необычным,  что  первое
впечатление было, что  -  это  пришелец  из  иного  мира  -  некоторые  даже
вздрагивали невольно; и лишь  затем,  приглядевшись,  понимали,  что  -  это
все-таки человек.
   - Разве не прекрасна весна?.. Разве можно губить себя?..
   - Отпустите меня, пожалуйста...
   - Мы блага тебе хотим. Вскоре ты станешь по настоящему счастливым...
   - Я уже счастлив. Я счастливее всех вас... Нет - уже несчастлив, зачем вы
оторвали меня от Музыки...
   - Счастье сидеть в духоте? Во мраке? Слезы лить?.. Счастье - это  любить,
весне радоваться! Иногда  свет,  по  крайней  мере  -  стремление  к  свету,
проскальзывает в твоих стихах. Счастливым ты напишешь еще  более  прекрасные
вещи... Я даже и представить не могу, насколько прекрасные...
   - Выпустите меня, пожалуйста... - по щеке Виталия покатилась слеза.

                                                 *                      *                       *

   Затем для Виталия настал Ад. Он то думал, что самое  страшное  мученье  -
это пройтись по этой шумливой, раздирающей его помыслы, хаотичной улице, так
нет же - это было только преддверьем мучений еще больших - мучений,  которые
прежде не могли привидеться ему и в кошмарном сне. В тот же день его  повели
в какое-то помещение, в котором собралось довольно много мужчин и женщин,  в
основном  пожилых  -  все  они  без  умолку  говорили,  голоса  у  них  были
мелодичные, теплые и умные -  ему  хотелось  бежать  от  этих  голосов,  ему
казалось, что все  они  за  красивыми  построениями  скрывают  пустоту,  ему
казалось, что  к  нему  прилипли  сотни  жирных  пиявок,  он  хотел  от  них
отделаться -  отмахивался,  но  они  подходили  вновь  и  вновь,  улыбались,
спрашивали...
   Потом его отвезли домой, и оказалось, что дома уже кто-то  хозяйничает  -
молодая стройная девушка  заканчивала  уборку  кухни,  и  когда  истомленный
Виталий вошел, то бросилась к  нему  навстречу,  и,  вся  исходя  лучезарной
улыбкой, начала лепетать,  что  она  поклонница  его  творчества,  и  вдруг,
протянула ему книгу, на обложке которой была фотография бледного Виталия,  и
серебристыми, крупными буквами была выведена его фамилия. И  даже  ему  было
это удивительно, он спросил:
   - Что, уже издали?
   Ее глаза стали огромными, так и засияли теплыми слезами:
   - Да, да - уже ведь месяц прошел, как издали...
   - Да как же месяц, когда только сегодня...
   Он замолк, задрожал, схватился за раскалывающуюся от боли голову.
   - Что вы, что вы... бедненький... - тут он почувствовал, как  ее  теплая,
нежная ладонь легла на его лоб, и отдернулся - никогда прежде не прикасалась
к нему девушка.
   - Ведь сегодня только эти пришли... Ведь сегодня все началось...
   - Так ведь год прошел, как имя ваше стало известным.
   - Как же год?! - вдруг испугался, болезненно вскричал Виталия. -  Да  что
ты говоришь такое?!.. И что с моей квартирой?! Что ты сделала с нею?! Что Вы
сделали с нею?! Где мне теперь укрыться?! Где моя Музыка?!.. Где?!
   От открыл свое мертвенное лицо, и  теперь  судорожно  оглядывался  -  эти
вычищенные до блеска комнаты, этот свет повсюду... нет - он не хотел  этого,
его воротило от этих ярких, броских, правильных форм -  он  хотел  забвения,
смерти, Музыки. И он бросился в свою комнату, увидел,  что  там  уже  новый,
какой-то очень дорогой музыкальный центр - кипы кассет, компактов. Он  резко
обернулся - девушка  стояла  перед  ним:  стройная,  златовласая,  настоящая
красавица. Он не  хотел  этой  броской  красоты,  он  хотел  вновь  и  вновь
вспоминать ту, виденную когда-то, он заскрежетал  зубами,  и  с  мукой  стал
выплескивать из себя:
   - Вы что - думаете, наверно, что я совсем ничего не понимаю?..  А  вот  и
ошибаетесь - кое в чем я еще разбираюсь!.. Вы вторгаетесь в  мою  жизнь,  вы
мою квартиру присваиваете - не имеете права! Здесь моя собственность! Вон из
моей жизни! Вон! Или... Или я не знаю что сделаю...
   - Мы же познакомились вчера...
   - Что?!.. Да как же мы могли вчера познакомиться, когда вчера еще  хорошо
было, и только этот Виктор ко мне заходил, пустоту свою говорил!..
   - Год. Виталий, дорогой, год уже прошел. Прошлой весной все началось. Мне
тебя... Можно ведь на ты, да?.. Мне так тебя жалко!.. Я же, влюблена...
   - Куда ж этот год улетел?! Что я целый год делал?!.. Ну, рассказывай, что
со мной было за все эти месяцы?!
   - В основном - все конференции, съезды, интервью.  Но  у  вас  был  такой
страшный вид - вы словно уже мертвым были, а ответы ваши - вы иногда стихами
говорили, иногда рыдать начинали, иногда  молчали,  в  пустоту  глядели,  но
глаза то ваши все время пламенели. Ну вот опять на "вы"  -  я  очень,  очень
волнуюсь, понимаете...
   - Да... И стихи писал?!
   - Иногда, редко очень...
   - Да что ж это?!.. А Музыка то где?!
   - Музыка... Я не знаю о чем вы говорите... О чем ты, Виталий, говоришь. Я
же здесь только первый день. Видишь, как постаралась - ты же  мне  кредитную
карточку дал - позволил весь этот мрак благоустроить...
   - Да это ж бред! Вчера познакомились?!
   - Да, да... На вечеринке... Я в основном  говорила,  но  вы  же  со  всем
соглашались. Я так волнуюсь... Вы так и не дали автограф, да и  зачем  он  -
ведь мы теперь все-время вместе будем.
   - Прочь! Иди прочь!
   - Виталий, дорогой, вам же лечиться надо. Вы же очень, очень  больны.  Вы
же и мира не воспринимаете. Вы стихи прекрасные пишите, но сами то как бы  и
не живете...
   - Ведьма! - он схватил ее за плечи и  с  силой  встряхнул.  -  Отдай  мне
музыку и убирайся прочь!..
   Девушка и не пыталась вырваться, она  только  опустила  голову  и  громко
зарыдала. Виталий сам почувствовал боль, страдание, он выпустил ее плечи,  а
у нее ноги подогнулись и она уткнулась лицом в его плечо -  он  почувствовал
на груди ее жаркие слезы.
   - ...Тебе так плохо, ты такой одинокий. Пожалуйста, пожалуйста -  позволь
мне быть вместе с тобою...
   Он отвечал дрожащим, слабым голосом:
   - А я ведь и прежде предчувствовал, что ты придешь. Даже,  знаешь  ли,  и
речь для тебя уготовил. И вот теперь... Кажется, напрасно  я  все  те  слова
готовил... теперь все путается, с трудом вспомнить могу... Ты, понимаешь  ли
- ты пришла, чтобы разрушить все - всю жизнь мою; ты вовсе не любишь меня...
   - А... Ты почувствовал... Я же не говорила тебе! Или обмолвилась - но  ты
сразу почувствовал  -  всем  сердцем  люблю;  тебя  одно  -  пожалуйста,  не
отвергай. Я буду помогать, я вылечу тебя...
   - Где Музыка?! Ты только верни мне Музыку, и уйди! Оставь насовсем!  Все,
все оставьте... - тут он, в порыве страдания вновь схватил  ее  за  плечи  и
вновь встряхнул. - Мне очень больно! Мне среди  вас,  очень,  очень  больно!
Уйди, а я здесь все погружу во мрак, и будет Музыка. И все! Все!  Я  никогда
больше отсюда не выйду, потому что тошно! Тошно! Тошно  от  вашего  мирка!..
Тело умрет, как это хорошо... Ты говоришь, что я болен - а я говорю,  что  -
все вы! Все!.. Вы больны! Больны! Вы всегда в  пустоте  толчетесь,  сплошной
самообман, бесконечные иллюзии  вас  окружают!  Ты  запомни  -  я  в  каждое
мгновенье умираю! Уйди, дай умереть! Иди, и вертись в своем разумном  хаосе!
Дай мне тишины и музыки!.. У-й-д-и!!!
   И он, развернул ее, горько рыдающую, и, сильно толкая, вывел в коридор, а
там и на лестницу выпихнул, из всех захлопнул за ней дверь;  стал  закрывать
замок, и тут обнаружил, что и замок какой-то новый, блестящий - он  довольно
долго с ним возился, и, дождавшись наконец щелчка, повернулся и  метнулся  в
свою... впрочем уже вовсе и не в его, но преображенную, чуждую  комнату.  Он
стал рыться в кассетах - раскидал все их, но так и не нашел той, единственно
дорогой - он бы сразу узнал ее - то была изрядно потертая, для других  может
совсем неприметная кассета. Все же он стал  проверять  все  разбросанные  по
полу кассеты - ведь должна же была быть хоть одна копия, ведь  не  могли  же
оставить его без всякой надежды, в таком мучении. Однако, ни одной копии  не
было - все чуждая ему, негармоничная, даже и не музыка -  нет  -  белиберда,
еще худшая чем шумящий за окнами хаос. Как же отвратительно это яркое сияние
из начисто вымытых окон! Прежде всего он захлопнул форточки, и так хоть  шум
стал не таким режущим! Бросился искать занавеси, распахивал шкафы, тумбочки,
и  не  находил  даже  ничего  темного.  Наконец,  с  полчаса  так  пробегав,
просуетившись, он почувствовал сильную усталость - даже и ноги оцепенели,  и
он едва  смог  доковылять  до  своей  кровати  -  там  все  его  тело  разом
подогнулось, и он повалился лицом вниз, обхватив руками лоб, зажав уши -  он
решил, что лучше всего было бы умереть, и он смирился  со  своей  смертью  -
решил лежать так до конца. Долгожданная тьма нахлынула  стремительно,  и  не
было больше ни звуков, ни видений...

                                             *                     *                     *

   Очнулся он когда на улице развесил свои  загадочные,  темноватые  полотна
поздний вечер - и, хотя и из-за закрытых  окон,  но  шум  этого  опьяненного
весной города  врывался  в  комнату,  и  прежде  всего  Виталий  бросился  к
магнитофону - только схватившись  за  этот  новенький,  полированный  центр,
вспомнил все, и сжал голову от пронзительной, волнами  накатывающейся  боли.
Он не знал что делать, куда деться. Он  не  мог  больше  лежать,  не  мог  и
сосредоточиться - попробовал посидеть с зажатыми ушами, однако  и  это  было
невыносимо - как  бы  крепко  не  зажимал,  все  равно  слух  был  настолько
обостренный, что хоть  некоторые  звуки,  но  проникали  из  внешнего  мира.
Главное - не было музыки! Он пытался вспомнить ту пронзительную мелодию,  но
приходило  некое  невыразительное  гудение,  бормотание;  пытался  вспомнить
мгновение  встречи  с  Нею,  но  мгновение   представлялось   обесцвеченным,
безжизненным, и это было невыносимо тяжко,  ведь  мог  же  он  вспомнить  по
крайней мере то, как прежде он часами плакал - а теперь то  все  пустота,  и
этот невыносимый, вязкий, болезненный шорох, скрежет, стон безумной жизни за
окном -  и  он  вновь  схватился  за  раскалывающуюся  от  боли  голову,  и,
повалившись лицом на подушку, застенал: "Зачем... за  что  вы  это  со  мной
сделали?!.. Свободы... Дайте мне уйти..."
   Тут пришла мысль о самоубийстве - он бросился в ванную. Схватил маленький
стульчик и изо всех сил ударил им по зеркалу, раздался треск - часть зеркала
грудой осколков рухнула в  умывальник,  другая  осталась  висеть  подрагивая
уродливыми острыми гранями. Он не останавливался -  существование  настолько
опротивело ему, что он в то же мгновенье из всех сил надавил на  эти  острые
грани запястьями своих рук - почувствовал боль, но она  была  даже  приятна,
помогла заглушить душевное страдание. Темные ручейки потекли по стеклу,  вот
уже и раковину затемнели - нет - это была  еще  не  артериальная  кровь,  он
просто изуродовал  свои  руки,  но  еще  не  нанес  раны,  которая  была  бы
смертельной. Надо было еще раз ударить... Но тут  он  испугался,  что  после
смерти не будет ему  покоя,  что  там  вовсе  и  не  тьма,  ни  Музыка  душу
пронзающая,  но  свет,  но  голоса.  Тут   вспомнились   виденные   когда-то
давным-давно, толи в детстве, толи в иной  жизни  репродукции  средневековых
художников - изображения рая или ада. Рай - светлые сады, ад  -  наполненные
огнями  и  воплями  грешников  пещеры  -  теперь  и  то   и   другое   место
представлялось ему одинаково жутким, и он вспомнил также, что оттуда уже нет
возврата, и тут же вырвался из ванной - остановился теперь на  кухне,  перед
окном из которого выплескивались потоки вечернего света - в этом свете  стал
рассматривать свои запястья - это было  кровоточащее  месиво,  из  которого,
словно шипы, торчали обломки стекла - медленно, очень осторожно принялся  их
вытаскивать, боялся ненароком повредить артерию  -  даже  и  чувствовал  эти
артерии, чувствовал как по ним, раскаленным  жилам,  стремительными  рывками
прокатывается кровь, чувствовал,  что  некоторые  из  стеклянных  вкраплений
совсем от них близко, что стоит только сделать одно неверное движение, и все
будет кончено - никто уже ему не поможет...
   Сколько же было этих игл! Сколько!.. Он вырывал и вырывал, а в его  плоти
оставалось еще так много!.. Вот сделал неудачное, резкое  движение  рукой  и
почувствовал, как одна из них прикоснулась к этой раскаленной  жиле  -  стал
осторожно вынимать, но рука дрожала - он чувствовал слабость, дурноту... Нет
- слишком сильно дрожала рука, слишком велико было его волнение.
   И смерть - то к чему  он  с  такой  страстью  недавно  стремился,  теперь
ужасала его. Он чувствовал, что не будет после этого прежних чувств, Музыки,
но будет хаос, боль, Ад. Вот вновь попытался вытащить эту иглу, схватился за
нее дрожащей  рукой,  резко  дернул  -  боль  резанула  по  руке  до  самого
предплечья, раскаленным вихрем пронзила все тело, кровь обильно закапала  на
пол. Он застонал, потом вскрикнул -  но  тут  же  почувствовал  и  некоторое
облегчение - нет - артерия еще не  была  разодрана;  он  просто  еще  больше
изуродовал запястье. И тут в дверь раздался звонок  -  настойчивый,  долгий;
затем застучали, и вот голос - голос той девушки, которая  был  с  ним  этим
днем:
   - Виталий! Открой! Слышишь?! Что там с тобой?!.. Открой  же!..  Я  помогу
тебе!.. Виталий!..
   И тут он понял, что все это время она просидела  на  лестнице  возле  его
двери; просидела в тоске, в напряженном ожидании - все время вслушивалась, и
должно быть слышала грохот из  ванной,  подскочила  к  самой  двери,  хотела
звонить, кричать, да так и замерла - не смела, еще не была  уверена,  что  с
ним случилась какая-то беда, просто не хотела в это верить. И  вот  Виталий,
впервые за  долгое-долгое  время  почувствовал  нежное,  сильное  чувство  к
некоему стороннему человеку, к человеку пришедшему из хаоса. Теперь, впервые
за долгое-долгое время, ему было жутко  от  одиночества;  от  того,  что  он
теперь один на один со смертью, и никто не сможет ему помочь  -  а  страстно
хотелось чтобы был хоть кто-то, кто бы стоял рядом - и тогда он  бросился  к
двери, и попытался открыть ее левой рукой (правой  он  боялся  пошевелить  -
стеклянная игла упиралась в артерию, которая и так уже  была  повреждена,  и
при каждом сильном ударе раскаленной крови грозилась разорваться).  Но  ведь
это был новый замок, и он совсем, совсем не знал,  что  тут  можно  сделать.
Даже и позабыл, что можно включить свет - ковырялся  в  потемках,  а  совсем
близко, в  шаге;  казалось,  что  прямо  в  раскаленной  голове  его  звучал
тревожный, рыдающий голос девушки,  которая  требовала,  чтобы  он  поскорее
открывал дверь. Наконец, когда она выкрикнула:
   - Ты ведь не можешь?!..  Что  то  страшное  случилось,  да?!..  Сейчас  я
соседей позову!..
   Тогда он приник к щели и захрипел:
   - Нет, нет - только не зови никого. Они будут шуметь - будет грохот...
   На несколько  мгновений  воцарилась  тишина,  и  за  эти  мгновения  мрак
сгустился настолько, что уже ничего не  стало  видно  -  и  тогда  вновь  ее
рыдающий голос:
   - Нет,  нет  -  я,  все-таки,  позову.  У  тебя  голос  такой,  будто  ты
умираешь...
   -  Нет,  не  говори  так...  Умирать  страшно...  Здесь  так  темно...  Я
ничего-ничего  не  вижу;  только  темные  контуры,  все  расплывается,   все
дрожит... Ведь ты же где-то совсем рядом - пожалуйста, поддержи меня  -  мне
страшно уходить в неизвестность. Я не знаю, что ждет меня там...
   И тут отчетливо, прямо рядом с ним, раздались ее пронзительные рыданья  ;
и  он  в  этом  темном  полузабытьи  настолько  был  уверен,  что  вот   она
действительно стоит рядом с ним, что даже и почувствовал ее теплое, ласковое
дыханье; даже показалось ему, что и очи  ее  нежные  перед  собою  видит;  и
настолько был уверен, что сейчас вот она поддержит его,  поможет,  что  стал
оседать - она же слышала каждое его движение, каждое дыхание, и  вот  теперь
вскрикнула в мучении, и стала звонить в двери соседей, она кричала, звала на
помощь, и уже раскрывались те двери, слышались шаги, встревоженный голоса.
   Ну а Виталий уже полностью опустился на  пол,  лежал,  слушал;  ему  было
хорошо - нынешние его ощущения были сходны с  теми,  которые  он  испытывал,
когда слушал  Музыку.  В  дверь  застучали,  загремели  какие-то  совершенно
незнакомые голоса, но это было уже не важно - среди них,  был  и  ЕЕ  голос,
только ЕЕ и слышал Виталий. Потом удары в дверь усилились, ну а  дальнейшего
он уже совершенно не помнил...

                                           *                        *                        *

   После мрака Виталий очнулся в просторной, светлых тонов комнате;  была  и
мебель, стояла какая-то электронная техника; вымытые  окна  были  распахнуты
настежь, и прямо за ними шелестела пышной кроной белоствольная береза,  одна
из веток даже свешивалась через подоконник в комнату.
   Перед его кроватью сидела на кресле та самая  девушка,  она  держала  его
руку, и нежно улыбалась, очи ее были  немного  уставшими  -  видно  какое-то
время, в заботах об Виталии, она совсем позабыла,  что  такое  сон.  Теперь,
увидев что он очнулся, она даже вскрикнула, поднесла  его  ладонь  к  губам,
несколько раз поцеловала, улыбнулась и... заплакала.
   - Ты красива, когда по твоим щекам текут слезы... - прошептал Виталий.  -
Так чувства твои более искрении... А теперь - перережь мне вены, перережь  и
себе - держи меня за руку. Мы умрем вместе, там за  пределами...  Ты  только
должна пообещать, что ты будешь петь, что будет Музыка...
   - Что ты такое говоришь? Виталий?! Ты  плохо  себя  чувствуешь?!  Ты  еще
болен?!..
   - Что же дальше?
   - Что?..
   - Что же дальше?! Вот ты сейчас сидишь, целуешь; ну а что будет  дальше?!
Здесь же пусто! Здесь так пусто!..
   - Я не понимаю...
   - Чувств искренних нет! Трясина!.. Понимаешь - гниль, болото ненавистное!
Воротит от всего этого! Зачем этот свет, береза, мебель, техника -  зачем  я
это вижу - мне это не о чем не говорит, это чуждо моему сердцу...
   - Милый...
   - Какой же, милый?! Я ошибся в тебе - надо же так  -  на  одно  мгновенье
поверил, что ты - это Она. Ну ничего-ничего - не удалось, ведьма!  Убирайся!
Хочешь овладеть мною!.. Чтобы я забыл про Нее, чтобы стал частью вашей суеты
ненавистной... Нет, нет, нет...
   - Стихи...
   - А-а-а!!! Стихи!!! Вот оно что - стихи! Да лучше бы  я  их  и  не  писал
вовсе! Узнала - книжечку увидела и полюбила...
   - Но ведь в них вся душа твоя! То что ты мог бы сказать языком  -  сказал
пером. Я тебя выслушала...
   - И полюбила?!
   - Да - полюбила! Люблю! Люблю тебя всей душою!  Позволь  мне  остаться  с
тобою; позволь разделить твою боль  и  твою  радость,  позволь  стать  твоей
помощницей, или, если захочешь, рабою...
   - В-О-Н!!!
   - Почему такая жестокость?
   - В-О-О-Н!!!!
   - Я же душу тебе открыла...
   - В-О-О-О-Н!!!!!!
   - Да, я уйду, я уйду...
   По щекам девушки катились слезы, и каждый, кто взглянул бы на нее,  сразу
бы понял, что боль ее непритворна,  что  она  испытывает  муку  адскую,  что
сейчас и смерть ей мила, лишь бы только избавиться от этого надрыва. Однако,
Виталий не видел ее, так как от последнего вопля - вопля от которого смолкли
разговоры на улице, от которого  весь  дом  замер,  стал  прислушиваться,  а
кто-то даже начал звонить в милицию - от этого  вопля  он  сорвал  голосовые
связки, и теперь перегнулся в кровати, и кашлял, кашлял,  кашлял...  Девушка
все-таки еще нашла в себе силы, чтобы взять  стакан  с  водою,  подать  ему,
однако стакан он выбил, и змеею ядовитой, разъяренной зашипел:
   - Убирайся прочь, ты... Убирайся!.. Влюбилась в мою известность!.. Книжку
мне за автографом сует!.. Да знаешь где твое место?!.. Вот и иди туда!!!.. А
мне... Мне Музыку!!! Я же в АДУ! В АДУ Я БЕЗ ЭТОЙ МУЗЫКИ!!!..
   Девушка ничего больше не говорила, но при этих его словах так побле