вышли они на необычайное поле. Алеша сразу
почувствовал, что именно к этому месту прикоснулась та  темная,  грохочущая,
но оказавшаяся на деле  доброй  колонна.  Теперь  все  поле  было  заполнено
цветами, да не просто заполнено - это был живой, толщиной во  многие  метры,
состоящий из мириадов самых различных цветов ковер. И какие это были  цветы!
И знакомые,  и  незнакомые  -  все  они  благоухали,  и  в  каждом  лепестке
чувствовалась сила, которая способна была наполнить своим  светом  и  нежным
запахом целый мир. Среди всех этих бессчетных цветов одно  место  выделялось
особенно, это место было неподалеку от берега озера,  вода  в  котором  была
настолько чистой, что, казалось - это воздух немного загустел, и запустил  в
свои владения вместо птиц ярких, переливчатых  пташек.  В  это  месте  возле
озера ковер прогибался вниз, и видна была глубина на несколько метров -  там
тоже были цветы, но какие-то особенные, отличающиеся ото всех, бывших в иных
местах - они и двигались особенно, и шептали что-то - тогда Алеша понял, что
в этих самых цветах и был  его  отец,  что  именно  в  часть  этого  живого,
тянущегося к солнцу ковра и обратила его та темная  колонна.  Это  же  самое
понимала и мать его - она принимала это с радостью, как должное, она  уже  и
заранее знала, что именно так все и будет. Она сделала несколько шагов, и то
место, где был ее муж неожиданно приблизилось:
   - Что ж ты стоишь? - спрашивала она у Алеши. - Ты тоже подойди  к  своему
папе, поздоровайся с ним...
   Алеша кивнул тем цветам, но подходить не стал - он  просто  почувствовал,
что должен находится теперь в каком-то ином месте, делать что-то иное -  он,
еще не совсем уверенный, взглянул на этого, из  цветов  состоящего  отца,  и
безмолвно спросил -  так  ли  он  все  понимает,  и  он  получил  беззвучный
утвердительный ответ. Тогда он обратился к маме:
   - Мама, ты говоришь, что я подрос?..
   - Да, ты очень-очень подрос, сыночек. Ты кажешься совсем уже  взрослым...
Но для меня ты все равно окажешься Алешенькой...
   И тут не было сказано ни одного слова - никакие слова не передали бы  той
светлой печали которую они почувствовали в сердцах, и никто  не  противился,
потому что все они понимали, что именно  так  и  должно  свершится  -  Алеша
направился к городу, и тут началась новая глава в этой истории.

                                         *                            *                           *

   Город представлялся ему целым миром. Город не был постоянным,  невозможно
было нарисовать какой-либо его карты, ибо  даже  противоположные  части  его
порою смешивались друг с другом, и всплывали там  где  приходилось  случаем,
или же течением Алешиных мыслей. Город был  прекрасен,  светел,  он  же  был
мрачен и уродлив - и все это могло совмещаться  в  одно  время,  и  в  одном
месте. Пере Алешей открывались некие  пейзажи,  однако,  он  не  мог  бы  их
описать, потому что они тут же наполнялись образами - то были воспоминания о
сказочных приключениях, которые он, оказывается, пережил в этих,  или  очень
похожих местах. Везде, даже внешне замкнутых пространствах  был  бесконечный
объем - стоило только углубить  на  каком-либо  предмете  внимание,  как  он
становился  центром  некой  новой  картины,  и  все  это   происходило   так
гармонично, так все спокойно и созвучно Алешиной душе было,  что  он  должен
был бы радоваться, должен был бы парить из одного видения в другое, но нет -
радости не было,  чего-то  самого  важного,  без  чего  все  это  было  лишь
декорацией не хватало. И он не парил,  он  медленно-медленно  шел.  И  тогда
наступила осень. Была длинная-длинная, неведомо как далеко тянущаяся  аллея,
был плачущий шелест  темно-желтых  и  бордовых  листьев,  время  от  времени
надвигался ветер и в порывах его деревья выгибались, листья летели  по  этой
главной аллее, летели и по  боковым,  и  везде  был  их  шепот,  и  тяжелое,
умирающее дыхание. Многие-многие листья уже  совсем  потемневшие  лежали  на
земле, над ними поднималась и  медленно,  как  облака  двигалась  призрачная
пелена, и хотелось лечь,  погрузится  в  их  постель,  и  заснуть  -  просто
заснуть, и там, в глубинах снов, быть может найти то, без чего все-все  было
опустошенным, уходящим в небытие... умирающее...
   Он хотел  лечь,  и  тут  же  обратился  в  лист  -  в  один  среди  этого
бесконечного  многообразия  несомых  куда-то  ветром  листьев,  иногда   они
прикасались к нему, но Алеше было холодно от их прикосновений, он сторонился
их, и, наконец, вылетел на такую аллею, где все уже было темно, где все  уже
лежали мертвыми, а он последний летел в морозном,  сером  воздухе,  и  хотел
того  только  чтобы  поскорее  прилечь  среди  них,  и  там,  в  темноте,  в
долгом-долгом сне, все-таки, быть может вспомнить...
   А потом он увидел впереди ЕЕ сияние. Она  качалась  на  качелей,  веревки
которых были приделаны к верхним  ветвям  двух  огромных,  на  многие-многие
метры подымающихся берез. Она вздымалась до  самого  неба,  до  бывшего  там
сияния солнца и звезд - ЕЕ волосы  вздымались  и  опадали,  подобно  потокам
звездных ветров, и каждый такой взлет  и  падение,  и  вновь  взлет  с  иной
стороны продолжалось время, которое было больше веков и тысячелетий -  Алеша
чувствовал, как уносятся эти ничего не значащие эпохи, и созерцал, и летел к
ней. Да  -  время  ничего  не  значило,  время  давно  уже  потеряло  всякое
значение...
   Он испытывал восторг, но  он  испытывал  и  печаль,  и  неведомо  сколько
океанов слез вытекло из него за время этого полета -  но  вся  эта  вечность
промелькнула в одно мгновенье, и, когда ОНА в очередной раз взмыла  в  небо,
то уже не вернулась - нет - белой лебедушкой, облаком  светоносным  полетела
над парком, и Алеша знал, что ему за ней уже не угнаться. Но он  подлетел  к
качелям, и он уселся на них, и стал раскачиваться все сильнее и сильнее - он
взлетал, и плакал, потому что уже чувствовал,  что  долгой-долгой  будет  их
разлука. Но в то же время, в душе он ликовал - он знал, он ни  на  мгновенье
не сомневался, что в конце концов они все-таки будут вместе. И вот, вместе с
этой уверенностью, стали преображаться и те ветви, возле которых он пролетал
- на них появилась зелень, вот и сирень расцвела,  вот  зазвенел  воздух  от
пения птиц, грудь восторгом ветер наполнил - сколько в нем теплоты,  сколько
запахов молодой жизни было! И тогда, при очередном движении  качелей  вверх,
Алеша полетел над сияющим, пышными весенними красками полнящимся парком.  Он
знал, что выглядит сейчас как  облачко,  но  это  ничего  не  значило...  По
прежнему главной была печаль, предчувствие поисков в этом огромном мире...
   И тут вновь наступила осень, а он стоял на вершине  огромного,  покрытого
лесами холма. Великий простор открывался с этой высоты, и все было  созвучно
его душе... И тогда он сложил ладони у рта, и стал шептать, звать ЕЕ. Он  не
знал, как зовут ЕЕ, и шептал просто нежные звукосочетания, и знал, что ОНА и
слышит его, все понимает. Руки же он сложил, чувствуя, что  так  зов  станет
более сокровенным, именно  до  ЕЕ  сердца  достигнет.  И  он  вглядывался  в
подступающие, сияющие на солнце златом, печальные  леса,  и  вспоминал,  как
давным-давно, вечность назад, летел по парку, и чувствовал тоже. И тогда  же
он понял, что не сможет найти ее среди этой прекрасной природы,  что  сейчас
она в городе. И тогда, в то же мгновенье, он оказался в Городе. Он вспомнил,
что видел ЕЕ в школе - это видение прошло тоже безмерно давно, но  он  знал,
что раз ОНА была там, то и теперь сможет найти, или ЕЕ или, хотя бы какое-то
воспоминание о ней.
   Школа  представилась  ему  не  просто  школой,  но  смешением  сразу   из
нескольких зданий, в которых ему неведомо когда,  но  приходилось  проходить
обучение. Сами по себе здания эти ничего не значили,  и  Алеша  бы  про  них
никогда не вспомнил, не обратил бы на них никакого внимания, но в каждом  из
этих  зданий  была  ОНА,  а  потому,  слитые  воедино   они   представлялись
прекраснейшим храмом, в который он ступил  с  благоговением.  И  возле  него
проносились некие темные или светлые тени, были коридоры, были даже лифты, и
прекрасные, наполненные парящими пылинками, печальные залы. Иногда эти залы,
коридоры раздвигались,  появлялись  некие  действующие  лица,  и  вот  Алеша
попадал  в  различные  приключения,  некоторые  из   которых   были   совсем
незначимыми и тут же забывались, некоторые же несли некую глубину, мудрость,
но так же уходили в забытье - он по прежнему чувствовал себя осенним  листом
который несет ветер. Все эти деяния, смена образов - все  забывалось,  а  он
искал ЕЕ, везде искал ее след - везде находил  воспоминания  о  НЕЙ,  иногда
видел ЕЕ издали - как белеющая тень, как  звезда  на  мгновенье  мелькнувшая
среди туч. Он стремился к НЕЙ, но всегда слишком поздно - что-то захватывало
его, что-то отвлекала, а ОНА все уходила.
   Как-то раз Алеша обнаружил себя лежащим на кровати в комнате,  обстановка
которой, хоть и мельком  увиденная,  была  такой,  какую  можно  увидеть  на
средневековых полотнах. Широкое окно с  резными  створками  было  распахнуто
настежь,  и  за  ним  открывались  верхние  этажи  и  крыши  уходящих  вдаль
средневековых домов. Юноша (а он знал, что он уже юноша), подошел к окну,  и
обнаружил, что его окно, как раз над аркой под которой словно жила протекала
сияющая голубым светом река - Алеше вспомнился сон про океан, и сразу  легко
и солнечно на душе его стало. А между крышами двух домов был перекинут мост,
и он  понял,  что  там  по  крышам  проходит  дорога,  которая  потом  легко
взбирается по темнеющим в отдалении домам, и дальше ведет  к  многозвездному
небу. И вот по мосту поехала карета - Алеша не видел ни лошадей, ни  кучера,
все его  внимание  было  поглощено  занавесью,  которая  лишь  на  мгновенье
приоткрылась, и за которой блеснул ее белеющий свет. Тогда то он решил,  что
в этот раз непременно достигнет ЕЕ, и теперь уж вечно они будут в счастье, и
он легко вылетел из окна, устремился навстречу этой карете.
   Тогда страшное  сомнение  ударило  ему  в  голову  и  все  разрушило!  Он
представил, что - это была вовсе не ОНА, но жуткая ведьма,  которая  жаждала
выпить его крови, все его поглотить навеки во тьму! Алеша даже  и  не  знал,
откуда могло прийти такое жуткое сравнение, он даже не помнил откуда  взялся
образ этой ведьмы... Кажется, он где-то видел ее,  или  читал  -  она  могла
принимать любые обличия, она наполняла тьму не спокойствием, а  ужасом  -  и
вот он закружился в темном вихре сомнений, а в это время карета  успела  уже
скрыться среди звезд. И тогда завыл Алеша волком, и бросился в сторону  гор,
но было уже поздно, и он хорошо это знал...
   И вновь оказался стоящим возле школы-храма, вновь вокруг проходили  некие
фигуры, они чему-то радовались, но Алеша не понимал их радости, и  вновь  не
знал, что ему делать, куда идти. Но он не мог стоять  на  месте  -  все-таки
пошел. Он долго ходил по этому прекрасному нескончаемому городу, перелетал с
места на место, стороной проходили какие-то приключения, разговоры, встречи.
Иногда он упрекал себя, что мог усомнится, и тогда ему  становилось  горько.
Чаще, все-таки, он созерцал город с наслаждением - ведь в  этом  бесконечном
пространстве, среди всех этих парков и  домов,  была  ОНА  единственная.  Он
медленно, как века плыл среди толп, между домов -  все  искал,  и  вновь,  и
вновь видел ЕЕ издали, и каждый раз ОНА уходила.
   В один день он все-таки хорошо ее увидел, она стояла  на  выступающем  из
дома подъезде, стояла озаренная лучами заходящего солнца, и  была  такой  же
светло-серебристой и задумчивой, как и облака тихо плывущие в небесах. Алеша
уже хотел устремится к ней, но тут понял, что вовсе она не одна, что рядом с
ней стоит, держит ЕЕ за руку ЕЕ избранник, и он такой же задумчивый как она,
и вместе они погружены в гармонию  своих  любящих  душ.  И  тогда  же  некий
печальный, мудрый голос заговорил в Алеше:
   - Что же, ты видишь - они нашли свое  счастье,  а  ты  должен  отступить.
Посмотри, ведь они действительно счастливы, оба они прекрасны, оба  достойны
друг друга, и теперь, если ты ЕЕ действительно любишь, то самое лучшее,  что
можешь сделать для своей любимой - это отступить.
   Алеша знал, что - это голос его внутреннего сознания говорит,  но  другая
часть его сознания не могла с этим смириться, возражала:
   - Я так долго ЕЕ  искал,  а  теперь  вот  отступить...  Но  ведь  это  же
несправедливо! Мы принадлежали друг другу... Наши души...
   - Ты найдешь ЕЕ, ты непременно найдешь, но сейчас ты должен смириться.
   И Алеша смирился. Ему было очень печально, и слезы застилали его глаза  -
он медленно шел прочь, и весь мир плакал вместе с ним.
   Это был страшный день. В этот день началась война.

                                                   *                        *                       *

   Он шел по улице, и тут понял, что  стены  домов  стали  ужасающе  узкими,
какими-то грязными, настороженными. Низко-низко над городом, неслась с  воем
ветра темно-серая пелена туч, временами начинал моросить дождь, почти  снег,
и неслись мокрые клочки газет, какие-то  тряпки  -  кажется,  окровавленные.
Вспомнился иной  ограниченный  мир,  из  которого  с  таким  трудом  удалось
вырваться. А тут еще появился стук барабанов - он все нарастал -  хаотичная,
стремительная  череда   ударов   в   которой   выкрикивал   что-то   зычный,
торжественный голос.
   И тут Алеша увидел огромную толпу серых, несчастных  людей,  которые  все
одеты были в одинаковую грязную и неудобную  одежку.  Все  они  были  налысо
подстрижены, все ужасно измождены - едва переставляли ноги,  все  бранились,
но так невнятно,  что  доносилось  только  зловещее  рокотание.  Каждый  нес
всевозможное оружие - причем на некоторых было так много  этих  железок  для
убийств, что они попросту не  выдерживали  их  тяжести,  пригибались,  почти
ползли. Впереди всех шли барабанщики, и отчаянно, из  всех  сил  барабанили.
Между них вышагивал некто,  похожий  на  увешенный  орденами  самовар  -  он
размахивал длинной  саблей,  и  выкрикивал  те  самые  торжественные  слова,
которые услышал Алеша еще прежде. И вот он  понял,  что  самовар  этот  есть
"генерал", и он один из самых главных в армии, а еще он осознал, что  и  ему
придется идти в этой толпе. И действительно, хотя он попытался бежать,  ноги
его завязли в некой  трясине,  и  некие  люди  профессиональными  движениями
натянули на него уродливую, неудобную одежку,  и  как  цепями  обвешали  его
оружием. Теперь он, хоть и выбиваясь из сил, но мог идти  в  строю  с  иными
несчастными. Алеша удивлялся, почему это он идет  плененный,  почему  он  не
может просто улететь в бесконечное далеко от этого ненавистного: "Что  может
пленять мою душу?" - вновь и вновь вопрошал он неведомо у  кого.  Между  тем
"самовар-генерал" не переставая продолжал  выкрикивать  о  неких  врагах,  с
которыми им в скором времени предстояло столкнуться. Вначале Алеша  попросту
не слушал его, пытался пропустить эти громкие слова мимо ушей, но  такие  уж
они были звучные да торжественные, так впивались, что  не  мог  он  остаться
безучастным. Генерал рассказывал им о страшных зверствах чинимых  "врагами",
одна  за  другой  поднимались  жуткие  картины  -  изувеченные,  бьющиеся  в
судорогах тела, кучи расстрелянных, и еще что-то искореженное, сожженное...
   Алеша и не заметил, когда слова генерала переросли в  реальность.  Теперь
он действительно шел  среди  дымящихся  развалин,  среди  сожженных  трупов,
кое-где пробивались изглоданные останки леса - и он с ужасом, с болью,  едва
не заходясь в крике, осознавал, что это были развалины тех мест, которыми он
любовался когда-то, что это были  пепелища  того  леса,  из  которого  вышла
когда-то, пожертвовав собою коровушка. А  "генерал-самовар"  все  говорил  и
говорил про то, какие же злодеи эти враги, что из-за  них  все  их  беды,  и
Алеша почувствовал, наконец, злобу.
   И только почувствовал Алеша злобу, как генерал поднял руку  и  отошел  за
задние ряды. Барабанщики смолкли, и они ступили в  лес,  про  который  Алеша
знал, что здесь он и встретится со "врагами". Лес был очень душный, темный -
им отряд долго выделывал круги, все не мог найти нужную  дорогу,  и  наконец
нашли какую-то окруженную колючей проволокой  узкую  тропку,  стали  по  ней
пробираться, постоянно цеплялись за колючую проволоку, ранились в кровь. Вот
увидели перед собой огромную груду изувеченных, ни на что  не  похожих  тел.
Вся земля между  деревьями  была  залита  кровью,  повсюду  валялись  орудия
убийства...
   И тогда все увидели врагов. Это был отряд много больших чем их,  но  зато
почти ни у кого не было оружия. Враги стояли толпой,  толкались,  и  похоже,
совсем не понимали как оказались в  этом  месте.  Сзади  напирали,  и  Алеше
приходилось идти все вперед и вперед - вот  он  оказался  уже  в  нескольких
шагах от врагов. Сзади прогремела команда генерала:
   - Что же вы медлите?! Или не видели, что они творят...
   И тогда Алеше  почудилось,  что  кто-то  из  врагов  направляет  на  него
винтовку. Нет - он опередил врага - он сам вскинул оружие, прицелился ему  в
шею, в адамово яблочко, и нажал курок. Он хорошо видел, как  шея  потемнела,
как этот враг стал  оседать.  Алеша  не  испытывал  ничего  -  совсем-совсем
ничего, ни одно воспоминание не тревожило его  была  только  некая  пустота,
бездна - и был еще болезненный интерес,  желание  узнать,  кто  кого  первым
прикончит - он следующего врага, или же враг его. Нетрудно было выбрать себе
следующую мишень - ведь все они были рядом,  отступали  толпой,  даже  и  не
пригибались,  беспорядочно  палили,  и  все-таки  ранили  или   даже   убили
нескольких Алешиных соседей в строю. И он  нашел  шею  следующего,  и  вновь
нажал на курок, и  этот  следующий  стал  оседать  точно  также  как  и  его
предшественники...  да  предшественники  -  Алеша  вдруг  осознал,  что  уже
давным-давно  убивает,  что  он  перебил  уже  целые   армии.   Тут   что-то
разорвалось, треснуло его в голове, и он оказался на улицах того города,  на
которых столь долгое время искал ЕЕ. Но Алеша знал, что война еще далеко  не
закончена, он знал, что совершил что-то страшное, и теперь неминуемо  должен
быть наказан.
   Он избитый, истерзанный лежал в грязи, а  с  низкого  серого  неба  сыпал
первый снег, было очень холодно и одиноко, где-то поблизости каркали вороны,
голоса у них были пронзительные,  как  стенания  раненых,  они  и  молили  и
ругались одновременно - Алеше хотелось бы им помочь,  но  ему  самому  нужна
была помощь.  Он  чувствовал  очень  сильный  голод,  он  знал,  что  должен
испробовать того вкусного мира, который приготовила ему  бабушка...  Но  так
тяжело подняться!.. Какая-то незримая, отчаянная вязь слепляла ему  глаза  -
вот провалился он в темноту, и тут же вновь оказался на войне,  в  борьбе  с
врагами. Сам генерал тряс его за плечи, глядел на него своими вытаращенными,
безумными, исступленными глазами и надрывался о том, что он,  Алеша,  герой,
что ему предстоит выполнить некое сложное, даже невиданное  прежде  задание,
но что он, один единственный может его выполнить его, и тут исступленно стал
целовать  его  в  щеки.  Алеше  стало  мерзко  от  этих  поцелуев,  он  стал
вырываться, и тут же оказался на том самом  задании,  о  котором  и  говорил
генерал. Он полз к окопам в которых сидели враги,  и  тащил  в  руке  орудие
убийства, вот перевалился в окоп и не был  никем  замечен.  Орудие  убийства
представляло собой железную палку с острой иглой  -  на  игле  этой  мерцала
синяя искра, и надо было только дотрагиваться ею до ног врагов  (а  ведь  он
именно под ногами полз), как они превращались в груды пепла. Так он  пережег
множество их, и понимал, что совершает страшнейшую мерзость, и  не  мог  уже
остановится, только тупую злобу и отчаянье ч