ордой".
Все-таки у тебя гимназия, а не батальон. Теперь и в  Петербурге воздействуют
не только  строгостью.  Вот  накатает  Ершов комедию, вроде  гоголевской, да
выставит нас на всеобщее осмеяние. Думай и не обижайся. Ступай!
     Вид уходившего Качурина выражал покорность,  но в душе  его кипел гнев,
хотя  и не  сильный: направляясь к  генерал-губернатору, Евгений  Михайлович
ждал более грозный разнос...
     Вернувшись  в Тобольск, Качурин составил  две  докладные записки.  Одну
послал в министерство просвещения, другую - шефу жандармов князю Орлову.  Он
сообщал, что в городе усиливается влияние ссыльных на местную интеллигенцию.
Смута  проникает  в  гимназию,  а  он,  директор,  воспитывая юношей  в духе
служения  царю  и Отечеству, не  всегда находит  поддержку  не  только среди
учителей, но и у тобольских властей и даже у генерал-губернатора...
     Отправив в Петербург обе бумаги, Качурин терпеливо  стал ждать ответов.
На  порке Деденко  он  больше  не настаивал и  всего лишь продержал его пять
часов в карцере. Но  и такой поступок директора вызвал в  Тобольске недобрые
толки  и порицание.  "Директор  местной  гимназии отличается  малоумием",  -
кратко, но многозначительно сказал друзьям Фонвизин.





33. Челн уплывает в даль

     В начале июня  дружно зацвели  акации,  сирень  и рябина.  Целую неделю
держалась  редкая  для этой  поры  жара.  Потом хлынул ливень, раскаты грома
пугали прохожих,  загоняя их в  дома. У Менделеевых затворили ставни. Сквозь
щели  поблескивали вспышки молний. Поля зажгла  лампаду  и  стала  молиться.
Небеса, словно внимая ее просьбе, прояснились: гроза ушла за Иртыш.
     Умытая дождем листва ярко  зеленела. Малыши пускали в ручейках бумажные
кораблики. По  городу  слонялись компании  гимназистов,  у которых наступили
каникулы. Молодежь развлекалась,  как могла. Митя и еще трое свежеиспеченных
пятиклассников  прогуливались по бульвару на  Панином бугре. Благопристойное
хождение  им  надоело:  ребята  отошли  в сторону, приставили  к пню учебник
латыни и швыряли в него камнями. Это была месть "латынщине".
     Митя  мог бы "расстрелять"  и  некоторые  другие учебники. По черчению,
рисованию и чистописанию в году у него были двойки. Впрочем, на фоне  класса
он выглядел твердым середняком. Учителя вообще скупились  на высокие оценки.
На  второй  год  не  оставляли  никого:  неспособного или нерадивого ученика
просто исключали из гимназии...
     Придя домой, Митя с  беспокойством показал родителям годовую ведомость.
Однако  Иван  Павлович,  ознакомившись  с  нею,  посоветовал сыну  не  очень
огорчаться. "Существующая  система оценок несовершенна, -  сказал батюшка. -
Усердно заниматься следует только в старших классах, когда уже  определились
интересы  гимназиста,  его  склонность  к  будущей  профессии.   Тогда  надо
преуспеть в любимом предмете".
     - Знать  все  основательно -  невозможно! - резюмировал  отец.  -  Наше
образование во  многом  основано на  зубрежке. Она тренирует память,  но  не
мышление.
     - Мудришь,  отец, -  заметила  Марья  Дмитриевна.  -  Потакай,  потакай
шалопаю.  Мите  надо  поменьше торчать  на Максимовой голубятне. Да  не быть
вспыльчивым: то Бострему нагрубит, то  Резанову или  с Амвросиным подерется.
Просто беда! В будущем учебном году я за него примусь...
     - Во-первых, ему занижают отметки в угоду Качурину, - продолжал отец, -
во-вторых,  согнуть  ребенка не  трудно,  но  опасно.  Митя  умеет  работать
самозабвенно. Вспомни, как он писал сочинение по истории?
     - Полно, Ваня, меня не надо убеждать в том, что Митя -  способный ... -
ответила жена. - Иди, приляг...
     Совет  отдохнуть был нелишним. В  последнее  время Иван Павлович быстро
утомлялся,  чаще  болел. По мнению  медиков,  у  него обострилось воспаление
легких. Протекала болезнь  неравномерно. Когда наступало облегчение, близкие
радовались: им казалось, что возвращаются лучшие времена. Надеялись они и на
выздоровление Поли. Этому  способствовала  летняя  жизнь  в  Аремзянском.  В
начале  каждого  лета Менделеевы перебирались  в  село,  а  через два месяца
возвращались в Тобольск.
     В  доме  уже  начинались очередные сборы в  дорогу. Митя, Паша,  сестры
помогали  Марье  Дмитриевне   собирать  вещи.   Митя  решил  перед  отъездом
попрощаться с Фешкой. В  один из июньских дней он проснулся раньше обычного.
Надевая  рубашку, почувствовал, что  она  стала тесна.  "Расту!" - мелькнула
приятная мысль.  Как и всем детям,  Мите хотелось  быстрее стать взрослым. В
приближении  заветной  мечты  его  убедил  и  возглас  Лизы.  Увидев  брата,
входящего в гостиную, она воскликнула:
     -  Как Митя вытянулся за зиму! Рукава летней рубашки - по локоть. Скоро
наши мальчики сделаются великанами...
     Собравшиеся за столом на завтрак  посмотрели на  Митю. Матушка деловито
заметила:
     - Тянутся  - просто ужас! Я  купила им  новые рубашки.  Наденут,  когда
поедем в Аремзянское. Дать раньше - запачкают или порвут. А вот сандалии уже
сегодня можно надеть новые: старые совсем развалились.
     После завтрака  Паше  и Мите  были  выданы новые, пахнущие кожей желтые
сандалеты. В них Митя  и отправился к Кожевниковым. Правда, вскоре оказалась
натертой  пятка.  Возле   Прямского   всхода  пришлось  сунуть  в  сандалету
подорожник.
     На самом  верху лестницы Мите повстречался Бобрищев-Пушкин,  скоромно с
неизменным красным зонтом, который защищал его от солнца. Ссыльный любовался
панорамой нижнего города.
     -  Здравствуйте,  Павел  Сергеевич! - поздоровался  Митя.  -  Как  ваше
самочувствие? Как ваш брат?
     -  Э, кажется, Менделеев-младший... Рад встрече, - откликнулся владелец
зонта.  -  Как  видишь,   бодрствую  и  даже  способен   радоваться  красоте
окружающего  мира. А  состояние  Николая оставляет желать лучшего. Но  будем
надеяться...
     Из рассказов отца и Басаргина Митя знал  о недуге старшего  из  братьев
Бобрищевых-Пушкиных.  Его   здоровье  подорвали  каторжные  работы.  Николай
Сергеевич  страдал  расстройством  психики и  спасала его только  постоянная
забота близких.  "Славно, когда брат не бросает брата в беде",  -  рассуждал
Митя. Он удивлялся тому, что душевная красота  свойственна человеку,  внешне
ничем  не примечательному.  "С  наружным совершенством  проще,  -  размышлял
мальчик, -  вот Софийско-Успенский  собор.  Его красота  очевидна.  Впрочем,
профан  и тут останется равнодушным." Дальнейший ход Митиных мыслей заставил
его сделать вывод о значительности профессии архитектора и о том, как хорошо
было бы стать зодчим... Это витание в облаках  едва  не  обернулось для Мити
бедой:  на Соборной  площади  он  просто чудом  не  попал  под  стремительно
выкатившую из-за угла наемную пролетку.
     - Куда прешь, раззява! - замахнулся вожжой лихач. - Жить надоело?
     Но  тут на извозчика напустился человек черном одеянии, высунувшийся из
первого этажа консистории:
     -  Смотреть  надо,  куда  едешь!  Чуть  дите  не задавил, да еще орешь.
скотина! Эй, полиция!
     Извозчик  поспешил  убраться,  человек  в  окне исчез.  А Митя двинулся
дальше  и без  приключений  дошел  до Кожевниковых.  Здесь, как  всегда, его
встретила звонким лаем Жулька, но, узнав, успокоилась.
     Изба кузнеца оказалась не заперта. Митя заглянул внутрь,  там никого не
было. Подумалось: может, Фешка на сеновале? В сеннике приятно пахло сохнущей
травой. Две ласточки метнулись к дверному проему.  Осмотревшись, Митя увидел
под  крышей серый  комочек  гнезда. Но где же Фешка?  Его  не  было. В  углу
сеновала  спал какой-то человек. Немолодой,  седовласый,  но  еще достаточно
крепкий. Правую щеку незнакомца уродовал шрам.
     Словно почувствовав на себе Митин взгляд, спящий пошевельнулся. Мальчик
попятился, торопливо спустился по лестнице  и только тогда стал думать, кого
он увидел на  сеннике... И тут его озарило:  это был никто иной,  как атаман
Галкин! А все россказни Фешки об обожженных кузнеце и молотобойце  оказались
обманом. Так не доверять  другу? На следующий день Митя отыскал  приятеля на
одном  из пустырей, где тот играл с мальчишками в бабки, и с обидой в голосе
спросил:
     - Ты все мне наврал?
     - О чем речь? - спросил Фешка, оглянувшись вокруг.
     - Будто не  знаешь? У вас  на сеннике прячется Галкин, а ты  брехал про
какого-то помощника кузнеца...
     - У нас на сеновале ты видел батиного молотобойца, - негромко  и твердо
сказал Фешка. - Ты  что:  Галкина в лицо знаешь?  Ах,  не  знаешь? Тогда  не
болтай... Пойдем, я за тебя на кон поставлю.
     Не поверить сказанному Митя  не мог, как не мог удержаться от  соблазна
сыграть в  бабки. Эта  игра  по-прежнему  влекла  его, постоянно и  властно,
особенно хорошо играть на чужие бабки.
     А лето все  более вступало в свои права, и до отъезда семьи в Аремзянку
оставались  считанные  дни. В один  из июньских дней  сын  кузнеца явился на
Большую Болотную, вызвал Митю на улицу и предложил ему порыбачить:
     - Приходи сегодня  вечером, когда будет солнышко садиться, к  паромному
перевозу,  что у Чувашского поселка.  Там в  это время окуни и  лещи зверски
клюют...  Мне и судаки  попадались. Согласен? Вот и лады.  Я  тебе свою биту
подарю...
     Последние  слова  Фешки  Митю  даже  озадачили: Фешкина  бита  являлась
предметом зависти многих  мальчишек  и  считалась заговоренной битой, хотя и
была отлита из обыкновенного свинца, и только в  середину ее  Северьян впаял
на счастье маленькую  подковку. Однажды Митя предлагал Фешке продать биту за
рубль, но тот не  согласился. И вдруг приятель хочет подарить ее просто так,
за здорово живешь! Очевидно, Фешка преследует тайную цель. Но какую?
     Вечером, часов около десяти, Митя с удочкой в руках был  на условленном
месте.  Солнце спускалось к  горизонту. Татарин-паромщик сплавал в последний
раз  на западный берег. С парома  съехали экипаж и две телеги. По качающимся
сходням  спустилась  кучка  людей.  Стало  тихо.  Перевозчик  закрепил паром
канатом и ушел в домик, стоящий неподалеку.
     Митя  пробрался  на паром, размотал удочку и забросил  леску  подальше.
Поплавок  сносило по течению, приходилось  зашвыривать  леску вновь и вновь.
Вскоре удилище повело, оно  прогнулось.  Чуть  подождав, Митя  рванул снасть
вверх,  чувствуя, что  на  крючке  рыба,  и  она  яростно  упирается  о воду
плавниками.  Это  был  прекрасный  момент:  в воздухе заплясала  серебристая
рыбка.
     - Вроде язь? - обрадовался ловец, хватая добычу.
     Действительно попался  язь, хотя и некрупный.  Доброе начало! В  садке,
опущенном в  реку, , тыкались  носами в  проволочную  сетку уже четыре рыбы,
когда Митю кто-то хлопнул сзади по плечу. Он оглянулся и увидел Фешку.
     - Извини,  брат, задержался, --  оправдывался приятель.  - Вижу, ты  не
терял времени даром. Только мне известно местечко более клевое. Идем!
     Они двинулись вдоль берега, перепрыгивая ручейки, стекающие  в Иртыш, а
один перешли вброд. На мысу, заросшем камышами, мальчики остановились. Здесь
лежал выброшенный на берег плот, один конец которого остался в воде.
     -  С плота и будешь удить, -  сказал Фешка. - А я пойду подальше. Там у
меня знакомые рыбачат...
     На берегу в отдалении виднелись две мальчишеские фигуры.
     - Мы там будем бить рыбу острогой, - продолжал приятель. - За это нынче
не хвалят. Так ты свистни, если кто чужой пойдет. Понял?
     Митя кивнул, хотя ему было не совсем понятно, почему Фешка намерен бить
рыбу  острогой, и как ему это удастся. Для  такого дела нужны лодка и факел.
Рыба стремится  на свет, крутится возле борта, тут ее и бьют. И  когда Фешка
научился так складно врать? Приятель между тем исчез в камышах.
     С реки тянуло сыростью.  Закат слабо алел, но было еще светло. Рыба  не
клевала.  "Где  же обещанные судаки? Спят что ли?" Из поселка Чуваши долетал
отдаленный  лай  собак.  Когда они  ненадолго замолкали,  слышался пересвист
дроздов в ближайшем кустарнике, напоминавший то переливчатые  звуки дудочки,
то беспорядочное тарахтение. Внезапно птицы  смолкли. Донесся хруст  ветвей:
кто-то сквозь чащу продирался к реке. Затем возникли три темные фигуры. Мите
стало страшновато. Подумалось о том, как уютно и безопасно сейчас дома.
     Однако  тут  же   мальчик  успокоился.   В  первой   фигуре,   уверенно
направлявшейся  к  берегу,  он  узнал Северьяна. За  ним  шагал  приземистый
плечистый  человек,  надвинутая на  лоб  шапка  скрывала  его  лицо.  Что-то
знакомое было  в облике  второго.  "Где я  его  видел?",  - напряженно думал
мальчик. Последним  шел рослый парень в казацкой свитке. Троица остановилась
у самой воды.
     - Что  за рыбачок  на  плоту? Где  наша  лодка? -  спросил коренастый у
Северьяна, и Митя понял, что под "рыбачком" подразумевают его.
     - Лодка сейчас  приплывет, - ответил  кузнец, -  а  мальчишка  - Фешкин
дружок. Не тревожься...
     Люди на  берегу чего-то ждали.  Наконец, со стороны реки донесся  скрип
уключин. Из пелены  тумана, стлавшегося над Иртышем, возник челн. Два гребца
гнали его сильными ударами весел. Лодка врезалась в песчаную отмель.
     - Вовремя поспели. Молодцы! - похвалил коренастый. -  Северьян, я  твое
добро не забуду... Прощай, брат...
     Он  обнял  кузнеца и  шагнул в челн.  Молодой  пожал  Кожевникову руку,
забрел  в воду, отталкивая лодку, и потом прыгнул в нее. Вскоре челн исчез в
белесой мгле тумана...
     Откуда-то появился  Фешка.  Северьян  велел  мальчикам  идти  в  город,
сказав, что  у  него  есть  дела  в поселке. Кузнец  ушел,  а Митя и  Фешка,
прихватив удочки, двинулись в обратный путь. Фигур, которых Митя приметил на
берегу, уже не было видно.
     На  окраине  Тобольска   мальчики   повстречали  жандармский   разъезд,
спешивший в сторону рыбачьего поселка. Всадники погоняли коней, забрызганных
дорожной грязью...
     - Ищут ветер в поле, - усмехнулся Фешка. - Коней, дураки, загонят.
     Вот  и Большая  Болотная. Менделеев предложил приятелю зайти  к нему  и
переночевать.
     - Нет, я домой, -  отказался Фешка.  - Твоих беспокоить не  хочу,  да и
батю не предупредил.
     Он растворился  в ночных сумерках. Отворивший Мите калитку Яков молвил,
что  маменька  не  спят  и  беспокоятся.  Митя  прошел  в  гостиную,  ожидая
головомойку. Но мать лишь пообещала разобраться с гулякой завтра.
     Когда Митя  лег в приготовленную постель,  то вообразил, что он рыцарь,
вернувшийся в укрепленный  замок  после опасного похода. Он представил себе,
как  плывет  сейчас по Иртышу челн,  а в  нем четверо  мужчин. Кругом водный
простор, волны, ветер, тьма... А может быть,  они  уже пристали к  поросшему
лесом  островку,  зажгли  костер и  тоже отдыхают. Но кто были те  двое, что
вышли из кустов вместе с Северьяном? Галкин и Орлик? А, может быть, Северьян
просто провожал знакомых рыбаков или охотников?
     Митя заснул. Поначалу он  вздрагивал и что-то  бормотал. Ему  казалось,
что он тоже плывет в лодке по широкой реке, похожей на Иртыш. С ним - Фешка.
Они долго  гребут веслами. Впереди, на берегу, виден город. В нем  множество
домов,  храмов.  "Феша,  куда  мы  заплыли?  Это  не  Тобольск". А  приятель
отвечает:  "К  Казани  подгребаем... Будешь здесь в  университете  учиться".
"Оставайся со мной", -  просит  Митя.  И слышит  ответ: "Нет,  хочу работать
дома, в  кузне. Я батю не предупредил, будет волноваться... А ты приезжай на
родину,  повидаемся.  Тобольск - город славный..."  Митя  обещает  приехать,
говорит,  что  любит  родной  город,  всех,  кто  в  нем  живет...   "Вот  и
договорились!" - улыбается Фешка. Он высаживает Митю на  берег и уплывает. А
Митя идет к большому, незнакомому городу...


     34. СНОВА В ДЕРЕВНЮ

     Через  два  дня старая  бричка  Менделеевых  вздымала  пыль  на дороге,
убегающей на восток от Тобольска. Марья Дмитриевна ехала с сыновьями на лето
в  Аремзянское. Вслед за бричкой катила наемная пролетка, в  которой  сидели
Иван Павлович,  Поля  и Лиза. Днем  раньше  в  село отправили  две  подводы,
груженные скарбом.  С  этим  маленьким обозом  уехали  слуга  Яков и кухарка
Прасковья.
     Соскучившиеся по простору  полей и лугов, по буйной мощи леса, горожане
радовались  и  даже  пробовали петь.  Встречный  ветерок  относил от лошадей
слепней  и мошек.  Ларион ослабил вожжи, предоставив  саврасым свободу. Кони
шли ровной рысью.
     Под ритмичное постукивание колес Марья Дмитриевна  задремала.  Сыновья,
чтобы не беспокоить ее, молчали. Паша прикидывал, чем будет заниматься летом
в Аремзянском. Митя  вспоминал  недавнее прошлое, совсем  недавнее. Вчера он
пошел  на Большую Спасскую, чтобы порасспросить  Фешку  о тех двух  мужиках,
которые уплыли  в  челне.  Каково же было его огорчение, когда он  не застал
Кожевниковых дома!
     Вид их избы красноречиво говорил, что с  ее хозяевами что-то стряслось.
Во  дворе  не было видно  ни  козы, ни собаки. Грядки перед домом  оказались
вытоптаны, а окна и двери крест накрест заколочены досками.
     -  Кузнеца и  его  сына в  полицию  увезли, - пояснил подошедший к Мите
знакомый  мальчишка,  Яшка-музыкант,  - сказывают,  они  беглого скрывали...
Беглый то убег, а их поймали. Жалко...
     Яшка предложил сыграть в бабки, но  Митя  отказался.  Расстроенный,  он
поплелся домой, гадая: где теперь  Северьян  с сыном.  Он представил себе их
сидящими в тюремной камере в цепях. Дома Митя упал на кровать и заплакал. Он
не спустился вниз ужинать. Обеспокоенная Марья  Дмитриевна  поинтересовалась
причиной  поведения  сына.  Он молчал,  а  потом  рассказал об  исчезновении
Кожевниковых. Мать,  как  могла,  успокоила его,  пообещав  переговорить  со
знакомым острожным врачом.
     -  Дружка твоего, наверняка,  отпустили. Зачем им малолетка?  Перестань
нервничать и иди к столу...
     За ужином гостивший у Менделеевых Басаргин сочувственно сказал:
     -  Не тоскуй, друг! Северьян,  судя по  всему, мужик умный, крепкий. Из
острога  он  сбежит, или  дружки выручат. В  крайнем случае, отбудет срок  и
выйдет. Надо  всегда верить в лучшее. Учись у людей смелых и стойких. Сам не
сломайся в решительную минуту. Тогда откроется перед тобой большая дорога...
     Басаргин еще долго беседовал с Митей. Он сказал, что поручика Амвросина
на  дороге близ Ивановского  монастыря  застрелили  неизвестные люди.  Тот с
отрядом жандармов ехал по тракту, из леса по ним дали залп...
     -  Вот какие  дела! -  задумчиво  заключил Басаргин.  -Майор Петровский
сейчас спит два часа в сутки, хочет найти и схватить нападавших.
     - А как же Захарка?
     - Какой Захарка? - в свою очередь поинтересовался Николай Васильевич.
     - Сын убитого жандарма, гимназист...
     - Вдова вместе  с  сыном уехала в Омск к  родственникам. Счастливо тебе
отдохнуть в Аремзянском. Набирайся сил, они пригодятся...
     Такой  вот  разговор  состоялся  у  Мити  с  Басаргиным  перед  отъезом
Менделеевых в Аремзянку.
     ... Между тем, экипажи миновали Потапово и  Чукманку. Вновь  потянулись
поля и  луга. Уже начался сенокос, и работали  косари. На зеленом фоне  трав
выделялись разноцветные  рубахи  мужиков и  сарафаны баб. Возле  придорожных
канав  кое-где  краснела  земляника.  Экипажи  два раза  останавливались,  и
путники лакомились ароматными ягодами.
     За Чукманкой.  в сторону  от большака. змеилась полевая дорога. По ней,
удаляясь,  скакали верхами, погоняя  пятками неоседланных  молодых  лошадей,
стайка деревенских мальчишек.  Митя всмотрелся, и ему показалось, что там  и
Фешка.
     - Ларя, милый! Останови! - попросил он кучера, и тот, ничего  не поняв,
натянул вожжи.
     - Эге-гей! Феша-а-а! - крикнул Митя.
     То  ли  мальчики были уже далеко, то ли ветер относил в сторону зов, но
кучка  всадников,  не  останавливаясь,  скрылась  за рощей. У Мити  почти не
осталось сомнений,  что  он увидел друга. "Значит Фешка  в Чукманке!  Скорее
всего,  у  его  крестного.  Жаль,  что  я  не   докричался,  но  ничего.  От
Аремзянского до Чукман