Егор
скользнул по траншее в тупик, где солдаты устроили сортир и исполнил  свои
дела.
     - До-олго ходил! - удивился лейтенант, который, укутавшись в  одеяло,
размечал на карте позиции.
     - Я, товарищ лейтенант, в сортир бегал.
     - Сколько? - спросил Поэт, не отрываясь от окуляров перископа.
     - А... минус двадцать три, - вспомнил Егор.
     Лейтенант присвистнул.
     - Однако! - отозвался из угла и радист.
     - Товарищ лейтенант, - позвал Поэт, -  а  враг-то  наш  призадумался.
Молчит, стерва.
     - Ужинает, наверное.
     - Да не, - сказал Егор, - приморозило.
     - Зимой не навоюешься, братцы, вот что я вам скажу.
     - Я одного не понимаю, - сказал лейтенант Мога, оторвавшись от карты.
- Разве ж мы тоже не хотим хорошей жизни? Чего ж  они  все  повылазили-то!
Им, значит, надо, а мне не надо? А мне может еще  больше  надо.  Собрались
бы, решили тихо-мирно раз и навсегда все проблемы.
     - Товарищ  лейтенант,  так  ведь  на  то  и  Тупик,  что  тысячи  раз
собирались и ничего не смогли решить. Дело в том, что из миллиардов людей,
по сути, ни один не знает чего он хочет и чего он будет хотеть  в  течение
своей жизни. В этом дело. Вот даже если к любому  подослать  психолога,  а
тот задушевно так  спросит:  "Скажи  мне  четко  чего  ты  хочешь,  только
существенное, а не облепившую тебя житейскую шелуху". Человек покопается в
душе - а ведь он и раньше там копался - и  четко  назвать  только  что  из
шелухи сможет, а под шелухой плита. Он ее ни откусить,  ни  проломить,  ни
вытащить - что за плита не знает. Мечется. Всю  жизнь  каждый  мечется:  и
молодой в неведении, и старик мудрец в неведении  -  подвижки-то  никакой.
Вся разница только в том что к старости люди костенеют, если не  предаются
упражнениям, а плита как была, так плитой и остается.
     Поэт оторвался от своей трубы.
     - Возможно, это и имеет место для ищущего  человека,  а  слабый,  или
наглый, или ловкач закрывается обеими ладошками от  метаний  и  устремляет
взгляд сразу на практику и говорит: " Вот мне так и так  по  необходимости
дана задача прожить жизнь. А пусть будет неважно кто я и  где  я,  главное
поцепче ухватиться, пошире расставить ноги и прожить как  можно  легче,  с
меньшими  потерями,  страданиями,  терзаниями,  а  возможно   даже   и   с
наслаждением.
     - Представьте, - вдруг подал голос Егор, - что мы, играючи, строим из
песка городок и садим туда тараканов. Мы наблюдаем за теми,  кто  помогает
нам - неторопливо ползает взад-вперед. А того жука, который  все  пытается
выкарабкаться по стене - вот непонятливый! - мы терпеливо сталкиваем вниз.
Того одного, который мечется. За  редким  исключением,  правда,  мы  вдруг
смилостивимся и отбрасываем его в траву, беря за туловище или  лапку,  или
мы отвлекаемся, и он успевает убежать сам - тогда он навечно вычеркивается
из игры.
     - Странная эта штука - жизнь!
     - Ненавижу тех тараканов, которые там остаются сидеть. Тех, кто хочет
легко прожить жизнь, прогибаясь под обстоятельствами, - сказал Поэт. - Всю
жизнь против них бьюсь. Никогда не поверю, что невозможно всем сплотиться,
блин, и устроить на земле приличную атмосферу для жития. Для ВСЕХ.  Многое
ведь от отношений зависит и от  душевности.  Чтобы  каждый  пообещал  жить
так-то и так-то и всю жизнь с охотой выполнял обещанное. А то тычемся  как
слепые котята в разные стороны в зависимости  от  настроения.  Нет,  точно
говорю, своим ходом идти к идеалу слишком долго. Надо скачком,  надо  всем
одновременно.
     - Ты хочешь, - сердито кинул радист, - я понял, чтобы  остались  одни
сильные? Но среди любых сильных всегда будут свои  слабые.  Причем  слабые
скорее хотят чтобы не было сильных, чем самим сделаться равными им.
     - Лично я не хочу быть слабым, - сказал Поэт. - И я  не  умру.  Пусть
они дохнут, а я все сделаю для того, чтобы выжить. Потому что  то,  что  я
копошусь - для них страдание и приближает их к  свету  и  истине,  но  они
многое - не все, конечно, - но многое отдали бы за то, чтобы  меня  вообще
не было, а их оставили в покое. Но я буду жить и буду копошиться.
     Поэт откинулся на спинку стула и закрыл  глаза.  Внезапно  оказалось,
что в землянке довольно холодно. По полу несло стужей.
     - Перестаньте мозги выкручивать, - приказал лейтенант.  -  Правильное
решение всегда красиво и просто. А раз не дотопали, то и воюем себе. И еще
тысячу лет воевать будем.
     Поэт, пошатываясь, встал и упал на койку.
     - Знобит чего-то. Я посплю, товарищ лейтенант, не могу.  Будите  чуть
что, - сказал он и укрылся грубой серой шинелью.
     - Что ж раньше-то не сказал. Да спи уж. Рядовой Егор, вскипятите  ему
чаю.
     Напоили кипятком и тогда  только  Поэт  тревожно  уснул.  Его  сильно
морозило, почти колотило, он ворочался, поджимал ноги, втаскивал под  себя
края одеяла.
     А и Егору уже надоел этот мир. Пора было уходить - да куда уйдешь!
     Он снова выглянул из землянки и по градуснику отметил похолодание еще
на три деления. Повалил снег - густыми хлопьями и земля пригревала его  на
своей остывающей, но еще теплой груди. Далеко со стороны  деревни  хлопали
редкие выстрелы. Все  небо  и  горизонт  были  задернуты  плотным  снежным
туманом, который прикрывал и невидимого теперь противника.
     - Егор! - выкрикнул из блиндажа лейтенант Мога. -  Я  разговаривал  с
командующим  Мятовского   форта,   они   подобрали   перебежчика   и   тот
предупреждает о готовящемся наступлении по  всему  фронту,  намечаемом  на
семь часов утра  завтра.  Предваряющий  атаку  час  будет  использован  на
артподготовку. Адъютант  Малыш,  предупредите  об  этой  акции  командиров
второй, третьей и четвертой рот. Идите... Сержант Паблиус, соедините  меня
с секретарем Генштаба Правительственной Обороны...
     Егор выскочил в сумеречную холодрыгу и побежал по рву, втянув ладошки
под обшлаги шинели. На неприкрытую ничем его пепельную шевелюру  торопливо
оседали снежинки. Где-то в тропосфере натягивались последние метры плотной
шторины и внезапно  стало  темно,  как  в  захлопнутом  сундуке,  а  поток
сыплющегося снега быстро увеличивался. Уши и нос чуть-чуть не отваливались
и, наверное, стали белее снега.
     Когда он прибежал обратно  в  штабную,  лейтенанта  не  было  -  ушел
проверить посты. Поэт сипло храпел, а радист сказал ему:
     - Ты, Егор, тоже ложился бы, завтра встаем в четыре утра.
     Егор расправил раскладушку и лег.
     - Скорей бы уж кончилась эта неразбериха, - зевнул он.
     - Не знаю, - буркнул радист. -  Тупик  -  это  неспроста.  У  большой
машины опять где-то отвинтилась гайка. А я подумал, все знаешь из-за чего?
Золотое Правило гласит: выигрываешь в  важном,  проигрываешь  в  не  менее
значительном.  И  если   природа   выбирает   господство   множественности
экземпляров: трав, деревьев, молекул, людей и этим замечательно прикрывает
большие бреши в устройстве мира, ну, скажем,  воспроизводство  компонентов
мира становится дешевым, а приходящему  в  мир  новичку  достаточно  легко
привыкать к жизни, а значит получались и гибкость и устойчивость  мира,  и
запас прочности. Но зато когда, например, людей невообразимо много,  то  к
каждому в отдельности интерес остается маленький,  вот  и  терзаются  люди
своей незначительностью. А ведь  надо  всего  лишь...  Надо  чтобы  каждый
человек чем-нибудь очень отличался от остальных - полезным или  необычным,
тогда бы он чувствовал большее  внимание  со  стороны  других  к  себе,  а
следовательно имел большую ответственность. Вот чего -  ответственности  у
людей нет, оттого что привыкают они быть маленькими. И прячутся  вечно  за
кусты и спины.
     Егор мерзло поежился и в который раз зевнул.
     - А то учинили абсурд. Война! Война науки с искусством, реальности  с
вымыслом, безобразной правды с художественно обоснованной ложью.
     Радист замолчал и скоро Егор  уснул.  Ему  снились  детские  парки  и
аттракционы: летающие качели, визжащие карусели, комнаты радостного ужаса,
возносящее  над  миром  Чертово  Колесо,  смех,  веселье  и  сотни,  сотни
счастливых мордашек.
     ..."Спроси о чем-нибудь, если хочешь", - ласково похлопал по загривку
Магистр. Я хотел спросить - кто он сам такой, но  спросил:  "А  зачем  это
все-таки было нужно? Для чего? во имя какой цели?" Он задумался. "Не знаю,
- проговорил наконец. - Мы  всего  лишь  крохотные  муравьи  в  бескрайней
пустыне Сущего. И Боги - это тоже крохотные  муравьи,  и  сама  пустыня  -
мизер самой себя. Поверь, это очень трудно понять..."
     Утром ни свет ни заря Егора расшевелил радист. Егор  потряс  головой,
отгоняя сонливость, потом быстро вскочил  и  поделал  зарядку  чтобы  хоть
слегка согреть тело. Ох как не хотелось на стужу. Но он был солдатом и его
мнения никто не спрашивал, он был роботом.
     Снег уже не валил, а мороз держался очень серьезный.  Артобстрела  не
было. Навстречу встречались расползающиеся по укреплениям солдаты.  И  тут
что-то заставило Егора взглянуть назад, еще дальше землянки, где стояли их
орудия, прикрытые брезентом и ветками.
     На ящике со снарядами грустно сидел Поэт и Поэт  тоже  увидел  Егора.
Потом он посмотрел вдаль, вдруг вскочил и закричал:
     - Поостыли! Поостыли! - и забился в бешеной пляске, а  потом  упал  и
стукнулся головой о станину  орудия.  Егор  скорее  выбрался  из  окопа  и
бросился к нему, но Поэт уже не двигался.  Высунулся  лейтенант,  хмыкнул:
"Допрыгался!" - и пошел, побежал,  оттирая  иней  на  щеках,  в  землянку,
вызывать врача.
     Кровь прилила к вискам Егора. Он теребил, тормошил Поэта, ждал  чуда,
порывался  куда-то  бежать.  Через  час  пришагал  радостный   по   поводу
объявленного перемирия врач и засвидетельствовал у Поэта истощение сосудов
сердца.
     Нет, думал Егор, они такие не  оттого,  что  плохо  воспитаны,  и  не
оттого, что обозлены миром и потеряли рассудок.  Нет,  они  в  своем  уме,
только очень умны и хитры. Они сознательно живут по волчьим законам и даже
знают почему. Они сознательно (Сознание - сила!) хотят, чтобы  мир  был  и
оставался таким - миром хищных зверей. Они, воспитанные волками, - великие
психологи, интеллектуалы с ледяными сердцами. Они - люди,  у  которых  нет
сердца. Вот кто они такие.