тно, зачем такие живут на свете. А она  живет,  забегает  в
гастрономический магазин, ходит  к  своему  психоаналитику,  каждый  вечер
проглатывает роман, затягивается в корсет, заботится о здоровье Мюриель, о
ее благополучии. Я люблю Мюриель. Я считаю ее бесконечно мужественной.
  
                                  * * *  
  
     "Вся рота сегодня без отпуска. Целый час стоял в очереди  к  телефону
канцелярии, чтобы позвонить Мюриель. Она как будто обрадовалась, что я  не
приеду сегодня вечером. Меня это  забавляет  и  восхищает.  Всякая  другая
девушка, если бы даже она на самом деле хотела провести вечер  без  своего
жениха, непременно выразила бы по телефону хотя бы сожаление.  А  когда  я
сказал Мюриель, что не могут приехать, она только протянула: "А-а!" Как  я
боготворю эту ее простоту, ее невероятную честность! Как я надеюсь на нее!

                                  * * *  
  
     "3.30 утра. Сижу в дежурке. Не мог заснуть. Накинул шинель на  пижаму
и пришел сюда. Дежурит Эл Аспези. Он спит на полу. Могут сидеть тут,  если
буду вместо него подходить к  телефону.  Ну  и  вечерок!  К  обеду  явился
психоаналитик миссис Феддер, допрашивал  меня  с  перерывами  до  половины
двенадцатого. Иногда очень хитро, очень  неглупо.  Раза  два  я  ему  даже
поддался. По-видимому, он старый поклонник, мой и Бадди. Кажется, он лично
и профессионально заинтересовался, почему меня в шестнадцать лет  сняли  с
программы. Он сам  слышал  передачу  о  Линкольне,  но  у  него  создалось
впечатление, будто я сказал в  эфир,  что  геттисбургская  речь  Линкольна
"вредна для детей". Это неправда. Я ему объяснил, что я сказал, что  детям
вредно  заучивать  эту  речь  наизусть  в  школе.  У  него  еще  создалось
впечатление, будто я сказал, что это нечестная речь. Я ему  объяснил,  что
под Геттисбургом было убито и ранено 51 112 человек и что если уж  кому-то
пришлось выступать в годовщину этого события, так  он  должен  был  выйти,
погрозить кулаком всем собравшимся и уйти, конечно, если оратор  до  конца
честный человек. Он не возражал мне,  но  как  будто  решил,  что  у  меня
какой-то комплекс стремления  к  совершенству.  Он  много  и  вполне  умно
говорил о ценности  простой,  непритязательной  жизни,  о  том,  как  надо
принимать  и  свои,  и  чужие  слабости.  Я  с  ним  согласен,  но  только
теоретически. Я сам буду защищать всяческую терпимость до  конца  дней  на
том основании, что она залог здоровья, залог  какого-то  очень  реального,
завидного счастья. В чистом виде это и есть путь Дао - несомненной,  самый
высокий путь. Но человеку взыскательному для достижения таких  высот  надо
было бы отречься от поэзии, уйти за поэзию. Потому что он никак не мог  бы
научиться или заставить себя отвлеченно л ю б и т ь плохую поэзию,  уж  не
говорю - равнять ее с  хорошей.  Ему  пришлось  бы  совсем  отказаться  от
поэзии. И я сказал, что сделать это очень нелегко. Доктор Симс сказал, что
я слишком резко ставлю вопрос - так, по его словам, может говорить  только
человек, ищущий совершенства во всем. А разве я это отрицаю?
     Должно быть, миссис  Феддер  с  тревогой  рассказала  ему,  откуда  у
Шарлотты девять швов. Наверно, я необдуманно говорил  с  Мюриель  про  эти
давно минувшие дела. Она  тут  же,  по  горячему  следу,  все  выкладывает
матери. Без сомнения, я должен  был  бы  протестовать,  но  не  могу.  М.,
бедняжка, и меня слышит только тогда, когда все слышит ее мама.  Но  я  не
собрался пережевывать историю про Шарлоттины швы  с  мистером  Симсом.  Во
всяком случае, не за рюмкой виски"
  
     "Сегодня на вокзале я более или  менее  твердо  обещал  Мюриель,  что
обращусь на днях к психоаналитику. Симс говорил, что у нас  на  базе  есть
отличный врач. Очевидно, они с миссис Феддер не раз устраивали конференцию
на эту тему. И почему это меня не злит?  А  вот  не  злит,  и  все.  Очень
странно. Наоборот, это  меня  как-то  греет,  неизвестно  почему.  Даже  к
традиционным тещам из юмористических журналов я чувствую смутную симпатию.
Во всяком случае, меня не убудет, если я пойду к психоаналитику. К тому же
тут, в армии, это бесплатно. М. любит меня, но никогда она не  почувствует
ко мне настоящую близость, никогда не будет со мной своей, д о м а ш  н  е
й, лекгомысленной, пока меня слегка не прочистят.
     Но если я когда-нибудь и обращусь к психоаналитку, так дай бог, чтобы
он заранее пригласил на консультацию дерматолога. Специалиста по  болезням
рук. У меня на руках остаются следы от прикосновения  к  некоторым  людям.
Однажды в парке, когда мы еще возили Фрэнни в колясочке, я положил руку на
ее пушистое темечко и, видно продержал слишком долго. И еще раз,  когда  я
сидел с Зуи в кино на Семьдесят второй улице и там шел страшный фильм. Зуи
было лет семь, и он спрятался под стул, чтобы не  видеть  какую-то  жуткую
сцену. Я положил  руку  ему  на  голову.  От  некоторых  голов,  от  волос
определенного цвета, определенной фактуры у меня навсегда остаются  следы.
И не только от волос. Один раз Шарлотта убежала от меня - это  было  около
студии, - и я схватил ее за платьице, чтобы она не убегала, не уходила  от
меня. Платьице было светло-желтое, ситцевое, мне оно  понравилось,  потому
что было ей сшито на вырост. И до сих пор у меня на правой ладони осталось
светло-желтое пятно.  Господи,  если  я  и  вправду  какой-то  клинический
случай, то, наверно, я параноик наоборот. Я подозреваю, что люди  вступают
в сговор, чтобы сделать меня счастливым"
  
                                  * * *  
  
     Помню,  что  я  закрывал  дневник,  даже  захлопнул  его   на   слове
"счастливым". Некоторое время я сидел, сунув дневник под  мышку,  пока  не
ощутил некоторое неудобство от долгого сидения  на  краю  ванны.  Я  встал
такой разгоряченный, словно вылез из ванны, а не просто посидел на ней.  Я
подошел к корзине с грязным  бельем,  поднял  крышку  и  почти  со  злобой
буквально швырнул дневник Симора в простыни и наволоки, лежавшие на  самом
дне. Потом, за отсутствием более конструктивных мыслей,  я  снова  сел  на
край ванны.  Минуту-другую  я  смотрел  на  зеркало  аптечки,  перечитывал
послание БуБу, потом встал и, выходя из ванной, так хлопнул дверью,  будто
можно было силой закрыть это помещение на веки веков.
     Следующим этапом была кухня.  К  счастью,  двери  оттуда  выходили  в
коридор, так что можно было попасть на  кухню,  не  проходя  мимо  гостей.
Пробравшись туда и закрыв двери, я снял куртку,  то  есть  гимнастерку,  и
бросил ее на полированный столик. Казалось, вся моя энергия ушла на снятие
куртки, и я постоял в одной рубашке, отдыхая перед  геркулесовым  подвигом
приготовления коктейлей. Потом резким движением,  словно  за  мной  кто-то
следил сквозь невидимый глазок в стене, я  открыл  шкаф  и  холодильник  в
поисках ингредиентов для коктейля "Том Коллинз". Все оказалось под  рукой,
вместо лимонов нашлись апельсины, и вскоре у меня было готов целый  кувшин
довольно приторного питья. Я взял из шкафа пять  стаканов  и  стал  искать
поднос. А искать поднос - дело сложное, и я так завозился, что  под  конец
уже с еле слышными тихими стонами  открывал  и  закрывал  всякие  шкафы  и
шкафчики.
     Но в тот момент, как я  уже  в  куртке,  неся  поднос  с  кувшином  и
стаканами, выходил из кухни,  над  моей  головой  вдруг  словно  вспыхнула
воображаемая электрическая лампочка - так на карикатурах  изображают,  что
персонажу пришла в голову блестящая мысль. Я поставил  поднос  на  пол.  Я
повернулся к шкафчику с напитками и взял початую  бутылку  виски.  Я  взял
стакан и налил себе, пожалуй нечаянно, по крайней мере, пальца  на  четыре
этого виски. Бросив на стакан молниеносный, хотя и укоризненный взгляд, я,
как истинный прожженный герой ковбойского фильма,  одним  махом  опрокинул
стакан. Скажу прямо, что  об  этом  деле  я  до  сих  пор  без  содрогания
вспомнить не могу. Конечно, мне было всего двадцать три года, и я поступил
так, как в данных  условиях  поступил  бы  любой  другой  здоровый  балбес
двадцати трех лет. Но суть вовсе не  в  этом.  Суть  в  том,  что  я,  как
говорится, н е п ь ю щ и й.  От  одной  унции  виски  меня  либо  начинает
выворачивать   наизнанку,   либо   я   начинаю   искать   еретиков   среди
присутствующих. Бывало, что после двух унций я сваливался замертво.
     Но этот день был, выражаясь крайне мягко,  не  совсем  обычным,  и  я
помню, что когда я взял  поднос  и  стал  выходить  из  кухни,  я  никакой
внезапной метаморфозы в себе на заметил. Казалось только,  что  в  желудке
данного субъекта начинается сверхъестественная генерация тепла, и все.
     Когда я внес поднос в комнату, я не заметил никаких особых  изменений
и в поведении гостей, кроме ободряющего  факта.  что  дядюшка  невестиного
отца  присоединился  к  ним.  Он  утопал  в  глубоком   кресле,   когда-то
облюбованном моим покойным бульдогом. Его маленькие ножки  были  скрещены,
волосы прилизаны, жирное пятно на лацкане  также  заметно,  и  -  чудо  из
чудес! - е г о с и г а р а д ы м и л а с ь. Мы приветствовали  друг  друга
еще более  пылко,  словно  наши  периодические  расставания  были  слишком
долгими, и терпеть их никакого смысла нет.
     Лейтенант все еще стоял у книжной  полки.  Он  перелистывал  какую-то
книжку и, по-видимому, был совершенно поглощен ею. (Я так и не узнал,  что
это была за книга.) Миссис Силсберн уже явно пришла в себя, вид у нее  был
свежий, а толстый слой  грима  нанесен  заново.  Она  сидела  на  кушетке,
отодвинувшись в самый угол от дядюшки невестиного отца. Она  перелистывала
журнал.
     - О, какая прелесть! - сказала она "гостевым" голосом, увидев поднос,
который я только что поставил на столик. Она улыбнулась  мне  со  светской
любезностью.
     - Я налил только чуточку  джина,  -  соврал  я,  размешивая  питье  в
кувшине.
     - Тут стало так прохладно, так чудесно, - сказала миссис Силсберн.  -
Кстати, можно вам задать один вопрос?
     И  она  отложила  журнал,  встала  и,  обойдя  кушетку,   подошла   к
письменному столу. Подняв руку, она коснулась  кончиком  пальца  одной  из
фотографий. - Кто этот очаровательный ребенок? - спросила она.
     Под мерным непрерывным воздействием  кондиционированного  воздуха,  в
свеженаложенном  гриме  она  уже  больше  не   походила   на   измученного
заблудившегося ребенка, каким она казалась под  жарким  солнцем  у  дверей
кафе на Семьдесят девятой улице. Теперь она разговаривала со  мной  с  тем
сдержанным изяществом, которое было ей свойственно, когда мы сели в машину
около дома невестиной бабушки, тогда она  еще  спросила,  не  я  ли  Дикки
Бриганза.
     Я перестал мешать коктейль и подошел к ней. Она уперлась лакированным
ноготком и в фотографию, вернее, в девочку из группы ребят, выступавших по
радио в 1929 году. М, всемером, сидели  у  круглого  стола;  перед  каждым
стоял микрофон.
     - В жизни не видела такого очаровательного ребенка, - сказала  миссис
Силсберн, - знаете, на кого она немножко похожа? Особенно глаза и ротик.
     Именно в эту минуту виски - не все, а примерно с  один  палец  -  уже
начало на меня действовать, и я чуть не ответил: "На Дикки Бриганзу", . но
инстинктивная осторожность взяла верх. Я кивнул головой и назвал  имя  той
самой киноактрисы, о которой невестина подружка  еще  раньше  упоминала  в
связи с девятью хирургическими швами.
     Миссис Силсберн удивленно посмотрела на меня:
     - Разве она тоже участвовала в программе "Умный ребенок?"
     - Ну как же. Два года  подряд.  Господи  боже,  конечно  участвовала.
Только под настоящей своей фамилией. Шарлотта Мэйхью.
     Теперь и лейтенант стоял позади  меня.  справа,  и  тоже  смотрел  на
фотографию. Услыхав театральный псевдоним Шарлотты, он отошел  от  книжной
полки - взглянуть на фотографию.
     - Но я не знала, что она в детстве  выступала  по  радио!  -  сказала
миссис Силсберн. - Совершенно не знала! Неужели она и в детстве  была  так
талантлива?
     - Нет, она больше шалила. Но пела не хуже, чем сейчас.  И  потом  она
удивительно умела подбадривать остальных. Обычно она сидела рядом  с  моим
братом, с Симором, у стола  с  микрофонами,  и  как  только  ей  нравилась
какая-нибудь его реплика, она наступала ему на ногу.  Вроде  как  пожимают
руку, только она пожимала ногу.
     Во время этого краткого доклада я опирался на спинку стула, стоявшего
у  письменного  стола.  И  вдруг  мои  руки  соскользнули  -  так   иногда
соскальзывает локоть, опирающийся на стол или на стойку в баре. Я  потерял
было равновесие, но сразу выпрямился, и ни миссис Силсберн,  ни  лейтенант
ничего не заметили. Я сложил руки на груди.
     - Случалось, что в те вечера, когда Симор был особенно  в  форме,  он
даже шел  домой  прихрамывая.  Честное  слово!  Ведь  Шарлотта  не  просто
пожимала его ногу, она наступала ему на пальцы изо всей силы. А  ему  хоть
бы что. Он любил,  когда  ему  наступали  на  ноги.  Он  любил  шаловливых
девчонок.
     - Ах, как интересно! - сказала миссис Силсберн. -  Но  я  понятия  не
имела, что она тоже участвовала в радиопередачах.
     - Это Симор ее втянул, - сказал я. - Она дочка остеопата, жили они  в
нашем доме, на Риверсайд-Драйв. - Я снова оперся на спинку  стула  и  всей
тяжестью навалился на нее отчасти для сохранения равновесия, отчасти чтобы
принять позу старого мечтателя у садовой ограды.  Звук  моего  голоса  был
удивительно приятен мне самому.
     - Мы как-то играли в мячик... Вам интересно послушать?
     - Да! - сказала миссис Силсберн.
     - Как-то после школы мы с Симором бросали мяч об стенку дома, и вдруг
кто-то - потом оказалось, что это была Шарлотта, - стал  кидать  в  нас  с
двенадцатого этажа мраморными шариками. Так мы и познакомились. На той  же
неделе мы привели ее на радио. Мы даже не знали, что она умеет  петь.  Нам
просто  понравился  ее  прекрасный  нью-йоркский  выговор.  У   нее   было
произношение обитателей Дикман-стрит.
     Миссис Силсберн засмеялась тем музыкальным  смехом,  который  наповал
убивает любого чуткого рассказчика, и трезвого, как стеклышко, и не совсем
трезвого. Очевидно, она только и ждала, чтобы я кончил, - ей не  терпелось
задать лейтенанту мучивший ее вопрос.
     - Скажите, на кого она похожа? - спросила она настойчиво. -  Особенно
рот и глаз. Кого она напоминает?
     Лейтенант посмотрел на нее, потом на фотографию.
     - Вы хотите сказать - на этой фотографии? В детстве?  Или  теперь,  в
кино? О чем вы говорите?
     - Да, пожалуй, и тогда, и теперь. Но особенно на этой фотографии.
     Лейтенант  рассматривал   фотографию   довольно   сурово,   как   мне
показалось, словно он никоим образом не одобрял,  что  миссис  Силсберн  -
женщина и  притом  невоеннообязанная  -  заставила  его  изучать  какую-то
фотографию.
     - На Мюриель, - сказала он отрывисто. -  Похожа  тут  на  Мюриель.  И
волосы, и все.
     - Вот именно! - сказала миссис Силсберн. Она обернулась ко мне: - Да,
именно не нее! - повторила она. - Вы знакомы с Мюриель? Я хочу  сказать  -
вы ее видели в такой прическе, знаете, волосы заколоты таким пышным...
     - Я только сегодня впервые увидел Мюриель, - сказал я.
     -  Тогда  просто  поверьте  мне  на  слово.  -  И   миссис   Силсберн
выразительно постучала по фотографии указательным пальцем. -  Эта  девочка
могла бы быть д в о й н и к о м. Мюриель в те годы. Как две капли воды.
     Виски упорно  одолевало  меня,  и  я  никак  не  мог  воспринять  эту
информацию полностью и, уж  конечно,  не  мог  предугадать  все  возможные
выводы из нее. Я вернулся к столику - чересчур, должно быть, стараясь идти
по прямой,. и снова  стал  перемешивать  коктейль.  Когда  я  очутился  по
соседству с дядей невестиного отца, он, стараясь  привлечь  мое  внимание,
приветствовал  мой  приход,  но  я  был  настолько  поглощен   высказанным
предположением о сходстве Мюриель с Шарлоттой, что не ответил  ему.  Кроме
того у  меня  немного  кружилась  голова.  Появилось  неудержимое  желание
смешивать коктейль, сидя на полу, но я удержался.
     Минуты две спустя, когда я начал разливать напиток,  миссис  Силсберн
снова обратилась ко мне  с  вопросом.  Она  почти  что  пропела  его,  так
мелодично прозвучал ее голос:
     - Скажите, а это будет очень-очень нехорошо с моей  стороны,  если  я
спрошу про тот случай, о котором упоминала миссис Бервик? Я про те  девять
швов, помните, она рассказывала? Ваш брат, наверно,  нечаянно  толкнул  ее
или как?
     Я поставил кувшин - он мне показался необычайно тяжелым и неудобным -
и посмотрел на нее. Как ни странно, несмотря на легкое  головокружение,  я
почувствовал, что даже дальние предметы  ничуть  не  туманятся  в  глазах.
Наоборот, миссис Силсберн, стоявшая в центре комнаты, назойливо, словно  в
фокусе, выделялась из всего окружающего.
     - Кто такая миссис Бервик? - спросил я.
     - Моя жена, - ответил лейтенант несколько отрывисто.  Он  смотрел  на
меня, словно комиссия из одного человека, призванная проверить,  почему  я
так медленно наливаю коктейль.
     - Да, да, конечно, - сказал я.
     - Что это было - несчастный случай? - настаивала миссис  Силсберн.  -
Он ведь не нарочно? Или нарочно?
     - Что за чушь, миссис Силсберн!
     - Как вы сказали? - холодно бросила она.
     - Простите. Не обращайте внимания. Я немного опьянел. Выпил на  кухне
лишнее, минут пять назад.
     Я вдруг оборвал себя и резко повернулся.  В  коридоре  под  знакомыми
решительными шагами загудел не  покрытый  ковром  пол.  Шаги  стремительно
двигались, надвигались на нас - и через миг невестина подружка  влетела  в
комнату.
     Она ни на кого не взглянула:
     - Дозвонилась наконец, - сказала она удивительно ровным голосом,  без
малейшего нажима, - чуть ли не час дозванивалась. -Лицо у нее  напряглось,
покраснело  -  вот-вот  лопнет.  -Холодное?   -   спросила   она   и,   не
останавливаясь, не ожидая ответа, подошла  к  столику.  Она  схватила  тот
единственный стакан, который я успел налить, и жадно, залпом выпила его. -
В жизни не бывала в такой жаркой комнате, - сказала  она,  ни  к  кому  не
обращаясь и ставя пустой стакан. Она тут же схватила кувшин и снова налила
стакан до половины, громко звякая кубиками льда.
     Миссис Силсберн сразу оказалась у столика.
     - Что они сказали? - нетерпеливо спросила она. - Вы говорили с Рэей?
     Невестина подружка сначала выпила, поставила стакан и потом  сказала:
- Я с о в с е м и говорила. - И слова "со всеми" она подчеркнула  сердито,
хотя и без обычной для  нее  театральности.  Взглянув  сначала  на  миссис
Силсберн, потом на меня, а потом - на лейтенанта, она добавила:  -  Можете
успокоиться - все хорошо и благополучно.
     - Что это значит? Что случилось? - строго спросила миссис Силсберн.
     - А то и значит. Ж е н и х уже не страдает от с ч а с т ь я.
     В голосе невестиной подружки снова появились привычные ударения.
     - Как это? C кем ты говорила? - спросил лейтенант. -  Ты  говорила  с
миссис Феддер?
     - Я же сказала: я  разговаривала  со  всеми.  Со  всеми,  кроме  этой
прелестной невесты. Она сбежала с женихом. - Невестина подружка посмотрела
на меня. - Сколько сахару вы плюхнули в это питье? - раздраженно  спросила
она. - Вкус такой. будто...
     - Сбежала? - ахнула миссис Силсберн, прижимая руки к груди.
     Невестина подружка только взглянула на нее:
     - А вам-то что? Не волнуйтесь, дольше проживете!
     Миссис Силсберн безвольно опустилась на кушетку. И я, кстати сказать,
тоже, Я не спускал глаз с невестиной  подружки,  и  миссис  Силсберн  тоже
неотрывно глядела на нее.
     - Видно, он тоже сидел у них на квартире, когда  они  туда  приехали.
Мюриель вдруг схватила чемоданчик, и они тут  же  уехали,  вот  и  все.  -
Невестина подружка выразительно пожала плечами. Взяв  стакан,  она  допила
его до дна. - Во всяком случае, всех нас приглашают на свадьбу.  Или,  как
это там называется,