ечо, спрятав лицо в ее  роскошних  волосах.  А  она,  наверное,  улыбается
поверх его головы и, ласково гладя его, что-то ему шепчет.
   Вероятно, они на мгновение мелькнули в теплом свете фонаря,  стоящего  на
середине спуска, а потом вокруг них  снова  сомкнулась  тьма.  Держа  ее  на
руках, он, видимо, пересек дорогу, прошел под  кружевной  листвой  деревьев,
сквозь которую пробивался лунный свет, через кустарник у подножья  обрыва  и
вышел на пляж,  весь  залитый  лунным  сиянием.  Никто  не  видел,  как  они
спускались, никто не может сказать, оглянулся ли он в  последний  раз  назад
перед тем, как войти в фосфоресцирующее море, некоторое время плыть рядом  с
ней, а потом исчезнуть, чтобы больше никогда  не  появляться  в  этом  сером
земном мире.
   Хотел бы я все-таки знать, оглянулся ли он  назад.  Некоторое  время  они
плыли вместе, человек и морская богиня, пришедшая за ним, и  над  ними  было
только небо, а вокруг  них  -  вода,  пронизанная  теплым  лунным  светом  и
сверканием моря. Вряд ли он, плывя с ней в неведомое, думал об истине или  о
долге, который оставил позади. А о том, что было дальше, я могу лишь  гадать
и грезить. Ощутил ли он в последний  момент  неожиданный  ужас,  осознал  ли
вдруг свою непоправимую ошибку, пожалел ли о ней, когда, пуская  пузыри,  со
страшной быстротой погружался вниз, в неведомые глубины? Или она была с  ним
нежна и ласкова до самого конца, когда, обвив его  руками,  увлекла  вниз  -
вниз, где вода мягко сомкнулась над ним, вниз, в тихий экстаз смерти?
   Нам не дано проникнуть в эти тайны, и здесь, где волны с тихими  вздохами
набегают на берег, заканчивается история Чаттериса. А в качестве  эпилога  к
ней представьте  себе  полицейского,  перед  самым  рассветом  обнаружившего
пеньюар, который был на Морской Даме и  к  которому  уже  подбирались  волны
прилива. Не какую-нибудь тряпку, какие иногда выбрасывают бедняки, а пышный,
дорогой пеньюар. Я как будто  вижу,  как  он  стоит  озадаченный,  перекинув
пеньюар через руку и держа в другой руке фонарь, и  вглядывается  сначала  в
белый пляж и черные  кусты,  начинающиеся  за  ним,  а  потом  в  море.  Ему
непонятно, как можно выбрасывать такую удобную и хорошую вещь.
   - Это же надо, до  чего  люди  доходят,  -  наверное,  говорит  он,  этот
незадачливый обитатель простого и незамысловатого мира. - Что бы  это  могло
значить? Выбросить такой замечательный пеньюар...
   На всем южном небосклоне видны были только одинокая планета  и  заходящая
луна, а  из-под  ног  у  него,  наверное,  тянулась  зыбкая  полоска  света,
уходившая до самого горизонта, до той темной черты, над  которой  начиналось
небо. По обе стороны ее во тьме то и дело вспыхивали блестки фосфоресценции,
а вдали ярко горели  желтые  огни  кораблей.  На  мгновение  показавшись  из
таинственной  тьмы,  мерцающую  световую  дорожку  пересек   черный   силуэт
рыболовной шхуны. На западе крохотной красной точкой горел сигнальный  огонь
на мысе Дандженесс, а на  востоке  мощный  луч  большого  маяка  Гри-Нэ,  то
исчезая, то снова появляясь, неустанно рассекал небо.
   Я вижу, как гаснет вдали недоумевающий огонек его фонаря - слабое розовое
пятнышко любопытства на фоне беспредельной, таинственной, безмятежной ночи.