се равно, что там, за  этой  смертью
будет - лишь бы только сбежать от этого ненавистного существования) либо же,
последнее - он просто-напросто лишится рассудка. И так  это  ясно  пред  ним
предстало - этот выбор один из  трех,  что  он,  конечно  же,  устремился  к
первому, самому лучшему для себя - к поиску кассеты.
   Он, конечно, много-много раз до этого выспрашивал у жены,  не  видела  ли
она той  темной,  старой  кассеты  без  всяких  надписей,  и  она  неизменно
отвечала, что нет. Наверное, всякий человек в здравом  уме,  понял  бы,  что
всякие поиски тщетны - однако, Виталий все-таки принялся искать.  Он  прошел
из спальни в ту комнату, в которой за несколько часов до этого рокотал перед
пьяными гостями свое новое стихотворение - в ту комнату, где прежде  жил  он
во мраке, и начал настойчивые  поиски.  Несмотря  на  то,  что  в  душе  его
бушевали, изжигали его вихри, он ни на мгновенье  не  забывался  -  старался
совсем не шуметь, так  как  понимал,  что  жена  может  проснуться,  придти,
включить свет, начать выспрашивать, а он бы не смог лгать, он бы выложил все
так, как было - и уже знал, что Вика тут же обрушилась на него  с  упреками,
стала бы даже голосить,  что  "он  совсем  тронулся",  что  "через  скоро  и
кусаться будет". И так это ясно пред ним предстало, что он даже  выпрямился;
возвышался теперь со сжатыми кулаками над диваном, и хрипел -  одним  горлом
хрипел, так что выходил этакий страшный, похожий на агонию звук.
   Как же он ненавидел теперь ту, которую по  какой-то  роковой  случайности
звал своей женою! "Да кто она, чтобы обвинять меня, чтобы мешать делать  то,
что я хочу!.. Кто ей давал право  так  унижать  мою  душу?!  Фурия,  Гарпия,
Горгона!.. Ненавижу! Ненавижу! Змеюка ядовитая, в клеть  меня  засадила!  Да
пусть только попробует помешать, я... я убью ее!"
   Должно быть, в одно мгновение этот страшный, нечеловеческий  хрип  достиг
такого  предела,  что  и  Вика  что-то   услышала,   забормотала   во   сне,
перевернулась на другой бок - Виталий все это отчетливо слышал,  потому  что
он замер, и из всех вслушивался, боясь пошевелиться, боясь  вздохнуть  -  по
лицу  его  катились  капельки  пота.  Простояв  так  еще  несколько   минут,
убедившись, что жена вновь спит, он продолжил поиски.
   Он стал отодвигать диван - диван был тяжелый, и, кажется, его занесли два
уставших, грубых, похожих на дворовых псов грузка (в череде иных поднималось
и это бредовое, совсем ему ненужное видение). Ему удалось  отодвинуть  диван
одному и беззвучно. Было очень тяжело, он едва не надорвался, и потом  болью
отдавалась спина. Сначала приподнял с  одной  стороны,  и  медленно-медленно
отнес в сторону, затем - тоже проделал и с другой. Должно быть, в иное время
ему бы не удалось совершить такой подвиг, однако теперь  он  верил,  что  за
диваном окажется кассета.
   Вот он, тяжело дышащий, забрался туда, и повел  рукою  вдоль  стены.  Там
было  пыльно,  попались  какие-то  незначительные  вещицы   вроде   обломков
карандашей или обрывков материи, но кассеты не было. Тогда он  повернулся  и
точно так же прополз еще раз - на этот раз ощупывал не только  возле  стены,
но  и  весь  пол  -  кассеты  не  было.  На  несколько  мгновений  нахлынуло
нестерпимое отчаяние - неужели же придется  идти  в  ванную  (о  том,  чтобы
вернуться в спальню, он и думать не мог) - отчаянье было жгучим, нестерпимым
- он и не выдержал - нашел новую надежду, новое утешение; решил, что кассета
завалялась за большой, новой стенкой, которая слегка серебрилась  роскошными
хрустальными и корешками книг с другой стороны комнаты.  Он  даже  удивился,
что начал осмотр с этого дивана, тогда как правильнее было бы взглянуть туда
- ведь именно там прежде стояла прежняя темная стенка с  магнитофоном,  ведь
можно было предположить, что именно туда завалилась кассета.
   Между стеной дома и этой стенкой была щель, достаточная, чтобы протиснуть
в нее руку, по крайней мере до плеча. Прежде всего, Виталий взглянул туда  -
разумнее было, конечно же, включить в комнате свет, но он очень боялся,  что
отблеск ее может попасть в спальню, и  тогда  Гарпия  проснется.  За  щелью,
естественно, была совершенная темень, но он пристально  вглядывался  в  нее,
так как  знал,  что  глаза  через  некоторое  время  должны  привыкнуть.  Он
вглядывался так напряженно,  что  глаза  стали  слезится  и  болеть.  Быстро
развернулся, взглянул на  небо  -  там,  на  повисшей  над  крышами  тонкой,
порванной кисее облаков, уже сияли первые, розоватые и  сиреневые  проблески
восходящей зари. И Виталию стало жутко, что вот уже  наступает  новый  день,
что вот жена  проснется,  а  он  так  ничего  и  не  успеет  сделать  до  ее
пробуждения - ему жутко было даже представить, что придется  просуществовать
еще один день в пустоте. Тут он еще вспомнил, что к ней должны приехать  еще
какие-то дальние родственники; и он уж знал (и все  слова,  и  интонацию  ее
знал), что она будет рассказывать им, о его буйстве, будет корить его, потом
и об клятве его коленно-преклонной поведает - во всех подробностях, минут на
пятнадцать растянет, и даже о том упомянет, что это у  их  постели  будет...
Вновь во всех подробностях вспомнилась эта сцена, у постели,  на  глазах  ее
родителей, со чтением пронзительных, отнюдь  не  ей  посвященных  стихов,  и
Виталий даже скривился от отвращения, от осознания пошлости этого действа.
   И он, не помня себя, забормотал:
   - Да что ж это? Да где же ты?.. Ведь не могла ты меня покинуть!..  Здесь,
здесь должна быть; иначе ведь и не выдержу!.. Милая, любимая, ты прости меня
за все те мерзости которые совершил, ведь сам же теперь и  страдаю  от  этих
мерзостей!.. Ты должна быть здесь!.. Пожалуйста! Молю тебя!..
   Должно быть, последние слова он выкрикнул гораздо громче чем следовало  -
во всяком случае, он разбудил Вику.  Раздался  ее  встревоженный  голос,  от
которого  ему,  несмотря  на  то  что  форточка  была  раскрыта,   сделалось
нестерпимо душно, и озноб пробрал тело.
   - Виталий, что случилось? Ты где, Виталий? Виталий!..
   И тут он представил он, как она поднимается, накидывает  платье,  идет  -
входит, начинает выспрашивать, укорять. Он, чувствуя  как  стекают  капельки
пота, нервным голосом выкрикнул:
   - Ничего, ничего - все  хорошо!  Сейчас  приду!  Через  несколько  минут!
Подожди, пожалуйста!..
   Этим выкриком своим он отнюдь не успокоил, но только  больше  встревожил,
перепугал даже Вику. Ведь голос у него был  такой  страдающий,  и  в  то  же
ненавистью наполненный. И она, все еще из спальни, плача, прокричала:
   - Да что же это такое?! Виталий, Виталий - что с тобой случилось?!..
   Он замер, весь обратился в слух, и вот уже вполне отчетливо  услышал  ее,
стремительно приближающиеся шаги. Он отдернулся к стене, он  предостерегающе
выставил перед собой руки, но было уже поздно -  Вика  вошла  в  комнату,  и
включила свет. Виталий сразу ослеп, и со стоном схватился за болящие глаза -
он зажался в угол, и еще надеялся, что в этом угле она его не увидит,  хотя,
конечно же Вика увидела его как только вошла.  Она  испугалась  еще  больше,
даже вскрикнула - подумалось  ей,  что  с  ним  какой-то  припадок,  что  он
умирает. Несколько мгновений  простояла  без  всякого  движенья,  смертельно
бледная, затем бросилась к нему, Виталий же понял, что сейчас будет схвачен,
и вот вскочил на ноги, по прежнему ничего не видя бешено стал отмахиваться:
   - Уйди! Оставь меня!.. Я требую!.. -  и  вдруг  взмолился  пронзительным,
стонущим голосом. - О-ооставь!!!! О-о-оставь!!!
   Вике было жутко - она уже забыла, что находится в некой квартире, что еще
жива - ей казалось, что распахнулась пред ней адская  бездна,  что  она  уже
умерла, и никак уж из этого кошмара не вырваться - да право - разве же может
быть в нормальной жизни такой вот кошмар, такой вот надрыв?! А  Виталий  все
стенал и стенал - все молил, и выл, чтобы не подходила, чтобы оставила его в
одиночестве - и все то уткнувшись лицом в стену,  и  все  то  сотрясаясь  от
рыданий...
   Когда, наконец, немного успокоился, когда глаза его привыкли к свету,  то
первым делом, конечно, повалился на колени, и стал вглядываться в щель между
стенкой и стеной. И при этом свете смог увидеть то, что жаждал  увидеть;  не
кассету - нет - всего лишь маленькую серебристую блестку выступающую там  на
пределе видимости; и, конечно, одним сильным рывком он вытянул  к  ней  свою
руку - вытянул так далеко, как только мог, содрал кожу у  локтя,  защемил  у
предплечья, но, конечно, и не почувствовал этой боли, но все,  задыхаясь  от
волнения, продолжал туда рваться - но уж дальше никак нельзя было  просунуть
- пальцы впивались в пыльный пол, но до кассеты так и не доставали. Конечно,
Виталий и не думал сдаваться - он боролся за свое счастье, за свою  мечту  -
он дергался, и можно было подумать, что бьется в  конвульсиях,  он  ревел  и
хрипел, он молил - и мольбы его были бессвязны, обрывочны, но  пронзительны,
но искренни. И Вика все сидела на диване, вся сжалась, дрожала, и  не  знала
как вырваться из этого кошмара.
   Вот, наконец, Виталий вскочил на ноги. Безумный его, исступленный  взгляд
метнулся по комнате - скользнул и по Вике, но она уже  не  пугала  его,  она
значила для него не больше чем вся эта дорогущая мебель. И вот он понял, что
должен делать - схватился за край стенки и из всех сил  дернул  -  она  лишь
слегка покачнулась, он совершил еще один такой же отчаянный рывок - на  этот
раз упала, разбилась одна из хрустальных чашек.
   Звон бьющегося стекла вернул Вику к реальности - она осознала, что  перед
ней все-таки не адское чудище, но ее муж - муж, который за  несколько  часов
до этого уже закатил перед гостями сцену,  и  у  которого,  судя  по  всему,
продолжалась горячка. Она поддалась  первому  порыву,  и  бросилась  к  нему
сзади, обняла за плечи, поцеловала в шею - он, поглощенный жаждой  добраться
до музыки даже и не заметил этого,  совершил  еще  один  отчаянный  рывок  -
стенка содрогнулось, слегка накренилась, и еще несколько посудин разбились.
   - Нет же! Нет! Я  говорю  тебе  -  остановись!  Я  приказываю!  Слышишь?!
Слышишь?!.. Виталий!.. Или я буду звать на помощь! ВИТАЛИЙ!..
   Но Виталий по прежнему не обращал на  нее  никакого  внимания  -  с  того
самого мгновенья как он увидел кассету любые внешние преграды, в том числе и
жена, которой он так ужасался уже больше ничего для него не значили.
   И это презрение к себе вдруг взбесило Вику: "Да что же  я  сошка,  рабыня
какая-то?! Причудам этого припадочного подчиняться?!.. Ну уж нет - и я  могу
постоять за себя!" - она то и позабыла, что когда-то,  бесконечно  давно,  в
некий действительно  безумный,  романтический  период  своей  жизни  клялась
Виталию, что и рабой его будет,  только  бы  позволил  рядом  находится.  Но
теперь все это бесило; от бешенства у нее даже в глазах потемнело, и она его
сзади за волосы дернула, и даже не ведая, откуда взяла такие силы  -  смогла
оторвать  его  от  стенки,  и  развернуть  к  себе.  Сейчас,  в   мертвенном
электрическом свете, вся  взмокшая,  трясущаяся  -  она  показалась  Виталию
отвратительной,  она  показалась  ему  духом  преисподней,  который   жаждал
заполучить его обратно; и тогда Виталий перехватил ее за  плечи,  бросил  на
диван, зверем зарычал, бросился к стенке, и стал сбрасывать с полок  книжки,
сервизы, подаренные ему от поклонников сувениры; под  ногами  уже  набралась
довольно значительная куча, и он спотыкался, падал, тут же вскакивал, рычал,
ревел, стенал, молил, открывал все новые и новые дверцы - все  выбрасывал  и
выбрасывал из них всяческие вещи, которые были для него рухлядью,  таким  же
ненавистным препятствием к Музыке, как и Вика...
   Вика же истерично рыдала, вновь бросилась к нему, а он, не поворачиваясь,
отпихнул ее - так ударил, что некоторое время она просто  не  могла  дышать.
Больше она не пыталась его остановить, она просто поняла, что это  не  в  ее
силах, что надо позвонить по телефону, вызвать врачей - пусть  они  приедут,
пусть скрутят его, вколют успокоительное,  пусть  увезут  в  клинику,  пусть
будут лечить там  месяц,  два,  три  -  неважно  сколько  -  сейчас  она  не
испытывала к нему ни капли жалости, но только ужас и злобу.  Злобу  за  свои
мечты разбитые.
   И ей никакого труда не стоило вернуться в спальню, и там  набрать  нужный
номер - дрожащим голосом она сообщила все что требовалось, а  подтверждением
его рассказа стал ужасающий грохот - содрогнулись стены, сорвалась  висевшая
на стене репродукция Шишкова изображающая  спокойствие  лесных  далей.  Звон
бившегося  стекла,  еще  какой-то  хруст,  треск,  скрежет  еще  в   течении
некоторого времени не смолкали, квартира дрожала,  и  казалось,  что  сейчас
весь дом рухнет. Но нет - дом пока не рушился, и Вика прокричала в трубку:
   - Скорее! Скорее же! Приезжайте!..
   С трудом смогла разобрать ответ:
   - Да, мы постараемся оказаться там как можно быстрее.  Вам  же  лучше  не
оставаться в квартире. Выйдите к соседям или во двор...
   - Да! Да!.. Когда же вы будете?!
   - Как можно скорее...
   И она бросила трубку, вцепилась в край  столика  и  с  такой  силой,  что
сломался один из ее длинных ногтей - Вике  было  по  настоящему  жутко,  тот
человек, с которым за  несколько  минут  до  этого  она  лежала  в  постели,
которого называла милым, теперь стал ей  совершенно  чуждым,  стал  убийцей,
маньяком. Кровь часто-часто билась в ее висках, гудела там, звенела пожарным
набатом, а она все прислушивалась - не слышно ли  шагов,  не  выйдет  ли  он
сейчас из  затемненного  коридора.  И  она  знала,  что,  покажись  он,  дух
преисподней, сейчас - она бы закричала из всех сил, она бы бросилась в окно,
и все равно,  что  это  был  тринадцатый  этаж  -  разбиться  представлялось
безмерно лучшим уделом нежели оказаться в руках у этого безумца.  И  хотя  с
такой силой звенело в голове, она  все-таки  понимала,  что  никаких  звуков
больше не было - подумалось даже, что придавило его этой стенкой. И она ведь
поверила, что придавило - насмерть придавило! Ведь он же,  несмотря  на  то,
что несколько поправился, все равно ж оставался  хрупким  -  вот  как  наяву
увидела его лежащего на полу с раздавленной клеткой,  и  испытала  такое  же
облегчение какое испытывают во всяких  дешевеньких  фильмах  "герои",  когда
погибает "злодей".
   Сначала ей захотелось заглянуть в гостиную, удостовериться, так ли это на
самом деле, однако - не смогла, решимости  не  хватило.  Сразу  повернулась,
пошла к двери на лестницу. Шла  очень  медленно,  и  ей  было  жутко,  озноб
пробивал - она из всех сил вслушивалась, но по прежнему ничего кроме гудящей
в висках крови не слышала. И все же ей казалось, что он  крадется  прямо  за
нею, что сейчас  вот  набросится  сзади,  совершит  что-то  жуткое,  чего  и
представить невозможно. Конечно, требовалось обернуться, чтобы  убедиться  в
этом  или  противоположном.  Но  нет  -  и  этого  Вика  не  могла  сделать,
предпочитала оставаться в кошмарном неведении. Вот, наконец и дверь - она  и
позабыла, что в одном легком ночном платьице, что босая - да  разве  же  это
значило что-то?! Главное бы во двор выбежать и дождаться там врачей. И пусть
они навсегда, навсегда увезут этого демона, пусть сожгут  его  -  только  бы
побыстрее это свершилось!..
   Она положила ладонь на ручку, стала поворачивать ее, дернула - неужели же
свобода?! Но нет - конечно,  в  состоянии  своем  она  позабыла,  что  дверь
закрыта еще и на замок, что надо повернуться, взять ключ с полки у  зеркала.
Замерла, уже собралась это сделать,  как...  Словно  раскаленной  плетью  ее
ударило - она  не  выдержала  вскрикнула  -  а  плеть  то  все  въедалась  с
непереносимым треском в ее голову - это был звонок. И с той  стороны  двери,
уже  и  кулаками  стучали;  разом  несколько  встревоженных  и   разозленных
соседских голосов требовали:
   - Да что же это у вас происходит?! Совсем  с  ума  посходили?!  Весь  дом
решили разнести! Сейчас милицию вызовем!.. Да я  уже  и  вызвала  милицию  -
разве же можно такое безобразие терпеть!.. Семейка - весь день  горлопанили,
теперь еще и ночью не унимаются!..
   И все это время не переставали звонить, не переставали стучать.
   Вика стояла словно парализованная, и тут сзади ее перехватила рука - рука
пылающая, сильная. Она уже знала, кто  это,  и  она  закричала  -  закричала
истерично, пронзительно, как  могут  кричать  женщины  в  таких  критических
ситуациях - наверное визг ее перебудил всех, кто еще спал в  этом  подъезде,
прорезался среди стен до самого нижнего этажа. Такой вопль не каждый в своей
жизни услышит,  и  это  хорошо  -  это  вопль  умирающей  жертвы,  это  боль
нечеловеческая, это надрыв - те, кто услышит такой вопль (но  не  в  кино  -
нет, нет - там все игра) - тот никогда не забудет, перед тем  бездна  смерти
распахнется.
   Звон прекратился и вообще все замерло. Вика больше не кричала -  она  вся
выложилась в крике, и, хотя и не теряла еще сознания, но пребывала  в  таком
состоянии, что не могла уже и пошевелиться, вообще походила  на  умершую,  и
только глаза ее были широко распахнуты, и там бился, надрывался темный ужас.
Вот в дверь вновь забили - теперь уже  из  всех  сил,  ногами  -  кто-то  из
соседских мужиков, кто посильнее  -  теперь  дверь  торопились  высадить,  и
кто-то удостоверился - действительно ли вызвали милицию. Однако, не  так  то
легко было высадить эту дверь - ведь  это  была  уже  не  та  ветхая  темная
дверца, из-за которой так  легко  вырывалась  когда-то  Музыка  -  это  была
крепчайшая, призванная охранять эту  дорогую  квартиру  дверища,  защита  от
грабителей - и не смотря на силу ударов, а это  были  действительно  сильные
удары - она лишь слегка сотрясалась. Ну а Виталий схватил  свою  супругу  за
руку, и как какую-то  поклажу,  как  мешок,  поволок  в  гостиную,  где  все
выглядело так, как и должно  было  выглядеть  после  всколыхнувшего  полдома
грохота: все  перевернутое,  вздыбленное  -  подобное  можно  увидеть  после
землетрясения или после бомбардировки - только вот окружающие стены каким-то
образом еще оставались целыми. Стенка рухнула и на диван  -  вздыбилась  там
изломанной горою, а весь  пол  вокруг  был  усеян  разбившимися  посудинами,
измятыми книгами и прочим. Магнитофон был также погребен где-то под этим,  и
скорее всего сломан - но Виталий уже успел  притащить  другой  магнитофон  -
поставил его на какой-то груде, как раз на том  месте,  где  стоял  когда-то
старый магнитофон, Музыку дарил.
   Да - он действительно нашел кассету, он уже вставил ее в магнитофон,  как
раздался этот предательский звонок в дверь - случись он  хоть  на  полминуты
позже и Вике удалось бы ускользнуть, но Виталий тогда бросился в  коридор  -
ему представилось, что дверь на лестницу  распахнута,  и  что  лезут  оттуда
демоны преисподней,  жаждущие  отлучить  его  от  Музыки.  И  он  готов  был
сражаться с этими демонами, готов был... нет - не погибнуть;  теперь  он  не
мог погибнуть - теперь он должен был только побеждать, чтобы  остаться  таки
наедине с Ней, с Музыкой. Но в коридоре он увидел только свою  жену,  и  она
больше не пугала его, показалась жалкой, ничего не знающей - он захотел и ее
приобщить к Музыке, как пытался это сделать когда-то с Виктором.
   И вот он приволок ее в комнату, толкнул  на  оставшийся  свободным  кусок
дивана - бросился поскорее к  магнитофону,  включил  -  было  еще  несколько
мгновений  перед  началом,  и  он  метнулся  к  выключателю,  с  необычайной
ловкостью перескочил через  нагроможденье  -  вот  не  стало  электрического
света, но желанной ему темноты не было - заря уже вступила в свои  права,  и
уже разливались по небесам потоки бордовых, пламенных тонов - восходил новый
день, и словно тревожный пульс его звучали сильные удары в дверь.
   Виталий бросился было  искать  какую-нибудь  занавесь,  но  тут  началась
Музыка. Он замер, о