забыл,  загляделся  на  вытоптанный  коровами  луг,  на
убегающую змейкой дорогу и на окраину деревни, ершащуюся пыхающими дымками
печными трубами. С запада угрожал  густой  кисель  черной  тучи.  "Нет,  -
подумал Егор, - это все ж таки не мое, я бы не этого хотел в  идеале".  Но
тут он споткнулся, чуть не  упал,  и  Миня  вскрикнул:  "Внимательней!"  С
частыми оглядками они почти бегом дошагали до речки, берег  которой  порос
мягкими,   чуть   подвядшими   листьями   мать-и-мачехи,   протопали    по
раскачивающемуся мосту, придерживаясь за трос, и забрались  по  извилистой
тропке на верх оврага, осторожно раздвигая длинные жгучие плетья  крапивы.
Вдоль самого края обрыва стояла сетка забора и,  держась  пальцами  за  ее
проволочные ячейки, они стали протискиваться вперед, жаля  руки  и  осыпая
каблуками вниз глину. Вдали за забором виднелись  строения,  но  их  почти
закрывала высокая запущенная трава с одеревенелыми  стеблями.  "Не  просто
здесь удирать, - прошептал Поэт." - "Тише, догонять тоже нелегко."
     В одном  месте  забора  сетка  была  разорвана  и  скаталась  к  двум
суковатым столбам, - похоже здесь часто ходили, наверное работники  фермы,
жившие в деревне. В этот проем они и вошли и  Миня  сразу  взял  влево,  с
треском раздвигая траву. Запах стоял  отменный.  "Э,  -  крякнул  Поэт,  -
здоровое, ядреное!"  Тут  Егор  увидел  куда  они  следовали.  На  большой
прогалине высились здоровенные кучи чего-то непонятного,  скомканные  сюда
озверелым бульдозером, и над этими кучами гудящей  тучей  роились  мириады
нечистоплотных мух.
     - Сзади заходи, чтобы от фермы видно не было. Пригнитесь.
     - Давай вилы. Держи, Егор, а мы будем нагребать.
     Егор взял мешок за края,  а  товарищи,  с  трудом  выколупывая  комья
полузастывшей коры, стали их кидать внутрь. Горловина мешка почему-то  все
время оседала и закрывалась то с одной  стороны,  то  с  другой,  а  то  и
выскальзывала и тогда какой-нибудь ком падал мимо и рассыпался.
     - Хватит, тяжело будет. Подставляй следующий.
     Они торопились. Егор держал и  вдруг  увидел  перед  глазами  нелепую
панорамную картину, похожую на правду: Светлоярск полнится середнячком, из
которых каждый имеет дачу, машину (вернее всего - "черепашку"),  ездит  на
ней на ферму за ничейным, но чужим навозом, а когда возвращается домой, то
идет на завод, в контору или учреждение, откуда, уходя непоздним  вечером,
которым, если не имеешь хобби, ну  совершенно  нечего  делать,  кроме  как
обжираться, просаживать вереницы  часов  у  телевизора,  или  ссориться  с
близкими только лишь от неважного  настроения  и  усталости,  а  в  лучшем
случае играть в плотскую любовь и питать тщетные  надежды  на  может  быть
более удачливую судьбу  скудоумного  и  "безрукого"  максималиста-ребенка,
опять шляющегося по дворам, бегая, конечно, не от хорошего, как,  впрочем,
и не к хорошему; и вот, возвращаться  таким  вечером  домой  и  уносить  в
авоське  какой-нибудь,  пусть  самый  захудалый,  без  спроса  присвоенный
"кусочек" завода, конторы или учреждения. Эпидемия вороньего рефлекса...
     - Последний держи.
     - А все-таки ливень будет. Смотри тучи!
     - Да, пожалуй. Успеть бы назад  прорваться,  пока  слякотью  поля  не
развезло.
     ... а когда наступает конец лета, то  с  ужасом  убеждаться,  что  на
садовом участке опять с гулькин нос уродилось, потому что, если честно,  и
не доходили до него руки, пусть совсем и не от лени,  и,  чтобы  выйти  из
затруднения, приходится подъезжать к забору государственного  садоводства,
и перемахивать через него с вместимыми сумками, и обобирать там  ничейные,
но чужие и охраняемые деревья: ранета, груш, яблони, облепихи и еще  много
чего, и возвращаться нагруженными, избегая сторожей, и опять  возвращаться
домой, в общество таких же середнячков,  из  среды  которых  чаще  выходят
таланты не потому, что есть от чего, а от их невероятной многочисленности;
и опять с тревогой ждать  зимы,  а  зимой  -  с  надеждой  ждать  лета,  и
прожирать тонны еды, и уж совсем редко - ходить в гости к таким же как  ты
сам...
     - Ой! - ойкнул Миня и упал на  мешок,  повалив  его  за  собой.  Поэт
прыжком отскочил в сторону,  а  Егор  поднял  глаза  и  увидел  над  собой
откормленную морду племенного быка.
     - А я было испугался! - подбадривающе шепнул Поэт.
     - Спокойствие, - сказал Миня, успевший подняться. - Хороший,  хороший
мой... Не делая резких движений, берем хабар и отступаем.
     Бык провернул челюстью и громко замычал. Он так и  не  понял  причину
того, почему Любопытный Объект так  быстро  скрылся  в  щекотливых  былках
сухостоя, а "Любопытный Объект" показывал пятки и ферме, и морде  быка,  и
крапиве, а также забрасывал ох ставшие какими тяжелыми  мешки  в  багажник
"черепашки" и трясся словно  по  стиральной  доске,  выезжая  на  прибитую
первыми каплями дождя, но еще пыльную дорогу. Через  несколько  километров
их накрыл ливень, и елозили они, и буксовали по  грязи,  и  кидало  их  из
стороны в сторону, и невероятно вымотались они, пока не добрались до дачи,
в тепло и дымные запахи вкусненького.


                               Глава пятая

     - Дождь все идет, - повторила Виола и, отпрянув от стекла,  задернула
занавеску.
     Когда она отошла, Егор встал на ее место и вгляделся в льющие с  неба
потоки воды: капли, больше похожие на жирные струи, хлестали по  дрожащему
карнизу и отскакивали дребезгами; из всех щелей  дуло  и  брызжало  мелким
веером воды, отчего на подоконнике и на  полу  под  ним  уже  образовались
округлые лужицы; за окном же стояла сплошная серость и даже соседние  дачи
терялись во мгле. Дождь лил третьи сутки.
     Но еще вчера, после приезда и ошалелой ночи, когда дороги разбухли  и
растекались чмокающей склизью под сапогами,  они  поняли,  что  выехать  в
Город будет невозможно, потому что  они  всерьез  завязнут  на  первом  же
повороте.
     По  впитанной  с  молоком  матери  привычке,  они  в  любой  ситуации
чувствовали себя богами - что им ливень, который обязательно пройдет.  Это
даже хорошо, что есть на свете грозы, приносящие хоть какие-то разрушения,
а иначе жизнь  казалась  бы  уж  совсем-совсем  благоустроенной.  В  любой
ситуации они знали, придет кто-то и устранит эту досадную неисправность  -
разве они не боги, которые сообща знают и могут все, еще их  деды  успешно
правили миром? В  этом  они  были  бесповоротно  убеждены  от  ежедневного
наблюдения что во вселенной осталось одно людское - люди и людское, и  что
все, или почти все освоено, оседлано, приручено. Они подозревали,  что  то
немногое что еще осталось неосвоенным, скрыто -  где-то  за  всеобъемлющим
дымом  завода,  под  многослойным  асфальтом,  за  непоколебимыми  стенами
бетонных домов -  осадки,  насекомые,  инфекции,  но  это  не  более,  чем
недоразумение и щедрость божеская разрешала им это оставить.
     - Я кофе сделаю, - сказала  Виола,  в  третий  раз  за  утро  включая
кофеварку.

     ... Первым отказало радио. Атмосферные помехи с легкостью заглушили и
так-то едва принимаемые здесь радиостанции и  от  веселеньких  метеосводок
пришлось отказаться. Телевизор они не взяли, рассчитывая вернуться  скоро.
И тогда кольцо осады сузилось до предела. Хотя кое-кто из них  обрадовался
пленению - и взрослому иногда хочется потеряться, но потом  это  переросло
рамки вдохновения.  В  маленьком  садовом  домике  делать  было  абсолютно
нечего, если на улицу не высунешь носа. Даже когда они пару минут загоняли
"черепашку" под навес - и то вымокли с головы до пят и весь вечер сушились
у камина за игрой в карты. А ночью настал кошмар. Буря швырялась яростными
плевками, молотила по крыше, стеклам дождевыми хлыстами, буря хотела смыть
весь свет и находилась недалеко от цели.
     Егор ворочался. В полусне чудилось ему недоброе и  под  ужасный  стук
ставни он пробудился, но тут же накрылся одеялом. За долю  секунды  взгляд
выхватил колодезную глубину неба в рамке окна,  диск  луны  и  постороннее
движение в углу комнаты: жеманилась серебристая  ткань  занавески,  громко
стукнула  форточка,  впустив   хлопок   прохладного   воздуха,   и   ткань
превратилась в огромную летучую мышь,  взмахнувшую  крылами  под  потолок;
причудливо сгущая вкруг себя мрак. Если бы Егор был уверен  в  этом  мире,
нет сомнения, он смело выглянул бы и  убедился  в  напрасном  испуге,  что
никого в углу нет, что если там  не  должно  быть  никого,  то  и  нет,  и
почудилось. Но Егор не был уверен в этом мире. Чем больше он  размышлял  о
самых  глубинах  -  и  пропасть  эта  звала  его,   кружила   открываемыми
перспективами  голову,  наполняла  сладкими  грезами  счастья   созерцания
гармонии, но всего лишь созерцания, -  чем  больше  грезил,  во  сто  крат
отдаленней находил себя в мыслях от сего мира, становился немыслимо  чужим
и единственная и последняя сила, что еще удерживала их друг у друга  -  то
что мир был один и отвернуться было некуда. Тогда Егор начинал бороться со
своими страхами, он то из любопытства желал подсмотреть за непонятным,  то
вдруг отступал и тогда на арене появлялись два Егора, две рваные  неравные
половинки,  и  бились,  и  снова  бились.  Обе  кричали,  что   смерть   -
противнейшее из состояний, но одна - что отсутствие любопытства, а  значит
информации, а значит контроля за окружающим смерть, а другая  -  что  тот,
кто сейчас стоит с топором в углу (а ведь  это  неудивительно  в  зверином
мире) может подойти и, используя физическое  преимущество  потребовать  за
продолжение  существования  чуть  больший  выкуп,  чем  ты   можешь   себе
позволить. И тогда ты начинаешь быстро скатываться с той горы, на  которую
с превеликим трудом был вознесен обстоятельствами. Кстати, вдруг пришло  в
голову, неподкупный человек это не тот, который просит за себя больше  чем
могут дать, а просящий больше чем того стоит.
     Этот бред его окончательно пробудил и бросил в  холод,  что  лез  под
края одеяла. Но опять было  боязно  пошевелиться,  лишнее  движение  могло
привести к непредвиденным и страшным последствиям.  Впрочем,  могло  и  не
привести. Егор резко вскочил на кровати,  вдохнул,  зыркнул  по  сторонам,
вперившись почему-то в окно. Там по пленке стекла  завораживающе  сползали
гигантские слезы неба.
     - О-ох, - долгий вздох в углу - мощный оборот Егора - за спиной  уже:
"шлеп-шлеп" и вздыбилось крыло летучей мыши и опять удар  форточкой.  Егор
спрыгнул, шаря скорее выключатель, а как свет - сразу оглядывает  комнату,
но никого нет, только Поэт начинает шевелить губами во сне.
     - Фф-фу, - Егор прикладывает ладошки к щекам и  тут  только  замечает
грязный зеленый след через весь потолок, который  будто  оставило  одиноко
проехавшее колесо...

     - Вот и наш кофе, - объявила Виола, - подложи, Миня, сушек.
     Егор помог удобнее  развернуть  журнальный  столик.  Два  кресла  для
хозяев, запачканная засохшей краской табуретка и пылесос с  незаходящим  в
паз штепселем, из-за которого, мягко скажем, сидеть на нем удобно не было.
Они переглянулись и... Егору достался пылесос.
     - На всех сдавать?
     Виола в этот  момент  поставила  на  четыре  угла  столика  по  чашке
ароматного, дурманящего, черного с намеком на бахрому молочно-белой пены у
стенок.
     - Дурака учат!
     - Дурака не научишь.
     И начали играться. В карточки Егор играл бездумно: клал младшую, крыл
меньшей и, вообще, это получалось у него как-то автоматически; а сам в  то
время думал о постороннем, в разговоре  не  участвовал  -  лишь  улыбался,
отвечая на улыбки,  а  потом  Миня  стал  рассказывать  байки  -  так  они
застревали  в  мозгу,  варились  и  бултыхались.  И  как  во  снах  -  все
подсознательное зримо, а у него, в частности, про город, про город.
     ...и как давят собак на дорогах, и как шустрые злые крысы носятся  по
помойкам и залитым зловонной жижей подвалам, взносясь под  лучом  фонарика
на отсыревшие, обросшие бурой щетиной бетонные  стены,  и  как  космонавты
летят на орбиту, и как про министра,  который  жрет  как  лимузин.  И  как
кто-то еле дышит в переполненном ржавом автобусе, а за кем-то заезжают  на
золотом "высокородном" отвезти на базу отдыха на  краю  бора  -  ухоженное
озеро, прохладный воздух, лиловый пряный вечер. И как про полевые учения -
кислый дым, разъедающий глаза,  стрельба  по  странным  мишеням,  а  потом
бросок на Южный фронт, где повсюду груды кровоточащего человечьего мяса, и
опять стрельба по странным мишеням. И как про мир повальной дискриминации,
где из тех кто  "делает"  выигрывает  "первый".  Генетически  и  физически
здоровые люди в большей мере  владеют  миром,  чем  остальные.  Энергичные
стоят выше ленивых. Урожденные какой-либо  местности  увереннее  приезжих.
Специалисты  предпочтительнее  невежд,  а  интели  стратегически   сильнее
неучей. Вторые, наверное, крепче стоят на ногах, но первые впереди  -  они
могут успеть проскочить между  Сциллой  и  Харибдой,  а  вторые  могут  не
успеть. Эдакая философия успеха: чем больше людей устремляются вперед, тем
же для них и лучше...
     - Опять Пэ в дураках!..
     - Ч-черт, объегорили. Снова кукарекать... Ку-ка-ре-е-куу!!
     - Милый, ну почему ты ничего не предпринимаешь! - вдруг  промурлыкала
Виола. - Так мы никогда не выберемся, если будем только в карты играть.
     - А что прикажете, мадам? Делать.
     - Так а на что муж нужен! Ты и думай.
     - Виолетточка, - сказал Поэт, - мы  действительно  не  можем  уехать.
Выгляни на улицу.
     - Ну и не в карты играть.
     - А чем предложите заняться?
     Егор поднялся с пылесоса.
     - Пойду прогуляюсь, - буркнул он. - Вы покамись втроем.
     Он вышел в  прихожую,  натянул  на  голову  и  подвязал  все  тесемки
какого-то плаща-балахона, висевшего на вешалке и выскочил  на  крыльцо.  В
легкие сразу ворвался мокрый крепкий воздух, ветер ударил грудью о  грудь,
а кривые ятаганы дождевых  струй  полоснули  по  штанам  из-под  козырька.
Ветер-хищник обтек Егора и протаранил дверь избушки.
     - Миня! Закройтесь! - проорал Егор, перекрикивая свист  и  грохот,  а
когда изнутри заперлись на замок, порыв поутих, но все же остался грозным.
     Небо было  беспросветно  затянуто  вязкими  тучами.  Егор  плюнул  на
условности и сел на  мокрую  лавочку.  Он  почувствовал  себя  беззащитным
ребенком: перед ливнем, перед холодной  мерзкой  водой,  просочившейся  до
кожи и уже нет защиты и ты - голый перед дождем.  А  может  и  не  мерзкая
вода, а очищающая; жидкое зеркало,  фокусирующее  взор  в  колодезь  души,
открывающее лицо Богу. Ведь только поток чистой воды всегда может очистить
человека от налипшей грязи, промыть ему глаза и прочистить  уши.  Если  бы
человек мог очиститься сам, он бы давно это сделал - а он не может.  Нужна
внешняя сила. Как дождь. Дождь не ждет - льет. Он грозит тебе пальцем - не
шали! Всего лишь придумав краску, научившись использовать кремний и варить
пластмассы, ты не стал равен Создателю Вселенной.
     Егор промок. Медленно озябая, он вглядывался  в  вату  ливня,  сквозь
которую едва проглядывали  контуры  соседских  домиков.  Земля  набухла  и
превратилась в сметану, она больше  не  впитывала  море  влаги  и  каплища
божьего плача врезались в  поверхность  одной  гигантской  лужи,  объявшей
землю,  распластываясь  беспорядочными  кругами,  пузырясь  и  расползаясь
скоплениями пены. Уже река вышла из берегов  и  трава  скрылась  в  мутной
жиже. А вода с неба все низвергалась и прибывала, как будто  Перун  пустил
всю мощь свою через неведомое  решето.  Природа  неистовствовала,  бушевал
ветер. Птицы и зверье попрятались по убежищам. Но больше всего,  наверное,
досталось насекомым: комаров и мошкару, которых  не  унес  ветер,  прибило
гроздьями капель; не умевшие плавать жучки утонули, а нетонущих продолжало
обильно поливать. Всевозможные земляные  норы  окончательно  залило  и  не
помогали даже предусмотренные ухищрениями строителей в идеале всегда сухие
потаи. Смывало и топило все.
     Егор покрепче ухватился за перила и мок,  то  ли  думая  о  чрезмерно
обширном, то ли ни о чем не думая. Слой  уже  падшей  воды  достиг  первой
ступеньки крыльца и продолжал повышаться, он грезил Великим Потопом.  Вода
была на всем и везде, и властвовала над миром.
     Раздался щелчок щеколды и Егора болезненно пихнуло в  бок  плоскостью
двери.
     - Чтоб тебя!! - ругнулся Минилай и они вдвоем против ветра  с  трудом
вернули дверь обратно, приперев спинами,
     - Электричество вырубилось. И крыша потекла. ‚б.... .
     Егор промолчал.
     - Сука! Урожай погиб.
     И снова Егор промолчал.

     Дождь  прекратился  через  неделю.  Выглянуло  извиняющееся   солнце,
осветив вот что: на поверхности воды плескались  тусклые  блики  солнца  и
плавало какое-то дерьмо: щепки, какашки, кусочки нетонущей бумаги. Но  еще
больше всего этого было похоронено под толщей  воды  на  прибитой,  омытой
земле как подводная часть айсберга.
     Еще через неделю они смогли уехать  в  Светлоярск.  А  вот  в  бочке,
стоявшей под стоком крыши так  и  осталась  зеленоватая  вода,  в  которой
плескались смешные созданьица: паучки и головастики.


                               Глава шестая

     Словно плела  паутиновую  вязь,  тихо  играла  траурная  музыка.  Все
начиналось  до  неприличия  непонятно.  Вдалеке  появилась  черная  точка,
стремительно разрослась до огромадных размеров кошачьей морды  и,  лязгнув
челюстями, укатила вбок. Потом еще одна. И еще. И  пошли,  пошли  одна  за
другой сначала тоненькой  вереницей  в  очередь,  потом  потоком,  широким
бурлящим потоком.  Перед  лицом  стояла  оглушительная  зубодробилка.  Все
слилось в серые дрожащие тени. Механические  изумрудные  глаза,  как  огни
большого  города,  тянулись  до  самого   горизонта   и   надвигались,   и
надвигались, предчувствуя наживу. Музыку заглушил  шумный  крикливый  мяв.
Уши заложило, громче, еще громче, невыносимо громко...
     Проклятие! Так неудобно ехать, душно, голова болтается.  Тут  Егор  и
проснулся. Жарища, рубашка срослась со спиной. И сразу мысль:  а  какая  ж
это остановка? Автобус мчал по запруженному  машинами  проспекту,  а  Егор
вертел головой, вглядывался в окна и ничуть не узнавал  мест.  Хотел  было
спросить у соседа  где  ему  сходить,  но  как  назло  название  из  башки
вылетело. Серчишко заколотилось. Он сжал челюсти  и  руку  в  кулак  чтобы
успокоиться: спокойно, малыш, все идет путем.
     - Простите, - обратился он к ожирелому старичку, - сейчас какая будет
остановка?
     - Мна... - вякнул сосед. - Каво?
     -   "Федерации",   -   свысока   бросила   темпераментная    женщина,
приготовившаяся на выход.
     Егор в первый раз слышал. Он судорожно  ощупывал  карманы  в  поисках
клочка бумаги. Виола просто  сказала:  съезди  за  стиральным  порошком  в
хозмаг, всего четыре остановки на автобусе.
     Так и есть! Адрес остался на трельяже возле вазочки с  икэбаной.  Там
еще слева гребень и перчатки, а справа флакончик с супердухами.
     Автобус зашипел и открыл двери.
     - Постойте, женщина, а какая была предыдущая?
     Егор сорвался с сидения и выскочил на тротуар.
     - Предыдущая что? - высокомерно обернулась темпераментная  женщина  и
по лицу ее было видно, что она едва удержалась чтобы не клацнуть зубами.
     - Ну это... предыдущая остановка, - оробел Егор.
     - Та была "Обарже Козыря"...
     Опять промах.
     - ...а перед ней "Розовая". Достаточно?
     - Спасибо, - мрачно буркнул  Егор  и  присел  на  скамейку.  Мчащиеся
машины расплывались в полосы. "За порошком. Четыре остановки"...
     Проклятие! Я еще не вписался в этот  мир.  Видимо  потому  что  я  не
"акционер" его, не владею хоть малой его толикой. Другие владеют и  крепче
стоят на ногах, а я нищий. Егор не ожидал,  что  потеряться  окажется  так
просто. Раньше казалось все предусмотрено: подписаны улицы и номера домов,
в киосках продаются  карты  город