Щербинин Дмитрий
   ПРОБУЖДЕНИЕ.

   Http://nazgul.tsx.org


                                                     Посвящаю Лене Г...

   Странная то была ночь - очень долгая, наполненная загадочными,  страшными
снами. Уже просыпаясь, Алеша  припоминал,  что  там,  во  снах,  очень-очень
хотел, чтобы они поскорее прекратились, но они все тянулись и тянулись, и не
было из них выхода...
   Проснулся Алеша от  тяжелого,  беспрерывного  грохота,  от  которого  все
сотрясалось, от которого звенела и посуда,  и  окна.  Еще  лежа  в  кровати,
бросил взгляд в окно - там было темно, и это не была темнота сумерек - нет -
Алеша сразу понял, почувствовал, что темнота эта связана с грохотом,  и  это
что-то страшное. Только мельком взглянул он на  небо,  увидел  там  какое-то
движение, и тут же закрыл глаза, отдернулся - как каждый  ребенок  он  хотел
спрятаться от этого неведомого под одеялом, но как раз в это время скрипнула
дверь и в комнату вошла его мама. Одного взгляда на  ее  бледное  лицо  было
достаточно чтобы понять, что - да, произошла какая-то беда.  Она  шагнула  к
окну, но вот остановилась посреди комнаты, повернулась к  нему,  смотрела  в
растерянности, но видно было как же она напряжена, не знает, что сказать.  И
странное чувство испытывал, глядя на нее Алеша - конечно  и  из-за  блеклого
освещения черты ее лица были как бы размыты, но мальчику казалось  еще,  что
мать его уже мертва, что это только призрак перед собой он видит...
   Сны... сны... Ведь в этом своем последнем, долгом-долгом сну  был  на  ее
похоронах, вспомнилась грусть этой страшной потери,  вспомнилось  как  рыдал
он, а его кто-то пытался утешить, губы какой-то девушки  шептали  что-то  на
ухо... Нет, нет - слишком страшно было вспоминать, и  уже  катились  по  его
щекам слезы, вот он вскочил с кровати, вот остановился перед ней, промолвил:
   - Я так долго спал... Но что, но что...
   - Алеша, Алешенька. - голос  ее  непривычно  дрожал,  вот-вот,  казалось,
готов был сорваться в плач. - ...Я совсем, совсем ничего не понимаю.  Что-то
странное происходит. И  никто  толком  объяснить  не  может.  Вот  ты  может
поймешь. Вот только взгляни в окошко... Хотя нет, нет - не  надо  тебе  туда
глядеть. Я же слышала, что - это опасно для глаз... Если это ТО, конечно. Но
я надеюсь, что не ТО, может, какое-то природное явление...  Постой,  постой!
Не подходи...
   Однако, Алеша уже не слушал мамы. Он  был  ребенком  и  ребенка  охватило
любопытство - никакие преграды  не  могли  теперь  его  остановить.  В  одно
мгновенье  перенесся  он  к  окну,  и  некоторое  время  стоял  завороженный
картиной, не в силах от этого грозного,  непостижимого  оторваться.  К  нему
подошла мама, попыталась отвести, но вот оставила эти попытки, и сама стояла
завороженная, созерцающая.
   Прежде всего, как Алеша увидел ЭТО, на него вновь накатилось чувство, что
уже долгое-долгое время он отсутствовал, словно бы целая жизнь прошла в этом
последнем сне. Соседний дом - кажется, после долгой-долгой разлуки  предстал
он пред ним!  И  как  же  все  было  преображено!  Какие  мрачные  тона!  Он
припоминал, что раньше пространство было каким-то  более  узким,  вмещало  в
себя  меньше  предметов,   теперь   все   как-то   раздвигалось,   почему-то
представлялось, что разом он видит такие просторы, которые не смог бы пройти
за целую жизнь. И этот соседний, весь изъеденный тенями  дом  искривлялся  в
сторону, и там, над небольшими городскими парками, над крышами  иных  домов,
поднимались в рокочущее,  движущееся  стремительными  темными  тучами  небо,
колонны. Сразу вспомнился ядерный взрыв - очень, очень похоже,  Алеше  тогда
пришло сравнение, что - это что-то очень близкое, но,  все-таки,  что-то  не
то, неизвестное никому. Вот в одном месте  полыхнула  ослепительная  белесая
молния, стала разрастаться, полнится все новыми и  новыми  ветвями,  наконец
потемнела, обратилась в еще одну темную колонну  -  еще  усилились  рокот  и
дрожь, где-то на кухне упала, разбилась тарелка.  Но  даже  не  колонны  эти
привлекали внимание Алеши - нет - родной, но как то неуловимо  изменившийся,
и еще более изменяющийся город. Эти парки и сады - дома и большие и малые...
в какие-то мгновенья ему казалось, что он видел их и прежде - именно  такими
и видел, но в следующее же мгновенье понимал, что ничего этого  попросту  не
могло быть. Это было как  в  тревожном  сне.  Открывалось  какое-то  слишком
огромное пространство, он попросту не мог бы видеть такого количества крыш и
парков, но видел, видел же!.. Не разом правда видел - надо  было  на  чем-то
сосредоточить  внимание,  и  тогда  это  надвигалось,   все   же   остальное
расплывалось, словно в смерть уходило. Под  порывами  ветра  содрогались  не
только деревья, но и дома, однако, в то же время,  ветер  не  был  настолько
силен, чтобы выбить их окно... Все же Алеша испугался, что окно выбьется,  и
ветер унесет его. Вот он схватился за руку матери,  но  от  окна  так  и  не
отошел -  страшно  было  отходить,  так  и  не  найдя  ответа,  что  же  там
происходит, в неведении оставаться. Вот приметил он, что в  небе  были  иные
цвета  кроме  темных  -  действительно,  в  разрывах   было   видно   что-то
светло-изумрудное, пузырящееся, вот-вот готовое устремится чуждыми  потоками
к земле. Он все вглядывался-вглядывался и вот еще одна белесая вспышка,  еще
одна исполинская черная  колонна  поднялась  над  садами  и  парками.  Алеша
стремительно обернулся к маме, взглянул в ее необычайно бледное  лицо  -  на
какое-то мгновенье черты там  почти  прояснились,  но  тут  же  вновь  стали
расплывчатыми - на улице сгущался мрак.
   - Быть  может,  это  вредно  для  глаз...  Давай  отойдем  от  окна...  -
вполголоса, и по прежнему  растерянно  проговорила  она,  и  сделала  шаг  в
сторону, в полумрак комнаты, отвела за собою Алешу.
   Рокот и дрожь оставались, но они отошли на второй план,  казалось  Алеше,
что во всем мире остался только он и мама - припомнил, что, когда  глядел  в
окно, то не видел на улицах ни одной человечьей фигурки,  лишь  только  тени
стремительные летели там, разрывались. Было очень  страшно,  чувствовал  он,
что, если то, что разрасталось за окнами придет  (а  ОНО  непременно  должно
было прийти - он чувствовал это), тогда  мама  не  сможет  его  удержать,  и
что-то страшное подхватит его, и понесет... понесет  неведомо  куда.  Первым
порывом было бросится в постель, укрыться одеялом, но тут  вспомнилось,  как
долго он спал, и какой страшный это был сон - нет, о кровати он и думать  не
мог. И тут вспомнилось, что у него  был  друг  Митя  -  мальчик  для  своего
возраста очень начитанный, рассудительный.
   Да, как же он сразу не догадался! Митя, быть может... Да наверняка он все
знает, успокоит; скажет, что надо делать! И Алеша, пробормотав: "Сейчас Мите
позвоню, узнаю, что происходит" -  бросился  к  телефону,  который  красным,
расплывчатым пятном  проступал  из  мрака,  схватил  трубку,  стал  набирать
номер... И, когда уже раздался первый гудок, он отметил, сколь  же  странным
был этот набор номера - когда набираешь требуется хоть какое-то усилие, хотя
бы проговорить про себя нужные цифры, тут же  он  даже  не  смотрел  на  эти
цифры, даже и табло не крутилось... все было как во сне, и, в то  же  время,
Алеша чувствовал, что он уже проснулся. Ощущение было жутким, мурашки бежали
по его коже.
   И вот раздался голос Мити... Мити ли?..  Алеша  никак  не  мог  вспомнить
голоса своего друга, однако, ему казалось,  что  разговаривает  он  с  самим
собою. Надо ли говорить, что дрожь охватывала и его тело и голос.  С  трудом
он смог выдавить из себя:
   - Привет... Ну, ты видишь, что на улице происходит?
   - Вижу... - кажется, Митя пытался говорить спокойно, но и  в  его  голосе
чувствовался испуг.
   - Так что это такое?.. Мы здесь  ничего  понять  не  можем.  Ты  объясни,
объясни, что такое происходит. И про сон мой тоже объясни. Ты ведь и про сон
мой знаешь; ты все-все знаешь. И вовсе ты и не Митя никакой! Ну, кем  бы  ты
ни был, расскажи всю правду, ведь неведение  страшней  всего...  А  сон  мой
очень-очень важным был! Мне его и вспоминать жутко, но все равно расскажи!..
   Алеша выпалил все это на одном дыхании, чувствовал,  что,  если  хоть  на
мгновенье остановится, то дальше ни слова не сможет  произнести  -  смелости
уже не хватит. Он выпалил это, и замер, боясь пошевелится, боясь, что сейчас
вот раздадутся короткие гудки, а еще  больше  -  боясь  ответа  Мити.  Рука,
которая держала трубку  задрожала,  его  всего  пробивала  дрожь,  по  щекам
катились слезы. Мать, решив верно,  что  он  уже  слышит  какой-то  страшный
ответ, бросилась к нему,  и  упала  перед  ним  на  колени,  на  плечи  руки
положила, тихо-тихо спрашивала: "Что?.. Что он говорит?.." -  на  ее  глазах
тоже выступили слезы, она ведь чувствовала, что все это  страшное,  меняющее
прошлую жизнь, и только вот это новое было настолько необычным, что она  еще
просто не знала, чего же прежде всего бояться, от чего стенать. Так  же  она
хотела ободрить Алешу, но лучше бы она  этого  не  делала,  так  как  только
взглянул он на ее расплывчатое лицо, так еще страшнее ему стало, и новые,  и
новые слезы по его щекам устремились. Он даже  отдернулся  от  нее,  она  же
заплакала больше, зашептала:
   - Что же он такое говорит?.. Что же?.. Алешенька, пожалуйста. Дай, я тоже
должна услышать...
   Но Алеша не дал ей трубку. Там была тишина, но он знал,  что  сейчас  вот
Митя заговорит, и каждое его слово будет как откровение - и  он  боялся  это
пропустить, не знал, как можно дальше жить в этом неведении. Мама еще что-то
шептала, а за ее спиной, за окном  стремительно  пролетали  зловещие  темные
тени, что-то там продолжало изменятся. А в трубке - тишина. И в конце концов
Алеша не выдержал, взмолился в этот мрак, взмолился неведомо к кому, его  же
голосом говорящим:
   - Так что же это такое?!
   - Это пришло... Это пришло... Это пришло...
   Сначала Алеше показалось, что - это друг его Митя отвечает, потом  же  он
понял, что это ветер ураганный, темный налетел, что это дом застонал. Но все
же, он продолжал спрашивать в трубку:
   - Что "Это"?.. Митя, ты же знаешь?.. Ты... Ты,  кем  бы  ты  ни  был  все
знаешь! Объясни... Это...  Это  ядерный  взрыв,  да?..  Мы  начали  войну  с
каким-то государством... И теперь все наполнено радиацией, да? Теперь и  все
люди, и природа, и вся Земля погибнет, да?..
   - Назад нам не вернуться... не вернуться... не вернуться...  Никогда  уже
не вернуться назад...
   Жаркие слезы беспрерывно катились  по  его  щекам,  от  них  и  без  того
погруженная  в  полумрак  комната  становилось   еще   более   расплывчатой,
призрачной. И за окном продолжало сгущаться зловещее,  темное.  Теперь  мать
представлялась мертвенной тенью...
   И как же отчетливо проступило это воспоминание. Да - это было во сне;  во
сне он склонился на ее гробом, и, роняя слезы, целовал в холодный,  восковой
лоб. Сон?.. Неужели это было во сне?.. Все  те  горькие  чувствия  настолько
отчетливо проходили теперь перед ним, что он заскрежетал зубами. В  какое-то
мгновенье ему показалось, что он уже прожил жизнь, что сейчас его  уже  нет,
что это вечный сон, о котором он  слышал  когда-то  от  бабушки.  И  вот  он
выкрикнул в трубку:
   - Скажи, я что - уже умер?! И мама моя умерла?! Все-все умерли...
   Загудел, задрожал дом, и в этих жутких, ледяных завываниях  уже  не  было
никаких  слов,  в  них  одновременно  слышался  и  смех,  точнее   -   хохот
помешенного, и стенания кого-то бесконечно одинокого, несчастного.
   - Что ты говоришь такое? Не пугай меня!.. - вскрикнула  мама.  -  Все  мы
живы, живы... Живы...
   Несколько раз повторяла она это слово "живы", и видно было, что самой  ей
от этого слова не  по  себе  -  словно  что-то  кощунственное,  не  имеющего
никакого отношения к тому, что происходит на самом деле, выговаривала она. И
ей, и Алеше еще более страшно стало, что сейчас, в ответ  на  эти  никчемные
слова, придет нечто, что докажет им.
   Алеша,  все  еще  не  выпуская  трубку,  в  каком-то  порыве  откровения,
предчувствия, выкрикнул:
   - Мама, мама,  а  ведь  нам  на  лестницу  придется  выходить.  Да  -  на
лестницу!.. Там что-то страшное наш ждет... Я точно знаю, что ждет...
   Он еще хотел что-то говорить про то, что ждет их на лестнице, но не смог,
так как тут стала видна улица - чтобы  видеть  ее  так,  ему  надо  было  бы
подойти вплотную к  окну,  и  взглянуть  вниз,  однако,  он  сидел  почти  в
противоположном конце комнаты,  а  окно  почему-то  заполонило  все,  и  еще
приближалось-приближалось. Он  уже  видел  эту  наполненную  темными  тенями
улицу, и видел, что к их дому, к их подъезду приближалось что-то.  Возможно,
что нечто такое же приближалось и к иным подъездам - все внимание, весь ужас
Алеши был поглощен именно этим. Нет - совершенно невозможным  представлялось
разглядеть, что это. Даже нельзя было сказать, что это бесформенный  сгусток
мрака - это было бы что-то, это было бы очень легко.  Именно  то,  что  была
какая-то форма, какая-то  ни  похожая  ни  на  что,  и  даже  не  являющаяся
противоположностью чего-либо - разум не мог осознать что это, но  Алеша  уже
знал, что это за ним. Все  это  приближалось-приближалось,  и  не  было  уже
стекла - он стал вываливаться в окно, падать к Этому. И тогда  он  рванулся,
ухватился за маму, обнял ее, зарыдал...
   Телефонная трубка упала на пол, из нее раздались короткие гудки,  но  они
вскоре померкли за воем ветра...
   - Мама, мама, мама... - повторял он бессчетное число раз. - Ведь все  это
так похоже на сны. На детские сны...
   - Да, да - ты и сейчас дите, зачем ты говоришь так?.. Как взрослый...
   - Я, как взрослый... иногда мне кажется, что я уже прожил жизнь... Что ты
уже умерла... Прости, прости - не должен был этого  говорить!..  Но  страшно
мне, и больно, и больно! Мама, мамочка, ну - утешь  меня,  скажи  что-нибудь
такое обнадеживающее... Мамочка, что это за место?..
   - Это дом наш... Сыночек, это ты утешь меня! Хоть не пугай так, ведь  то,
что ты говоришь, так страшно, и голосом ты страшным...
   - Мамочка, ведь ты же в гробу лежала. Мамочка, мамочка, вспомни,  как  ты
сюда попала!..
   - Не надо, сыночек, страшно мне!
   - Ну, так в окошко взгляни. Посмотри  -  нет  ли  там  чего.  Пожалуйста.
Занавесь ты окошко...
   Он  так  и  стоял,  уткнувшись  к  ней  в  плечо,  он   чувствовал,   как
поворачивается она - молчит - через чур долго молчит. Казалось бы, ничто  не
могло оторвать его от этого плеча, однако, в той темноте проплывали какие-то
образы. Они все росли-росли, наполнялись все большей силой.  Он  чувствовал,
что его уносит от этой комнаты в какое-то еще более страшное место. Он хотел
уже крикнуть: "Что ж там, мама?! Скажи мне поскорее!" - но было уже  слишком
поздно - он унесся к тем видением.
   Это была некая широкая, обнесенная высокими, деревянными  колами  поляна,
кое-где пробивалась трава, но большая часть  была  вытоптана.  Сверху  сияло
солнце, но и солнце и небо лазурное - все было каким-то ненастоящим,  словно
бы  нарисованным.  Неподалеку  возвышались  качели  -  никогда   прежде   не
доводилось Алеше видеть таких качелей - это были качели великанов,  и  формы
их были чужды человеческому.  Только  разум,  привыкший  совершенно  к  иным
понятиям, мог создать такое - не представимо было, как на такую  конструкцию
вообще можно было сесть... Но Алеша не успел толком разглядеть  ни  качелей,
ни поляны, ни неба. Стремительно стали нарастать шаги, и он уже знал, что  -
это идет великан, или ребенок великана, и что он именно к  нему,  крохотному
Алеше идет. Так сильны были эти, сотрясающие землю шаги,  что  он  повалился
навзничь,  уткнулся  в  эту  сухую,  пыльную  землю,  увидел,  что   в   ней
раскрывается трещина - куда-то глубоко-глубоко эта трещина уходила - там был
мрак, там что-то скрежетало, гудело. И быстро-быстро заметалась  его  мысль,
ему даже казалось, что он вслух проговаривает - однако слишком  стремительно
тек этот поток, чтобы мог успевать обращаться в слова:
   - Это так не  может  дальше  продолжаться.  Эти  кошмарные,  стремительно
сменяющие  одно  другое  явления  должны  иметь  хоть  какое-то  объяснение.
Логичное объяснение  -  пусть  и  страшное.  Пусть.  Ничего  не  может  быть
страшнее, чем быть в таком кошмаре без объяснения. Значит, значит... Что  же
ты - ищи, ищи... Эти темные колонны, которые над городом поднимались - твоей
первой мыслью было, что началась ядерная война - бомбардировка...
   И тут, так же стремительно, в одно мгновенье, когда он уже знал, что  тот
чуждый  всему  человеческому  великан  склоняется  над   ним   -   полыхнуло
воспоминанье. Это было бесконечно давно, целую вечность назад, и в  каком-то
ином мире. Он, совсем еще маленький, но не намного меньше, чем теперь, стоит
в комнате у мамы, стоит у ее  коленей,  она  же  читает  газету.  За  улицей
темно-серое, мрачное освещение; должно быть -  глубокая  осень.  И  он  стал
выспрашивать, что пишут в газете  -  вот  по  слогам  стал  читать  название
какой-то статьи. Мама же, задумавшись о чем то  другом,  сказала  буквально,
что там было написано. А написано там было,  что  мол  какое-то  государство
продает такому-то ядерные  боеголовки,  и  что  мол  это  может  привести  к
военному конфликту. Она еще  и  не  знала,  насколько  Алеша  чувственный  и
восприимчивый - так вот - тогда он расплакался, он вновь и вновь  спрашивал:
"Что, неужели - начнут!" - и был он уже уверен, что раз мама так сказало, то
так на самом деле все и произойдет - просто уж и не может быть как-то иначе.
Однако, мать стала его утешать, говорить, что все это  не  точно,  да  и  не
будет скорее всего... и, все-таки, долго тогда не мог Алеша успокоится,  все
плакал и плакал, уткнувшись ей в колени.
   И вот теперь вновь сквозь его стремительные рассуждения пробилась  и  еще
одна мысль, что вся жизнь уже прошла, что он в царствии смерти - он  отогнал
эти тяжкие думы, и продолжил рассуждать или говорить:
   - Да - началась эта страшная война. Ядерная. Пусть я представлял, что все
будет как-то по другому, что ж - откуда  же  я  мог  знать,  как  это  будет
выглядеть. Да и никто не мог знать. Когда разом столько  бомб  взрывается  -
наверное, происходят какие-то искажения. А волны, радиация -  наверное,  они
каким-то  особенным  образом  воздействуют  на  мозг,  вот  откуда  все  эти
галлюцинации...
   Однако, хоть и пронеслось все это в нем - все это было настолько  блекло,
против происходящего на самом деле, что он сразу понял, что  все  совсем  по
другому, да тут же и позабыл об этих своих рассуждениях.
   Громадная ручища подхватила его сзади, резким рывком приподняла метров на
пять от земли. Он хотел развернуться, увидеть, кто держит его,  понять,  что
хочет он сделать - но он так и не мог развернуться, и это-то неведение  было
самым страшным. Он видел только глубокую  тень,  которая  лежала  теперь  на
земля, однако, тень простиралась во  все  стороны,  и  не  имела  каких-либо
четких контуров, так что и невозможно было определить, что же это  на  самом
деле. И тут эта незримая рука размахнула его, и из всех сил швырнула  оземь!
Он ударился о ту  самую  щель  из  которой  исходил  рокот,  и  трещина  эта
раздвинулась, поглощая его в свои недра. Он  пролетел  через  толщу,  и  вот
повалился на некую твердую поверхность. Боли от  падения  не  было,  однако,
прежний страх еще возрос. Это был уже ужас - он по прежнему  не  знал,  чего
боится, и это было самым тягостным. Хотел кричать, звать на помощь, и он  не
закричал только потому, что боялся этим своим крикам привлечь это нечто.
   Он огляделся. Это было то жуткое место, в которое он боялся попасть, и  в
которое он предвидел, что попадет - это была лестничная площадка в его доме.
Он стоял возле своей  двери,  рядом  была  еще  одна  дверь,  вдоль  темнела
бетонная стенка