ет   ему  удовольствие.  Гаврила
извлекает из нагрудного кармана  расческу и  неторопливо поправляет  пробор,
извинительно говоря:
     - В  цене уступить коммерция  не позволяет.  Желаешь дешевле - ступай к
Косоротову. Вон лавка наискосок. Только через месяц из  его топора получится
славная пила! Ха-ха-ха!
     Все же  приказчик сбавляет копейку, и мужик, кряхтя, лезет в  карман за
мошной. А  приказчик заворачивает топоры в бумагу и  перевязывает бечевой. К
нему уже обращается другой покупатель, но его перебивает Фешка:
     -  Здрастье,  Гаврила  Федотыч,  батяня  кланяется.  Просил  о  деньгах
напомнить...
     - Не видишь  что  ли? У меня народ, -  морщится приказчик. - Мог  бы  и
подождать  малость.  У  нас  с Северьяном особый  расчет  будет,  пусть  сам
прийдет. А ты - ступай!
     На улице Фешка в сердцах в сплевывает:
     - Хоть бы полтинник, сквалыга, отдал...
     -  Не огорчайся,  у меня  еще  двадцать  копеек  есть,-  Митя  увлекает
приятеля вдоль торгового ряда.
     А базар, хотя и не велик, но шумен, многоголос.
     - Вот пряники  печатные, екатеринбургские, -  приговаривает лоточник. -
Леденцы пензенские, пышки тобольские!
     - Квас, кислый и сладкий.  На любой  вкус, - старается парень в розовой
рубашке и черном картузе.
     Мальчики покупают у него по кружке  холодного сладкого кваса и медленно
выпивают. А рядом раздается усталый монотонный басок:
     -  Подходи, кто  грамотей! Лучшая  в России  бумага:  белая и  голубая,
желтая и зеленая. Глянцевая и простая, тонкая и потолще. Бумага  для деловых
записей, дружеских посланий и амурных записок... Перья гусиные, шадринские и
местные! Орешки чернильные!
     Здесь же продают муку:  пшеничную, ржаную,  овсяную, картофельную,  рис
персидский.  На мешках - табличка:  "Кто берет пуд и больше -  тому скидка".
Миновать торговок яблоками выше ребячьих сил. Фешка спрашивает:
     - Почем, хозяйка, райские?
     - Пробуйте,  вкусные...  - смуглая крестьянка с готовностью протягивает
на кончике ножа кусочек яблока. - На копейку пара.
     Друзья покупают два краснобоких  яблока и, жуя, идут в сторону Казачьей
площади, откуда доносятся плавные и умиротворяющие  звуки  вальса,  на звуки
которого  устремляются  любопытные.  И  не  зря: на площади  поставили  свой
балаган  бродячие циркачи, из него и льется музыка. Афиша у входа возвещает,
что  Тобольск посетила знаменитая  труппа  доктора восточной магии  Али  ибн
Гусейна.
     Заплатив  по  пятаку, Митя и Фешка вошли в шатер, куда уже  поднабилась
публика. Ее развлекал оркестрик: старичок-скрипач, долговязый юноша-флейтист
и трубач из городской пожарной команды. Светящиеся  под куполом разноцветные
фонарики  и  музыка создавали  обстановку  праздничности и ожидания  чего-то
необыкновенного.  Зрители  по  временам  от  нетерпения  хлопали  в  ладоши.
Наконец,   музыканты   заиграли   бравурный  марш,  арену   осветили   ярче.
Представление началось.
     Очень  скоро  стало  ясно,   что  труппа  приехала  второразрядная,  но
неизбалованные  тоболяки принимали хорошо  и  ее. Митя аплодировал вместе со
всеми. Особенно понравилось ему выступление маленькой акробатки. Мускулистый
партнер держал ее на одной руке и крутил  вокруг  себя. Потом девочка стояла
вниз головой на шаре, который лежал на качающейся доске. По окончании номера
циркачка изящно  спрыгнула,  сделала  тройное  сальто, книксен и  убежала  с
арены.
     -  Ловкая девка, - похвалил Фешка. -  Я вертанусь раз - и амба, а  она,
как мельница...
     -  Артистка,  -  согласился  Митя.  -  И жизнь  у нее - не соскучишься:
сегодня  в  одном  городе,  завтра -  в  другом. Сколько  впечатлений!  Я ей
завидую.
     - А я нет, - фыркнул приятель. - Она, наверно, вечером пластом лежит от
усталости. Покрутись  ты  так, я  погляжу! Из  балагана только  есть и спать
выходит.
     Митя  озадаченно  посмотрел  на  Фешку.  Ведь он  прав:  жизнь  девочки
нелегка. Учиться ли она? Есть ли у нее мать? Порасспросить бы у самой...
     На  арену торжественно  под бравурный  звуки марша  вышел  ибн  Гусейн.
Из-под  его зеленой бархатной жилетки проглядывало смуглое тело. Голову мага
украшал пышный тюрбан.  Оркестр смолк, и факир извлек из кармана дудочку. Он
заиграл   на   ней  тягучую  мелодию.  Из  ящика,  принесенного  служителем,
высунулись две змеи. Они раскрыли пасти и извивались в такт музыке...
     Где-то в балагане расплакался ребенок. Публика зашикала, и мать понесла
его  к выходу. Меж тем, факир перестал играть, и змеи убрались  в свой ящик.
Раздались аплодисменты. Труппа трижды выходила на арену,  кланялась  и потом
исчезла окончательно. Народ покинул балаган.
     На площади приятели собрались было расстаться, но насторожились. Люди с
Казачьей площади спешили к берегу Курдюмки.
     - Погоди, Митяй,  на речке,  кажись, снова  кулачная потеха,  -  сказал
Фешка. - Посмотрим?
     Мальчики  устремились за толпой.  Проходя через базар, они увидели, как
торговцы стягивают с себя передники, навешивают на лавки замки.
     - И  у  приказчиков  кулаки чешутся.  Однако драться  будут немногие, -
предсказал Фешка. - Шевелись, а то поспеем только к концу боя...





18. Заботы Марьи Дмитриевны

     В полуденный воскресный час в  доме  Менделеевых обычно  воцарялась  та
ничем не нарушаемая тишина, когда домашние отдыхали  или  отсутствовали. Так
было и на сей  раз. Иван Павлович  уехал договариваться  с омскими купцами о
поставке партии аремзянской посуды и должен был  воротиться только дня через
два. Впрочем, он мог задержаться и погостить у жившей в Омске  дочери Кати и
ее  мужа Якова  Капустина, который служил в губернском  правлении и уже имел
чин  коллежского  советника.  Сын  Ваня,  у зятя  под  рукой, ходил  пока  в
регистраторах, но подавал надежды на большее.
     Лизу  Марья Дмитриевна с  утра  отправила  на бричке за провизией: дочь
должна объехать  лавки знакомых купцов, а  также сделать покупки  на базаре.
Полю  позвала  в  гости  Екатерина  Федоровна   Непряхина,  давняя  знакомая
Менделеевых, дама, известная редкой набожностью и благотворительными делами.
Паша  ушел к  Фонвизиным,  устроившим  в воскресенье  детский праздник. Туда
звали и  Митю,  но он  отказался: между  братьями наблюдалось  то явное,  то
скрытое соперничество, иногда у них случались  и ссоры. Но  сегодня все было
мирно. Просто Митя сказал, что пойдет к Фешке...
     Прасковья  на  кухне  чистила  к обеду  картофель,  Марья Дмитриевна ей
помогала. Женщины неторопливо переговаривались.
     -  Не  занедужил  бы  в  пути   Иван  Павлович,  -  беспокоилась  Марья
Дмитриевна.  - Слабоват  он здоровьем  стал  в последние  годы. А раньше был
орел. Зимой без рубашки подчас ходил, это на нашем-то сибирском морозе...
     -  Возраст  никого не  красит, - поддакнула Прасковья. - Бог  милостив,
вернется  благополучно,  не  впервой  в  Омск  ездит. Я  больше  о  Полиньке
беспокоюсь, хотя ей и полегчало. Вишь, опять к Непряхиной подалась... Правду
скажу:  тает она  словно  ледок  на  вешнем солнышке.  Ну, впрямь, сосулечка
хрустальная.
     -  Не береди душу, Параша! - вздохнула Марья Дмитриевна.  - Сама  вижу:
больна Полюшка  и телом, и духом.  В ее беде  себя  виню.  Все  силы и время
заводу отдавала. Мало за детьми присматривала,  хотя  всегда  помнила о них.
Воспитывала по-христиански, по обычаю  родителей наших. Только проповедь моя
затронула их сердца по-разному. В Поле такой ответный огонь вспыхнул, какого
и возжечь не желала. Теперь  она полдня молится, полдня  бедным помогает. Да
видит - всем не помочь. От того и мается...
     - Горя-то вокруг - море. А Поля словно святая.
     -  Святая  и  есть. Позапрошлой весной  совсем  собралась  в  монастырь
податься, еле упросила  остаться. Мол, и отсюда будет  слышна твоя  молитва.
Покорилась, но в церковь зачастила. В любую погоду утром и вечером - в храм.
Молится, стоя на коленях, пол-то бывает холодный. Застудилась...
     - Кусок хлеба  не съест -  нищим отдаст.  Они за  нее на  паперти  бога
молят. А ей, видать, лестно...
     - Не ради лести старается Аполлинария, о сирых радеет. Только почему ей
самой счастья нет? - Марья Дмитриевна приложила к глазам платок.
     Кухарка  поспешила  сменить тему  разговора, спросив: приготовить ли  к
обеду салат.
     - Его целая миска от завтрака осталась, -  успокаиваясь, ответила Марья
Дмитриевна.  - Разве что блинов испечь? Со сметаной и  поедим. Принеси-ка ее
из погреба.
     Прасковья,  шаркая  шлепанцами,   отправилась  в   переднюю.   Натянула
телогрейку  и  через  заднюю  дверь вышла  во  двор.  День  был  прохладный,
безветренный. Слышалось,  как в конюшне  взбрыкивали лошади, шуршали сеном в
яслях.  В  хлеву  коровы ритмично  и  звучно  перетирали  жвачку. Раз-другой
суматошно шарахнулись овцы и затихли...
     Кухарка  отворила дверь погреба и,  нащупывая в полутьме ногой ступени,
спустилась  на земляной,  влажный  пол. В  полутемном погребе,  заставленном
боченками,  ящиками, кринками, было  холодно  и  пахло  плесенью.  Прасковья
привычно нашла на полке нужную кринку и выбралась наружу.
     - Не испортилась ли? - засомневалась кухарка.
     Она  попробовала  сметану  и охнула:  в кринке закупалась мышь.  Первой
мыслью  стряпухи  было  выплеснуть сметану  в помойку,  но  затем она решила
посоветоваться  с хозяйкой,  вдруг  та распорядится  иначе. В последние годы
Менделеевы жили скромнее, чем  раньше. После  возвращения из Аремзянского  в
Тобольск на постоянное жительство стеклянный завод прежнего дохода не давал.
Да и  условия их жизни  в городе изменились. Лошадей,  кроме  трех, пришлось
продать.  Из прочей живности оставили двух дойных  коров,  не  считая телок,
десяток овец, трех свиней... Марья Дмитриевна теперь реже выезжала из дома с
визитами,  посещала только близких родственников  и друзей,  больше внимания
уделяла детям, особенно мальчикам.
     Войдя   в   гостиную,   служившую   хозяйке   и  кабинетом,   Прасковья
осведомилась:
     - Вылить сметану или нет? В нее мышь попала.
     Марья  Дмитриевна стояла  за  ореховой  конторкой  и  собиралась что-то
писать. Она подняла голову:
     - Разумеется, выплесни, Параша. Нет, пожалуй,  отдай поросятам. А блины
будем есть с брусничным вареньем. Только и дела. Лучше скажи мне, что за шум
на улице? Опять сошлись драчуны на Курдюмке?
     - Угадала,  матушка. Кулачный  бой  ноне,  -  подтвердила Прасковья.  -
Мужики с Большой Болотной тоже туда подались. Иные на бойцов поглазеть, иные
сами не утерпят, ввяжутся...
     -  Кому,  что  нравится,  - сказала Марья  Дмитриевна.  -  Меня  другое
беспокоит: где Паша и Митя?
     - Должно быть, по городу болтаются. Может, уже на Курдюмке.
     - Пусть за ними сходит Яша, - распорядилась хозяйка.
     Слуга  Яков был для Паши и Мити вроде дядьки. Он присматривал  за ними,
прививал им  хозяйственные навыки,  стремясь научить тому,  что умел  сам. А
умел Яков многое. Числясь  лакеем, при необходимости плотничал, столярничал,
косил вместе с Ларионом траву, стерег сад. Если заболевал кучер, то ездил на
бричке и  обихаживал лошадей. Спокойный, покладистый, с годами Яков сделался
в доме незаменимым человеком.
     -  Если Яша  найдет наших  колобродников, то пусть велит  им немедленно
идти домой, - наказывала Марья  Дмитриевна. - А лучше ступай  с  ним: вдвоем
искать сподручнее.
     Яков и Прасковья вскоре  ушли, а госпожа Менделеева вновь погрузилась в
мир  цифр, подсчитывая заводские доходы и расходы. Делала она это быстро,  в
уме,  и  пользовалась  счетами  нечасто.  Впрочем, сегодня  перо  по  бумаге
двигалось медленнее обычного: Марья Дмитриевна беспокоилась за  сыновей. Ох,
эти мальчишки!  Сколько раз им говорено, чтобы не уходили  слишком далеко от
дома и не лезли  во всякие заварушки...  Она  извлекла из ящика стола чистой
лист бумаги, обмакнула перо в  чернильницу  и принялась  сочинять  письмо  в
Омск:
     "Любезнейшие Яков Семенович и Катенька!
     Благодарю Олечку и Ванечку за письма. (Тут она подумала, что дочь и сын
могли  бы  слать письма  чаще  и  не пропускать  почты.)  Письма  ваши - мое
утешение..."
     Она кратко уведомила омичей о своих  заводских  и  домашних  заботах  и
завершила  послание  привычной  фразой:  "Заочно  вас  целую  и посылаю  мое
родительское благословение детям".
     Сознание  исполненного  долга  несколько  приподняло  настроение  Марьи
Дмитриевны.  Ей вспомнилась  недавняя  поездка в Омск, милые лица  родных...
Однако, отдаленный  прерывистый  гул, проникавший в комнату с улицы, прервал
ход ее  мыслей.  Она  вложила  вчетверо сложенный  лист в конверт и налепила
облатку. "Сама  снесу в почтовую контору,  - решила Марья  Дмитриевна,  - на
обратном пути забегу на Курдюмку, гляну: нет ли там моих...
     Выходя  из  калитки на  улицу,  она столкнулась  с Петром  Дмитриевичем
Жилиным, который, узнав о ее намерениях, любезно предложил себя в  спутники.
Получив  согласие, он  с благодарностью  взглянул  на  Марью Дмитриевну, ибо
давно был к ней неравнодушен, но скрывал свое чувство.





19. Кулачная потеха

     Обширный,  ровный, поросший травой и лопухами  пустырь с одной  стороны
примыкал  к  базару, а  с другой к берегу неширокой Курдюмки.  На нем обычно
паслись козы, бродили свиньи, да  порой играли  мальчишки.  Однако в те дни,
когда на пустыре сходились кулачные бойцы, все здесь оживало, сюда стекались
сотни зрителей.
     Митя  и Фешка,  протискиваясь сквозь  толпу,  пробрались  в первый  ряд
зевак:  бой  был уже  в разгаре. Зрительские страсти нарастали.  Кое-кто  из
наблюдавших за  молодецкой потехой,  сбросив  кафтан или  поддевку, бросался
гущу  дравшихся.  Через  несколько  минут  этого человека  уже  нельзя  было
отличить  от тех,  кто вступил  в драку раньше: на нем также  лентами висела
рубаха или ее вообще уже не было, и также цвели на лице синяки.
     Бои проходили обычно с переменным успехом. В этот раз заметно одолевали
верховские.  Стенка уже  распалась.  Мелькали  кулаки,  раздавались  хриплые
выкрики. Картина была  жутковатая  и вместе с  тем чем-то привлекательная. В
бою тоболяки показывали  силу и  удаль...Потеха  на Курдюмке  отличалась  от
заурядных кабацких  драк. Тут еще придерживались дедовских  правил. Не  били
упавших  и  тех, кто сам сел на землю. Запрещалось пускать  в  ход  палки  и
камни, ножи и кастеты. Прогоняли с Курдюмки пьяных (последнее правило начали
все чаще нарушать), не трогали женщин,  которые кидались прикрыть собой мужа
или брата, когда тому приходилось очень туго.
     Начинали заваруху мальчишки, потом в нее втягивались их старшие братья,
наконец,  топая   сапожищами,  бежали   на  помощь  сыновьям   отцы.  Мужики
выстраивали  стенку, чтобы их легко не обошли с  боков.  Бахвалясь  силой  и
ловкостью, тузили друг друга, кровавили носы, рвали рубахи...
     Пять лет назад на Курдюмке был смертный случай, и тогдашний гражданский
губернатор Талызин запретил опасную забаву. По его приказу полиция разгоняла
забияк. Но  когда строгий Иван Дмитриевич ушел в отставку, то все постепенно
вернулось на прежнюю стезю. Городовые,  народ  местный,  считались со старым
обычаем  и  являлись  на  пустырь  к  концу боя,  издали  оповещая  о  своем
приближении  трелями свистков, заслышав  которые  бойцы разбегались.  Стражи
порядка  хватали двух-трех замешкавшихся и  везли на извозчичьих пролетках в
околоток.
     Пока еще полицейского пересвиста еще не доносилось. Зрители смотрели на
бой  с интересом. Стоявший рядом с Митей и Фешкой  мещанин,  грызя  семечки,
говорил:
     - Не  завелись мужики, без огонька  бьются.  Да  и мало их: менее сотни
будет...
     - Не горюй, дядя, - еще народ набежит, - утешил мещанина Фешка.
     Он не ошибся. Со стороны  дровяного рынка спешили пристанские грузчики,
впереди Кузя-крючник.
     - Сейчас верховским прийдется туго, - заметил Митя с видом знатока.
     - Выдюжат, наши - народ крепкий, - сказал Фешка.
     В нагорной части города обитало немало стойкого люда. Там, на Большой и
Малой  Спасских,  Петропавловской,  Лесной  и  других улицах,  в  безымянных
переулках,  выросших  возле вала  и за  ним, селились  землекопы, каменщики,
плотники, прочий  рабочий люд. Но обитал он и в нижнем  посаде.  И  там жило
немало  крепких  мужиков  - рыбаков,  сплавщиков,  гончаров...Рядом  с  ними
селились купцы, просолы. Вблизи казарм снимали квартиры  офицеры с  семьями.
Духовенство жило по соседству с храмами и семинарией. Воспитанники последней
нередко втягивались в бои на Курдюмке.
     В свою  обитель  будущие  священнослужители  возвращались  в  порванных
рясах,  с  расквашенными  носами.  Если  о  случившемся узнавал  архиепископ
Георгий. То требовал строго наказать драчливых бурсаков.  Однако семинарское
начальство, помня о собственной  юности,  часто их  покрывало. А если это не
удавалось, по возможности смягчало кару.
     Среди  великовозрастных   бурсаков   встречались  настоящие   богатыри.
Отменным здоровьем  они  обычно были обязаны  доброй наследственности:  попы
имели право  жениться  лишь  раз, а потому  подбирали  себе  в супруги девиц
крепких, цветущих. И так из поколения в поколение...
     Но даже участие  семинарских силачей не гарантировало низовским победу.
Они обычно  одерживали  ее  только  тогда,  когда  на их  стороне  выступали
иртышские грузчики. Последние иногда колебались: кого поддержать? И тогда их
старательно улещивали купцы:
     - Чего  мнетесь? Али вы не низовские. Поди нагорных побаиваетесь? Будем
заединщиками!
     - Подгорный подгорному - рознь.  - отвечали пристанские. - Вы вон какие
гладкие, а в нас костей больше...
     - Крючники  всегда  за низовских стояли. Одолеем верховских, будет всем
бочка вина и две пива...
     И соблазнялись крючники, и распаляли в себе боевой дух. Стеной перли на
верхнепосадских  бойцов.  Вот  и сейчас после  появления Кузьмы  Сухачева  с
дружками  нагорные попятились.  Некоторые уже  побежали с пустыря. Только на
середине его  держалась  кучка самых упорных  -  Северьян  Кожевников  и еще
несколько человек.
     - Дай им, Кузя! Они драпают, жми до конца! - подначивали из толпы.
     И  вожак  грузчиков  "давал".  Он  ударил  Северьяна  по скуле  пудовым
кулаком. Кузнец упал, но тут же поднялся со словами:
     - Здоров черт. Но и сам держись...
     Кожевников  обманно замахнулся левой  рукой,  а  ударил  правой  снизу.
Кузьма опустился на землю. Грузчики - четверо на одного - одолевали кузнеца.
     - Батя, уходи! - крикнул Фешка и метнулся к отцу.
     Но Северьян,  словно  матерый волк  охотничьих собак,  стряхнул  с себя
напавших и  вместе  с двумя товарищами побежал к Прямскому  всходу.  Человек
пять  низовских  бросились их  догонять,  однако  быстро остыли  и повернули
назад.  Уже  раздавались  свистки городовых. Бойцы  и  зрители  расходились.
Только  разгоряченные  мальчишки  еще  продолжали  сводить  счеты.  Какой-то
верховский пацан,  удирая,  споткнулся  и  упал. Его  тут  же настигли  двое
подгорных и принялись пинать.
     - Лежачего бьют! - возмутился Митя.
     - А лупят-то ваши, гимназисты, - заметил Фешка.
     Приблизившись,  они  узнали  в  одном  из  напавших  Амвросина.  Вторым
оказался Егорка Саханский, парень не злой, но попавший под влияние Хари.
     - Отвали от  малого, - Менделеев оттеснил  Амвросина в сторону. - А ты,
хлопец, чего разлегся? Тикай, пока мы здесь...
     Верховcкий не заставил себя долго упрашивать и дал стрекача.
     -  Против  своих  вступаешь, Джунгар?  -  взъелся  Захарка.  -  Погоди,
сочтемся...
     -  Еще  грозишь?  - рассердился  Фешка  и,  сломив  длинную  крапивину,
стебанул ею Амвросина  по шее. После чего Харя  и Саханский нырнули в пролом
ближнего забора.
     - Догоним? - спросил Фешка.
     - Домой пора.
     - Мне тоже, - согласился Митя.
     Толпа на пустыре растаяла. Замешкавшихся поторапливали полицейские:
     - Расходитесь, господа. По-прошу!
     Верховских