ушевав, Пиф затихла.
      - Кстати, не вздумай никому рассказывать. Я дала подписку.
Так что учти, Гедда...
      - Учту, - совсем уж нежно сказала Гедда. - Идем, горе мое.

      Пиф уже вставила ключ в замочную скважину, когда на
лестнице, пролетом выше, кто-то зашевелился и направился
прямиком к ней. Пиф быстро заскочила в квартиру, однако
захлопнуть за собой дверь не успела - грабитель (разбойник,
убийца, маньяк, вымогатель, насильник) подставил ногу в грубом
башмаке. Стиснув зубы, Пиф с маху вонзила в эту ногу каблучок,
однако цели своей не достигла. Грубый башмак остался на месте.
      - Пиф!
      Только тут она подняла глаза и в полумраке разглядела
грабителя (разбойника, убийцу, маньяка, вымогателя, насильника).
      - Проклятье на тебя, Бэда, - проворчала она, отпуская дверь. -
Входи.
      - Я не один, - предупредил он.
      - Начинается, - засопела Пиф. Она была разочарована и
откровенно злобилась.
      Бэда непонимающе посмотрел на нее.
      - Я по делу, - пояснил он. - Если тебе сейчас неудобно, то
скажи. Просто трудно выбраться из барака. А отпрашиваться у
Беренгария неохота, хотя он, кажется, мужик хороший.
      - Хороший, - согласилась Пиф. - Предаст, продаст и вместе
пообедает, а так - душа человек.
      Бэда вошел и сразу же, нагнувшись, принялся снимать
ботинки. Следом за Бэдой в квартиру втиснулся второй - мальчик
лет десяти в синей куртке с плеча взрослого мужчины, босой, с
рожицей плутоватой, но хорошенькой.
      - Это еще кто? - осведомилась Пиф. - Внебрачный сын твоей
первой женщины, которая была тебе одновременно как мать?
      Бэда растерялся. Он выпрямился, покраснев. А мальчик
захихикал.
      - Собственно, нет, - сказал Бэда. - Это... мой бывший
надсмотрщик. Ну, еще там, в рабских кварталах, на рынке.
      - Это? Надсмотрщик?
      Такого феерического вранья Пиф никак не ожидала.
      - Так вышло, - оправдываясь, сказал мальчик. - На самом деле
меня Господь вот каким сотворил... а я уж потом напортил...
      Пиф махнула рукой.
      - Болтать глупости можно и на кухне, - сказала она. - Я
поставлю чайник.
      - А можно кофе? - спросил Бэда, нахальный, как все рабы,
если их немного приласкать.
      - Можно, - нелюбезно сказала Пиф, и Бэда опять испугался:
      - Если тебе трудно, то вообще ничего не надо.
      - Трудно смотреть, как ты жопой елозишь, - отрезала Пиф.
      Все трое пошли на кухню. Пиф велела гостям сесть и не
путаться под ногами, а сама принялась варить кофе и ворчать.
      Наконец Бэда заговорил:
      - Я к тебе пришел, потому что больше не к кому...
      Польщенная, Пиф сразу же простила ему вторжение в
компании с мальчишкой.
      - Понимаешь ли, - продолжал он, - для него, и для меня тоже,
это очень важно. А в Оракуле я только тебе доверяю...
      Пиф слушала и упивалась.
      - Говори, - подбодрила она его, когда он снова замолчал в
явной нерешительности.
      - Мне нужно денег, - сказал он. - Не очень много, но нужно.
Своих-то пока что нет...
      Кофе зашипел, убегая. Деньги. Вот и все, зачем он явился. Все
сперва говорят, что она им позарез нужна, а потом с умильной
мордой просят денег. И этот тоже... "В эпицентре любовного
романа". Было уже, помним-с.
      - Сколько тебе нужно? - спросила она сухо.
      Он встал.
      - Четыре сикля, - сказал он очень тихо. И настороженно
уставился ей в затылок. Он видел, что с ней творится что-то
странное. Неприятное.
      - Четыре сикля? - Она обернулась, ковшик с черными
потеками кофе в одной руке, тряпка в другой. - Четыре сикля?
      - Ты не можешь? Это много? - спросил он.
      Она разлила кофе по чашкам, вынула из холодильника сок -
ребенку, уселась сама. Не сводя с Пиф тревожного взгляда, Бэда
взял чашку и сел на краешек табуретки.
      - Прости, если мы тебе помешали, - снова сказал он.
      - Ты действительно вперся ко мне из-за четырех сиклей?
      - Да.
      - У тебя нет такой ерундовой суммы, ты хочешь сказать?
      - Нет. У меня вообще никаких денег нет.
      - Конечно, я дам тебе четыре сикля. Я могу и десять дать.
      - Десять не надо. Четыре. Только... Пиф, это без отдачи. То
есть, я отдам, если смогу, но не знаю, когда.
      - Можешь не отдавать. - Она махнула рукой. - Мне за ту ночь
столько заплатили, что я, наверное, Беренгария купить смогла бы.
      Он помолчал немного, а после спросил:
      - Тебе заплатили?
      - Ну да. Премиальные, как и обещали. И подписку взяли о
неразглашении, но я все равно Гедде разгласила... Я ей все
разглашаю.
      - С меня тоже взяли. Сказали, что кожу сдерут, если стану
болтать. Верховный сказал.
      Пиф призадумалась.
      - А если я стану болтать?
      - Не знаю, - сказал Бэда. - Мне кажется, они не очень-то
будут разбираться, кто из двоих наболтал.
      Пиф вытащила из кармана мятую бумажку в пять сиклей и
протянула ему. Он взял и сказал просто:
      - Спасибо.
      - Сиди уж, - махнула Пиф. - Расскажи мне лучше, где ты
подобрал этого огольца...

      Это был их последний вечер. Девятый после смерти дедули-
надсмотрщика. Бэде было немного грустно. И тревожно. А
мальчишка болтал, как ни в чем не бывало.
      - Я буду тебя навещать, - обещал он. - Вот увидишь, все как-
нибудь устроится.
      Теперь, когда деньги у них были и можно было идти в храм и
"возносить", что положено, мальчик совершенно успокоился.
      Они бродили по Вавилону. В чернильной синеве ночного
воздуха мерцали фонари. Огромный Евфрат медленно тащил свои
воды, рассекая город на две части.
      Мальчик вдруг признался:
      - Пока этот... ну, мой... был жив, он никогда не видел города
по-настоящему... Он вообще дальше рабских кварталов не хаживал.
А что ему? За день смухлюет, вечером пропьет, благо винные
лавочки рядом... Наконец-то я от него избавился. Мне как будто
глаза кто-то промыл чистой водой...
      Бэда молчал, слушал краем уха. Он прикидывал: влетит ему за
то, что опять не в бараках ночь провел или не влетит. А
надсмотрщикова душа говорила и говорила, смеялась и смеялась, а
после вдруг отпустила руку Бэды и побежала.
      - Пока! - крикнул мальчик, на мгновение обернувшись и от
нетерпения подпрыгивая. - Я еще тебя навещу!
      Бэда сжал в кармане пятисиклевую бумажку, которую
подарила ему Пиф.
      - Пока, - пробормотал он. - До свидания, душа.

      - Я вдруг подумала, - сказала Гедда, - как все это хрупко.
      - Что хрупко? - спросила Пиф.
      - Все. Ты, он. То, что вас связывает. Вообще - человек... Хлоп
- и вот его уже нет...
      - Зануда, - сказала Пиф.

      Храм, куда Бэда отправился "возносить", существовал на
полулегальных правах в знаменитых катакомбах Вавилона,
впоследствии частично перестроенных под метро.
      На станции "Площадь Наву" было несколько боковых тоннелей,
выкопанных в незапамятные времена (еще до потопа, где несколько
богатых семей думали спастись от бедствия). Один из этих
тоннелей, скрытый неприметной скучной дверкой с эмалированной
табличкой "СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД
ВОСПРЕЩЕН", был занят подпольной христианской общиной. За
известную плату руководство вавилонского метрополитена
смотрело на это сквозь пальцы.
      Бэда разменял у тетки Кандиды полученную от Пиф
пятисиклевую бумажку на пять сиклевок и одну такую сунул
Беренгарию, чтобы тот отпустил его на несколько часов и, если
что, выгородил перед начальством.
      - Опять по бабам собрался? - спросил проницательный
Беренгарий.
      Бэда неопределенно пожал плечом.
      Беренгарий небрежно повертел бумажку в пальцах и вернул
Бэде.
      - Ладно, забери. Купи ей мороженое.
      - Здесь не хватит на мороженое.
      - Да и не любит она мороженого, - подхватил Беренгарий. -
Она водку любит.
      Бэда похолодел.
      - Кто "она"?
      - Брось ты. Все уже знают. Пифка, вот кто.
      - Я не к ней, - сказал Бэда. Но сиклевку забрал и сунул в
карман. Он и сам любил мороженое.

      БЛАГОСЛОВИ НИНМАХ И БОГИ ОРФЕЯ. ПО ВЕЛИКОЙ
БЛАГОСТИ БОГОВ... КУРС АКЦИЙ... ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ...
МУСОРОПЕРЕРАБАТЫВАЮЩИЙ ЗАВОД... НЕРАЦИОНАЛЬНО...
БОЛЕЕ РАЦИОНАЛЬНО... ПРОПУСКНЫЕ МОЩНОСТИ... ПОСТАВКИ
ИЗ ЭЛАМА... ПОСТАВКИ В ЭЛАМ... ФЬЮЧЕРСНЫЕ СДЕЛКИ
КАСАТЕЛЬНО ЭСАГИЛЬСКОЙ МУСОРНОЙ СВАЛКИ... аа-ахх...
Аксиция, завари кофе, а? Пожалуйста...

      Бэда надавил на неприметную белую кнопочку рядом с
обшарпанной дверкой "СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ..." Спустя
несколько секунд ожило переговорное устройство. За
металлическим его забралом громко задышали, чем-то щелкнули и
неприязненным тоном поинтересовались, кого нужно.
      - Мне бы Петра, - робко сказал Бэда.
      - Кого?
      - Отца Петра, - повторил Бэда.
      - Кто спрашивает?
      - Бэда...
      И оглянулся: не слышит ли кто. Но люди шли и шли
непрерывным потоком по синей станции "Площадь Наву",
погруженные в обычную свою суету - домохозяйки с сумками,
откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника, торчат ноги
забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых
юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны;
ленивые холуи, посланные господами по делу и явно задержавшиеся
на площади Наву, где что ни шаг, то новое диво...
      Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в
обшарпанную дверцу и просит позвать другого человека, по имени
Петр...
      А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили.
      - Входи уж.
      Вошел.
      - Иди уж.
      Пошел.
      Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то
трубы. Но под ногами было сухо, а когда достиг обширного
бункера, переделанного под храм, так и вовсе красиво. Между
стенами и фанерными перегородками, установленными по всему
периметру, поставили электрообогревательные устройства.
Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных
полуфабрикатов, что и у„бище, уродующее оракульное рококо, а
отделаны совершенно иначе. Красивым холстом затянуты,
разрисованы цветами и плодами. Будто в райский сад входишь.
      С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В
большом жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие
красные свечки, числом около сорока.
      Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу.
      - Я Петр, - сказал он.
      Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека
этого уставился.
      Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса.
Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.
      Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.
      Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.
      - Вот...
      - Что это? - строго вопросил рыжий.
      - Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня
сказал, что поминание четыре сикля стоит.
      - В вазу положи, - распорядился рыжий. И указал бородой на
большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил,
как входил, настолько поразил его храм.
      Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку,
просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру
повернулся.
      - Умер человек один, - сказал Бэда. - Просил за него
вознести... ну, все, что нужно. Вот я и пришел.
      Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.
      - А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.
      - Редко, - сказал Бэда. - Да из барака поди выберись... А как
выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.
      - Ну, ну, - подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел
озабоченный и строгий. - Служишь-то как, хорошо?
      - Как умею, - сказал Бэда.
      - А ты, небось, плохо умеешь?
      - Не знаю, - честно сказал Бэда.
      - Кому служишь?
      Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.
      - Оракулу, - ответил он еле слышно.
      Тут рыжий побагровел, как свекла.
      - КОМУ?
      - Оракулу.
      Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:
      - В кабаке бесовском?
      - Да.
      Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись.
Потом сказал сердито:
      - Уходи.
      - Я сейчас уйду, - поспешно согласился Бэда, - только вы за
этого человека... вознесите. Мне ничего больше и не надо.
      - Тебе много что надо, - загремел Петр, - только ты,
несчастный, этого не понимаешь...
      - Да я понимаю... - проговорил Бэда, радуясь, что его пока что
за шиворот не хватают и к дверям не тащат.
      - Не понимаешь! - громыхал разгневанный Петр. - Из Оракула
бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды
великие... - Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: - Как звали
того человека?
      - Не знаю...
      Петр опять начал багровой краской наливаться.
      - Как это - не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?
      - Я-то помню, какой он и как выглядел... - растерянно сказал
Бэда. - А там, где он сейчас, его и подавно знают... Это
надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву
вшей давил, его за полное говно считал. Он же, подлец, голодом
нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал... И
справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать.
А оказалось, что душа у него ясная и чистая... Но это только потом
оказалось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и
думаешь - своими бы руками задушил эту гадину.
      - Это хорошо, - медленно проговорил Петр, - что ты за
мучителя своего молиться хочешь...
      - Да какой он мучитель... Так, воришка, а что орал на нас -
так то не мучительство, а одно только развлечение... - Бэда
ухватил Петра за рукав. - Вы уж сделайте для него все, что надо,
хорошо? Просто скажите: бэдин надсмотрщик с площади Наву, вот
и все. Он в синей тужурке ходил.
      Петр непонятно молчал.
      Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину:
      - Стой!
      Бэда остановился.
      Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных
размеров тяжелый крест и - как показалось перепуганному
программисту - замахнулся на него.
      - Голову наклони, дикий ты осел, - грозно сказал Петр. -
Благословлю тебя.

      На узорной решетке садов Семирамис висело большое
объявление: "СОБАКАМ, РАБАМ, НИЖНИМ ЧИНАМ И
ГРЯЗНОБОРОДЫМ ЭЛАМИТАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Поскольку
Пиф никогда не была ни собакой, ни рабом, ни нижним чином, ни
тем более грязнобородым эламитом, то на надпись эту внимания не
обращала.
      А тут поневоле обратишь, когда Бэда вдруг споткнулся, густо
покраснел и выпустил ее руку.
      Пиф - на этот раз в белоснежном виссоновом платье (пена
кружев вскипает у ворота, оттеняя шею, увитую тонкой золотой
цепочкой) - брови сдвинула, голову вскинула:
      - Пошли они на хуй со своими объявлениями.
      - Неприятности будут, - сказал Бэда тихо.
      - Я - пифия, - высокомерно объявила Пиф. - Пусть только
прибодаются. Не ссы. Идем.
      Они миновали узорные ворота и оказались в прохладной тени
под зелеными сводами садов Семирамис.
      Странное это место в Вавилоне, сады Семирамис. Впрочем,
какое место в Вавилоне не странное? Ноги собьешь, искамши, да и
не отыщешь такого, пожалуй.
      Еле слышно шуршит вода в скрытых под землей оросительных
трубах. Трубы керамические, по старинной технологии сделанные.
Во время потопа сады были разрушены, но потом их восстановили
во всей былой красе.
      Тут и там среди пышной зелени мелькают статуи - дельфины,
бьющие хвостом рыбы, обезьянки с плодами в руках. Настоящие
обезьянки прыгают с ветки на ветку. Кое-где на деревьях вывешены
стрелки и указатели: "ТУАЛЕТ - 0,5 АШЛУ", "ЦВЕТЫ НЕ РВАТЬ",
"ОКУРКИ В ТРУБЫ ОРОСИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ НЕ КЛАСТЬ.
ШТРАФ 40 СИКЛЕЙ", "ОСТОРОЖНО, ОБЕЗЬЯНЫ!"
      - А что, обезьяны тут хищные? - спросил Бэда.
      - Нет, ласковые. Из рук берут. Только гадят на голову, -
пояснила Пиф.
      Они обошли весь сад, оказавшийся, к удивлению Бэды,
довольно маленьким (со стороны выглядел райскими кущами, не
знающими пределов). Наконец Пиф объявила, что у нее болят ноги.
Еще бы не болели, когда на такие каблучищи взгромоздилась!
      Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под
цветущей магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но
уходить не хотелось. Пиф съела свое мороженое, выбросила
стаканчик в траву и, сняв туфли, поджала под себя босые ноги.
Бэда взял ее ступню в руки.
      - Натерла, - сказал он, недоумевая. - Зачем женщины только
носят такую неудобную обувь?
      - Чтобы вам, дуракам, нравиться, - ответила Пиф.
      - Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, -
сказал Бэда. - А как ты выглядишь - это дело десятое.
      Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только
вздохнула легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она
хотела бы от них услышать. Она привыкла к этому.
      - Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? -
сказала Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование.
      Бэда не ответил.
      В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое
время они слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал
неуверенно:
      - Им заплатить, наверное, надо...
      - Мы их не нанимали, - возразила Пиф. И поинтересовалась: -
А что ты наплел Беренгарию, когда уходил?
      - Что иду дискеты покупать.
      - Он же проверит.
      Бэда отмахнулся.
      - Ему все равно, по-моему. Да и вообще, он симпатичный
мужик.
      - А тот мальчик... - вспомнила вдруг Пиф. - Твой
надсмотрщик... Ты давно его не видел?
      - Давно, - сказал Бэда. - Так ведь вс„, девять дней прошло.
Ушла душа. Я его и в храме отмолил. Помнишь, ты деньги нам
давала?
      Пиф сморщилась.
      - Не нравится мне эта твоя секта.
      - Христианство не секта. Это религия.
      - Один хрен... - сказала Пиф, которая совершенно запуталась
в богах и давно уже не давала себе труда разобраться.
      - Да нет, не один, - сказал Бэда, неожиданно проявив
твердость. - Совершенно разные хрены, поверь мне, Пиф.
      - Ну ладно, отмолил, - проворчала она. - И что, теперь он, по-
твоему, блаженствует... где там у вас праведные души
блаженствуют? Как у всех, в райском саду? Или как?..
      Бэда поднял глаза, мгновенно ощутив и благоухание цветов в
саду Семирамис, и острый аромат разомлевших от жары трав, и
тихое журчание животворящих водных струй, и печальные песни
духового оркестра, и предгрозовую духоту, нависшую над
городом...
      - Будет гроза, - сказал он ни с того ни с сего.
      - Ну и что? - отозвалась Пиф. Она все еще думала про
райский сад.
      - Не знаю, - сказал Бэда. - Да, пожалуй, я скучаю по нему, по
этому надсмотрщику.
      - Брось ты. Нашел, по кому скучать. Он тебя, небось, кнутом
бил.
      Бэда склонил голову набок.
      - Ну и что? - спросил он.
      Пиф потянулась и капризно сказала:
      - Ну хорошо, хорошо... скучаешь... не секта. И ты ходишь в
этот ваш храм? Где общественные виселицы?
      - Есть еще один, в катакомбах, - ответил Бэда. - В метро.
Только он подпольный.
      - Скажи-ите... в катакомбах... там что, фальшивые деньги
печатают?
      - Нет.
      Пиф сунула ноги в туфли и встала, покривившись. Сделала
несколько ковыляющих шагов.
      - Нет, - сказала она, - я так не могу. Лучше уж я босиком
пойду.
      И решительно сняла туфли.
      Они побродили немного по саду, наслаждаясь прохладой и
полумраком, а после вышли на улицу, и снова навалилась на них
нестерпимая духота вавилонского лета, усугубленная пылью и
смогом. Однако на священном берегу Арахту и дальше, выше по
Евфрату, сгущалась уже темнота.
      - Похоже, и правда будет гроза, - заметила Пиф. - Уж пора
бы. Просто дышать нечем.
      Она так и шла босая, ежась. Асфальт под ногами был
раскаленным.
      Некоторое время Бэда смотрел, как она идет - вздрагивая при
каждом шаге, туфли в руках, - а после вдруг решился.
      - Держись, - сказал он, подставляя ей шею.
      Она засмеялась.
      - Что, на плечи к тебе влезть?
      - Нет... - Он заметно покраснел. - Я тебя так... на руках
понесу. Ты за шею держись.
      Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину
каблучками туфель. Бэда