в
новом не сможет удовлетворяться, мы будем находить  все  больше  и  больше
аналогий своей деятельности в прошлом, гораздо более совершенных, и станем
отчаянно бороться с этим  -  именно  это  будет  последней  битвой!  -  но
проиграем и вдруг  поймем,  что  заболели  страшной  болезнью  -  "лимитом
новизны", когда все, что бы ни придумали, будет оказываться новоделкой,  и
начнутся повторения, затем повторения  повторений...  Таков  будет  черный
конец нашей истории.
     - Из чего ты исходил, строя столь мрачные предположения?
     -  Да,  Боже  ж  ты  мой,  посмотри  на  эти  суррогаты  современного
искусства, на эрзац науки - людьми овладел ужас, люди  теряют  рассудок  в
поисках последнего оригинального.
     Тут опять вскочил  громогласный  Купец  -  его,  очевидно,  несло  по
инерции:
     - Что за ахинею вы тащите, господа...
     Атмосфера накалялась. И вдруг с гордостью невозмутимое:
     - Дышите глубже, мы в глубокой клоаке!
     Многим - как назойливая оса к варенью, но некоторые так и  покатились
со смеху. Ох уж этот Бугуй. Ну да ладно, прослезились. Продолжил  разговор
Найла.
     - А  мне  кажется,  будет  совсем  наоборот,  -  сказал  он.  -  Люди
превратятся  в  богов,  владеющих  всем  на  свете.  И  эти  боги  познают
совершенство, идеальность, фантастическую красоту мира фантазий. Тогда они
скажут: зачем нам нужен космос и прочее, когда здесь настолько интересно и
о-о-о... такое! И тогда, -  осторожно  сказал  он,  -  люди  погрузятся  в
глубоко разветвленную сеть виртуального мира - и обретут здесь полноценную
жизнь. То есть, объясню какой мыслью я сейчас захвачен. Изначально,  очень
давно,  у  людей  существовала  гармония  духовного  и   чувственного   на
примитивном  уровне.  Затем  первая  неудовлетворенность,   примат   духа,
царствие  веры.  Потом  маятник  качнулся  в  противоположную  сторону,  к
расцвету сенсорного. А  дальше,  я  полагаю,  произойдет  вторичный  взлет
духовной стороны человеческого мира - через сверхреальность. И  уж  только
потом - снова гармония без дисбаланса, только  на  более  высоком  уровне.
Таким будет один период. Потом новый круг и так без конца...
     Возвращались поздно ночью. Злобно лаяли своры цепных псов.


                               Глава третья

     Встали рано. Тайга дышала полумраком и тишиной, выдыхала кислый запах
росы и свежести; птицы еще не пели; по  небу  тянулась  мудрая  и  могучая
лиловая пелена. Немного  погодя,  как  и  договаривались,  привалил  Поэт,
груженый туго набитым рюкзаком.
     - А, з-зайцы-кролики, - радостно вскричал, разуваясь у входа,  он,  -
Сонное царство! А враг-то не дремлет!
     Но это он так здоровался. Конечно же, никто уже давно не спал. Землис
ловко  и,  чисто  по-мужски,  грубовато  накрывал  завтрак  -  шмат  сала,
сковородка картохи, лук, и еще почти столько же, сколько  было  на  столе,
уложил в заплечный мешок Егора.
     - Будь добр, Поэт, нарежь хлеб  и  садимся  за  стол.  Егор,  там  на
трельяже лежит, я набросал, схемка леса и как вам идти через лес.
     Егор принес ее и задумчиво спросил что означают эти непонятные метки,
вот я вижу Слободку и Город - они подписаны. Вот это, по-видимому, граница
тайги, а что означают остальные значки? Хе,  ответил  лесник,  на  словах,
пожалуй, трудновато будет объяснить. Знаешь что, на местности вы точно все
сообразите, гарантирую. Этими значками я изобразил самые  присущие,  самые
бросающиеся в глаза отличия разных зон тайги друг от друга.
     - Я знаю, Егорчик, положитесь на меня,  -  похвастался  Поэт.  -  Для
человека, я считаю,  нет  нерешаемых  проблем,  и  вообще,  зачем  строить
искусственные сложности? Ведь куда-нибудь да выйдем.
     - А все же, Егор, возьмите схемку с собой, -  сказал  Землис  и  Егор
засунул ее в карман.
     Потом они дружно сели и основательно  поели,  рассчитывая  на  долгий
день пути.
     - Вы вдвоем представляете собой какой-то нехороший ходячий симптом, -
высказал свое возмущение Землис. - Отсюда еще никто не уходил,  понимаешь,
а тут сразу двое. Не нравится мне это.  Вы  хоть  объясните  -  зачем  вам
Город?
     - Я уже объяснял, - весело сообщил Поэт. - Я попытался пожить в  мире
где живет большинство, но потерпел неудачу. Что ж, попытаюсь и второй  раз
- вдруг получится, а то ведь я никогда не поверю, что право меньшинство.
     - Что касается меня, - сказал Егор и задумался - а что же ему в конце
концов надо... Обрести себя - вот что нам всем надо. - В  общих  чертах  я
понял что такое Дубравная  Слободка,  а  теперь  желаю  узнать  что  такое
Светлоярск. И потом сравнить.
     - Что ж, сугубо личное дело. Но постой,  -  вдруг  виновато  вспомнил
лесник, - у Поэта, я знаю, есть квартира, а у тебя значит ничего нет,  раз
не  помнишь.  Отсутствие  крова  в  суровом  обществе  есть  стопроцентное
обречение. Так  что  давай  я  напишу  рекомендательное  письмо  к  одному
замечательному человеку, первое время поживешь у него.
     Он быстро набросал записку какому-то Минилаю и Егор ее тоже спрятал в
карман. Теперь их с Поэтом больше ничто не удерживало. Они поднялись.
     - Ну, с Богом, ребята, - напутствовал хозяин и они,  натянув  высокие
ботфорты, закинув на плечи рюкзаки, опустив на лицо москитные сетки, вышли
из избы.
     На всем главенствовала  роса.  По  худосочной  тропке  с  нависающими
ветками кустарников, при нечаянном задевании которых  обрушивались  бурные
потоки мокрот, и с рослой травой по краям они  углубились  в  непроходимую
чащу. Первым шагал Поэт, продирая путь, раздвигая руками тоннель,  а  Егор
едва успевал отбиваться от хлеставших после него веток.
     Поэт этот любил жизнь. Да так любил - с охотой, пылко, как еще  любят
собаки, как любят ее жизнестойкие и вечно молодцеватые любители странствий
в обществе легких на подъем, маститых на  язык  друзей,  как  любит  жизнь
солнце, в ясный апрельский день импульсивно попирающее  богомерзкие  лужи.
Без любви к ней жизнь чахнет, говаривал Поэт и улыбался блаженной  улыбкой
сытого младенца, действительно и изо-всех сил стараясь  невинно  созерцать
мир. Что-то у него произошло такое однажды, какой-то перелом или озарение,
после чего Поэт навсегда решил, что ничему на свете не  поколебать  теперь
его уверенности в превосходящей ценности оптимизма, и он следовал этому, и
он  шутя  пренебрегал  всеми  невзгодами,   которые,   словно   испытывая,
превеликой тьмой тем выпали на его издубленную шкуру...
     И все-таки его сумели там доконать, в этом городе. Эта тупая  серость
вкупе с серой тупостью, все эти бездарности и  зверства  выбили  Поэта  из
колеи, выжили из родного Города, вылили  из  родимой  норы,  как  выливают
сусликов тазиками и ведерками грязной воды.
     В  окололитературных  кругах  Светлоярска  пробежал  слух,  что  Поэт
обезумел и ушел пропадать в тайгу,  однако  тот,  и  не  думая  пропадать,
объявился в Слободке, заразил поселян своей кипучей верой  в  жизнь,  всем
полюбился, как вдруг, ни с того ни с сего, засобирался  обратно  в  Город.
Несомненно, и в здесь его посчитали безумцем. Как и  Егора.  Между  тем  в
самой Слободке  намечался  крупный  раскол,  чуть  не  фиаско  самой  идеи
"Деревни", и все оттого, что оказывается-то не только один труд  заполняет
жизнь, пускай он и стоит первым  пунктом,  -  нет,  кроме  него  есть  еще
миллиард пунктов и жизнью-то, оказывается, называется все то, что касается
человека, а человека касается все.  Впрочем  ладно,  в  этом  бы  с  горем
пополам разобрались бы, дак ведь нет, подвернулся "этот  подлец"  Поэт  со
своим баламутством и такое сказал! "После меня, -  сказал  он,  -  вы  еще
призадумаетесь, бегуны гр...е. Истинное счастье не в  том,  чтобы  убежать
вперед, - сказал он, - а обернувшись,  увидеть  остальных  далеко  позади.
Счастье, - сказал он, -  в  том,  чтобы,  обернувшись,  увидеть  остальных
бегущими по вашим следам. Наша цель совершенствовать мир и больше пока  ни
в чем.
     - Егор, - внезапно позвал Поэт и Егор вздрогнул.
     - Что?
     - Пожалуй, ничего. Ты в порядке?
     - Пока да.
     - Я тоже.
     Там, где они теперь шли, кроны деревьев образовывали  низкий  плотный
тяжеловесный свод с крошечными просветами-бойницами.
     И Лес дышал. Лес дышал испарениями влаги и пугающими вздохами  флоры,
он отдыхивался от  селя  вони,  подранком  ползущей  от  Города.  Огромный
дряблый лес, он скособочившись,  неудобно,  по-старчески  лежал  на  одном
боку, прильнув к потной земле, он испускал последний дух. Здесь  все  было
запутано, словно сам дьявол игрался с клубками ниток  на  ошалевших  своих
шабашах и, вконец запутавшись,  побросал  и  ушел  -  понуро  поплелся  за
другими падшими ангелами, и архангелами, и Хозяином, переселяясь, согласно
мечте, в  другие  миры,  мирно  вычеркнув  из  неглупой  даже  памяти  эту
несчастную землю-неудачницу. Здесь все было запутано. И не понимал -  хоть
убейте! - ну  не  понимал  Егор  всех  этих  игр  -  простых,  сложных,  с
известными и неизвестными правилами, с потайными приемами, и вечным патом.
     "Безнадега я, - безнадежно подумал он. - И  никогда-то  я  ничего  не
понимаю, а может быть это счастье - ничего не понимать.  Только  почему-то
не хочу я этого, боюсь".
     Они шли, а ноги  их  онемело  месили  неразбери-поймешь  какую  грязь
вместо хотя бы самой захудалой бетонки..
     - Да, хреновая у вас тут жизнь, - вздохнул Егор.
     - Почему это - у вас?! - весело обиделся Поэт.
     - А я не помню чтобы жил здесь раньше.
     - Какой хитрец! - пальцем погрозил Поэт и суховато продекламировал: -
Все из нас жили здесь, но тысячи не знали где это и тысячи не знали  зачем
это и потому не брали за себя ответ, один лишь Сын Божий все знал,  но  из
безысходности и жалости к нам горько плакал. А?
     Егор засмеялся.
     - Тогда и не забивай голову - наш и точка.
     - Сын Божий в самом деле плакал? Значит он не оптимист?
     - Ишь! Послушай, это  Его  единственная  слабость.  Вначале  Бог  был
молод, полон сил и вершил дела направо  и  налево.  Когда  же  повзрослел,
обрел  ответственность  за  дела  свои  и  однажды,  пришед  взглянуть  на
творения, вместо оазиса увидал копошащуюся кучу дерьма, Он  возжалел  нас,
а, возжалев, заплакал. Но потом - ничего, отлегло.
     - Это каноническая легенда?
     - Это я в своих многосерийных снах видел.
     - ...? Каких-каких?
     - Многосерийных. Развивающихся во времени. Имеющих продолжение.
     - Хм!.. Поэт, а расскажи мне про Город, - попросил Егор. - Я так мало
знаю про него. Проблемы, раритеты...
     - А не  многого  ли  ты  требуешь  от  меня,  благородный  рыцарь?  -
воскликнул Поэт. - Про Город ему!  Он,  мил  государи  мои,  по  наивности
неведомой полагает, будто хоть кто-то хоть что-то  знает  про  этот  самый
Город, но это не так. И что такое Город, если подумать отвлеченно, как  не
величайшее достижение человеческого разумения. Полис, мегаполис, конурбат.
Город, благородный рыцарь, это жилье человечества или, то есть, самое  что
ни на есть первостепенноважное - и по развитию его и удобству можно  смело
судить  об  уровне  развития  самого  человечества.  А  что  такое,  Егор,
человечество?
     - Сложный вопрос.
     - Две головы - два варианта. Человеческое общество, оно  что  клейкая
паста, связывающая человека с человеком и нет ничего более ценного чем эта
связь. Но воспевать надо  не  человека  и  не  связь  эту  общелюдскую,  а
Человека в свете Человечества. И ты  еще  задаешь  вопросы  про  Город!  В
Городе либо живут, либо это не Город...
     Они прошли область лысых  стволов  со  вздыхающими  наростами  чаг  и
болезненно-красными  слюнями  полипов.  Как  раз  на  уровне  лица   между
деревьями провисали липкие паучьи паутины, что до  умопомрачения  лезли  в
глаза, в ноздри, в рот и их приходилось с остервенением отдирать от  себя,
брезгливо стряхивать шустрых членистоногих. Потом они  чуть  не  увязли  в
обманчивом болотце с вспухающими волдырями тины и тяжелым  смрадом  тухлых
яиц, и поскорее выбирались оттуда, цепляясь друг за друга и  за  скользкие
бурые водоросли, извивающиеся плотным ковром,  и  напрочь  там  вымокли  и
устали, но выбрались невредимыми. Наспех сжевав по бутерброду,  побрели  в
обход этого вязла и неожиданно  напоролись  на  непролазный  бурелом,  где
деревья валялись и торчали устрашающими  штырями  во  все  стороны  света.
Кое-где в воздухе колыхались тускло-жолтые  плазменные  шары  и  некоторые
даже поворачивались было в их сторону, а один,  наткнувшись  при  этом  на
сук, взорвался с оглушающим треском и  обдал  их  ворохом  пепла,  а  кожу
покоробило кратковременным зудом. Смерть нешуточная бродила вокруг, но  им
удалось  выкарабкаться  и  из  этого   навороченного   бардака.   Впрочем,
избавления от Страха это не принесло. Потом они прошли  обиталище  смерти,
где не пели птицы и не шумел верховой ветер, а кое-где  в  воздухе  висели
пугающие сгустки-марева, которые даже безрассудный  Поэт  обходил  загодя.
Хлипкие кустики и жухлая трава здесь были покрыты будто  искрящимся  белым
инеем. Поэт назвал  это  Лиловой  Изморозью  и  бесперечь  твердил  -  вот
пришествие  дьявола  на  землю.  Потом,  уже   выбравшись   из   костлявых
сатанинских лап, еще раз передохнули, упав на поляне в шелковистую  траву.
Начинало клонить к вечеру.
     - Отдыхаем и последний марш-бросок вперед. С  учетом  петли,  которую
дали, думаю осталось несколько километров.
     Егор устало кивнул. Они  пожевали  перемасленные  рыбные  консервы  с
хлебом и, хотя вставать было никак невозможно, все-таки пересилили себя  и
поднялись. Оптимизм Поэта заметно поубавился и болтался как  лисий  хвост.
Вскинув отяжелевший рюкзак, он неуверенно шагнул. Егор попросил помочь ему
надеть свой рюкзак. Ныло натертое плечо.  Поэт  помог,  а  потом  они  еще
постояли, сгребая подошвами ботфорт старую влажную хвою поверх оставшегося
от завтрака мусора.
     - Все, вперед! - скомандовал Поэт и пошел.
     - Подожди, - остановил Егор, - а разве в ту сторону?
     - В ту, в ту, - быстро ответил Поэт. - Идем как шли.
     - А я поэтому и спрашиваю, что до  остановки  мы  брали  на  четверть
круга правее.
     Тот продолжал грузно идти.
     - Поэт! - крикнул Егор, стоявший на месте.
     Тот побагровело обернулся и внятно произнес:
     - Замолчи! Идем как шли и  не  путай!  -  и  пошел  дальше,  но,  как
показалось будто, помедленнее. Егор поспешил следом.
     - Постой, Поэт, - он догнал его и тронул за плечо. -  Я  ясно  помню,
что мы шли в том направлении.
     Поэт остановился и, улыбаясь, снял с себя рюкзак.
     - Все, здравствуй, бабушка. Этого я боялся.
     Егор непонимающе смотрел.
     - А теперь не двигайся и внимательно вспомни, Егор, откуда мы пришли?
     Егор не задумываясь указал рукой. Поэт показал в другую сторону.
     - А вот я, брат, - сказал он, - насколько еще доверяю  своей  памяти,
помню что пришли оттуда.
     Егор все не понимал. Он был уверен. Впрочем что там, эта  уверенность
быстро таяла и вскоре как пшик исчезла. Теперь, напрягши память, он  видел
перед глазами только стволы, стволы и листву под ногами.
     - А ты твердо убежден в своей правоте? - спросил Егор Поэта.
     - Только без паники.
     - Да уж, - сказал Егор.
     - Без паники, я сказал! Мы не маленькие дети...
     Справа раздался рык.
     ...
     В мгновенье ока, без слов поняв друг друга, содрав неуклюжие  рюкзаки
свои с плеч, царапаясь и соскабливая кожу с рук и ткань  с  одежды,  забыв
про условности и  усталости,  они  расторопно  вскарабкались  на  соседние
деревья до развилок сучьев с колотящейся грудью.
     -  "Кто  это?"  -  "Тсс,  тихо!"  -  "Ружье  надо  было   брать!"   -
"Бесполезно!" - Где-то поблизости - за полем зрения - неуклюже и  деловито
вытаптывали кусты. - "А по голосу кто? - спросил Егор, потому что  ему  не
хотелось здесь сидеть. - Хищник?" Поэт не ответил. Тогда Егор поднялся еще
выше, на удобный сук и достал из кармана измятый клочок схемы леса.  Итак,
где же мы теперь? Он повертел ее и так и сяк в руках, однако вскоре пришел
к выводу, что не понимает в этих символах ни  на  полушку.  Как  будто  бы
схема говорила если и про лес, то не  этот.  По  пути  их  следования  там
стояло: приблизительно  на  месте  болота  кружочек  с  четырьмя  рисками;
бурелом указан верно, но как-то странно, в виде частокола; а дальше вообще
шел кавардак - перевернутый грузовичок, сердечко.  Потом,  наперерез  всей
схеме тянулась железная дорога, разветвляясь и  упираясь  одним  концом  в
колючую проволоку тюрьмы,  другим  в  подземный  завод  посреди  тайги,  а
третьим круто поворачивая к Светлоярску. Ну и ладно, грустно подумал Егор,
буду знать впредь, что человеку надлежит полагаться только на себя.  Затем
он слазил на верхушку дерева, но в вышине так ничего и  не  смог  увидеть,
кроме густой зелени.  Тогда  он  слез  обратно  и  позвал  Поэта.  Шепотом
переговорив, они решили спуститься, по крайней мере  на  первый  взгляд  в
кустарнике больше не шебутились.
     - Наверное мумерага... или волкодавы, - произнес Поэт.
     - Куда направимся?
     - А почем я знаю - куда! Куда-нибудь.
     Весь оптимизм его обратился мишурой. Егор сказал:
     - Тогда  пошли  на  то  место,  где  завтракали.  А  если  по  солнцу
определять - не помнишь как оно стояло к нам когда выходили?
     - Не помню я ни фига, - психанул Поэт и как противный сел на землю  и
закрыл пальцами лицо.
     - Поэт! - заорал Егор. Поэт не отозвался. Тогда Егор схватил  его  за
руку и с силой дернул на себя. - Надо идти, чего  мы  здесь  забыли?  Надо
идти!
     Сам не в себе, совсем размякший Поэт поднялся и поплелся  за  Егором.
До той поляны они ничего не придумали. Вдруг Поэт вскрикнул:  "Ложись!"  и
повалился на Егора и они покатились в сырую ложбинку,  переваливаясь  друг
через друга, а по стволам вдарил тугой автомат  длинной  очередью  и  пули
срывали кору, злым рикошетом взрыхляя землю.  "Ид-диоты...  Сволочи..."  -
задыхался Поэт и они вскочили и побежали, прячась за стволами, а пули  все
визжали и взрыхляли землю, а потом затихли и тогда они остановились внутри
оврага и сокрушенно упали в песок. "Гады..." - бормотал Поэт и прикладывал
мохнатый лист какого-то растения к ободранному запястью.
     А потом их заели слепни и Поэт сказал:  "Это  был  армеец,  а  значит
город совсем близко". И они устало поперлись дальше по светлеющему лесу.
     Вскоре вышли на широкий просек  с  железнодорожным  полотном.  Справа
медленно  выплыла  угольно-черная  морда  паровоза  и,   сотрясая   основы
мирозданья, мимо них  пронесся  тягач  с  бесконечно  длинным  составом...
Дуду-дудук... дуду-дудук... Они с трудом перебрались через крутую шлаковую
насыпь с горячими рельсами и промасленными шпалами, и снова  углубились  в
лес, но это уже был скорее не лес, а брошенная обросшая  свалка.  И  когда
они проходили мимо наваленной кучи мусора - кучи подпорченных пользованных
артефактов, Егор  странновато  посмотрел  на  нее  и  задумчиво  произнес:
"Гомосапиенс".
     Они вышли прямиком на могилки, откуда их прогнал разъяренный сторож с
увесистой метлой, а расхрабрившийся  Поэт  с  ним  чуть  не  подрался.  За
кладбищем неожиданно лес кончился и с высокой  горы,  на  край  которой  с
бетонным парапетом и крутым зигзагообразным серпантином лестниц они вышли,
им открылся широкий, слегка задымленный вид Светлоярска.
     Город! Какое шикарное и избитое слово! Попробуйте его на  вкус  и  вы
почувствуете соседство роскоши и нищеты, любви и мизантропства, интеллекта
и варварства, прямоты и ханжества, целомудрия и разврата. Это Город!
     Вдосталь  налюбовавшись  видом,  стали  неторопливо   спускаться   по
истертым ступенькам вниз. Сегодня они победили. Что-то будет еще завтра, а
сегодня они достигли цели.
     - Значит так, - сказал Поэт, - вот тебе мой адрес и  номер  телефона,
при случае ты легко найдешь меня. А сейчас доставай твой адрес, я пр