крыл глаза.
     - Профессор от нас не уйдет, - сказал  Август.  -  Полиция  проверяет
город - негласно. Междугородное движение такси отменено. Частные машины  -
их сохранилось немного - на учете. Из четырех аэробусных станций - три  на
ремонте, одну мы оставили в качестве ловушки.
     - Он может придти в биомаске, - напомнил я.
     - Хоть в двух! Из города ему не выбраться. Не пойдет же он пешком.
     - Почему "саламандры" его не убрали... - задумчиво протянул Симеон.
     - Это вопрос? - Август поднял бровь.
     - Мысли вслух.
     - Ага! - Август повернулся ко мне. - Мы также ищем остальных -  Элгу,
Анну, Краба. Все они исчезли. Это, между прочим, твоя вина,  Павел.  Зачем
тебе понадобилось лезть в драку? Ничего бы ему не сделали. Ты  должен  был
сказать: Извините, - и закрыть дверь. Голову тебе починили?
     - Все в порядке, - неловко сказал я.
     - Плохо работаем, - голос  Августа  опять  стал  жестким.  -  Сны,  о
которых тебе рассказывала Анна, это приманка. Блесна. Она не фантом. У нее
охранные функции.
     - А зачем нужно охранять профессора? - спросил Симеон.
     - Мысли вслух? - осведомился Август.
     - Нет, вопрос.
     Август смотрел, не мигая, громадными глазами.
     - Послушайте, Симеон, вы очень не хотите сотрудничать с нами?
     - Да, - сказал Симеон.
     - Боитесь военных?
     - Я всего лишь полицейский. И за моей спиной не стоит МККР.
     Август подумал. Пожевал толстыми губами. Принял решение:
     - Ладно. Дальше. Специалисты исследовали аппаратуру в Доме. Волнового
генератора там нет.
     Этого я не ожидал.
     - Вы говорили с советником, с Фольцевым?
     - Да.
     - Нет, о Спектаклях?
     - О Спектаклях не говорили.
     Я коротко изложил свой  разговор  с  советником.  Август  слушал  без
интереса.
     - Все это  хорошо,  Павел,  -  нетерпеливо  перебил  меня  он,  -  но
отношения к  делу  не  имеет.  Честное  слово,  если  бы  там  и  оказался
генератор, то я все равно не позволил бы распылять наши силы. Есть главное
и есть второстепенное.
     - Пошлите кого-нибудь на Спектакль, пусть замерят эмоциональный фон.
     Август заворочался так, что кресло застонало:
     - В конце концов, я начинаю думать, что у тебя идефикс, Павел...
     - Я прошу вас...
     - Ладно.
     Я видел, что он не пошлет. И я чувствовал, что мне не  доказать  ему,
что тихая зараза, которая, как болотный туман,  расползается  из  обычного
Дома, гораздо опаснее всех фантомов.
     Я  подумал,  что  в  принципе  возможно   вообще   не   выходить   из
искусственного мира Спектакля: включить в него производство, науку  -  как
его элемент, и тогда  люди  будут  ездить  на  работу,  полагая,  что  они
находятся не в  такси,  а  в  боевой  колеснице  Древнего  Египта,  и  что
диссертация  -  это  не  диссертация,  а  средневековый  трактат  Фимилона
Аквитанского "О природе и происхождении демонов". Ведь в  каждом  человеке
живет страсть к Игре, и если снять ограничения, сознательно наложенные  на
себя человечеством в своем долгом  и  трудном  пути,  то  Игра  -  всплеск
безудержного веселья, романтики и приключений. Но тогда суррогат знания  и
чувства захлестнет мир.
     Снова раздался звонок. Август поднял трубку и забыл ее положить.
     - Пожалуйста, - растерянно сказал он. - Станция-близнец  одиннадцатая
произвела показательный выстрел в сектор Земли. - Голос его окреп. - А эти
болтуны,  эти  паникеры  из  МККР  настолько  перетрусили,  что  приказали
международным частям покинуть территорию Бальге.
     - Это не трусость, - Симеон так  потер  лицо,  словно  хотел  содрать
кожу.
     - На орбите Марса десяток  тяжелых  крейсеров,  на  самом  Марсе  две
станции ближней защиты, - наливаясь кровью говорил Август. - А эти... мало
того, что вывели войска, они еще завернули "Скальда" - ему оставался  один
день полета, завтра раскатал бы близнецов по всему пространству.  Нет,  вы
послушайте  -  Шуто  потребовал,  чтобы  профессора  Нейштадта   целым   и
невредимым доставили к нему. И сейчас они серьезно обсуждают этот  вопрос.
Кроме советского, кажется, только французский представитель против. Вместо
того, чтобы поднять по тревоге дивизию  "призраков",  накрыть  всю  Бальге
куполом радиопомех, высадить десант и через два часа доставить этого  Шуто
в тюрьму МККР, они, видите ли, вступают с ним в переговоры. Паникеры!
     - Они не паникеры, - снова возразил Симеон.
     Август несколько секунд бешено глядел на него. Рявкнул:
     - Знаю! - и положил трубку. Телефон тут же позвонил.
     - Да! Да! Делаем все, что можем. Нет, гарантировать не могу. А вот не
могу и все. Так и  передайте.  Помощь?  Требуются  детекторы  генетических
кодов  -  двести  или  триста  штук.  Их   можно   снять   с   аэродромных
опознавателей. Ну так получите разрешение! Нажмите на правительство!
     Бросил трубку, повернулся массивным телом:
     - С кем вы, Симеон?
     Тон был чрезвычайно опасный. Я выпрямился.
     - Я ни с кем. Я наблюдатель, - внешне спокойно ответил Симеон.
     Они прямо впились друг в друга глазами. Я был готов ко всему. Я  знал
Августа. Если он решил стрелять, то он будет стрелять.  Его  не  остановят
никакие законы, никакие процессы, никакие скандальные сообщения в газетах.
Поэтому он и занимался особыми акциями. Но Август,  вероятно,  решил,  что
стрелять еще рано - как-то потускнел, сказал брюзгливо:
     - МККР запрашивает, можем ли мы гарантировать, что возьмем профессора
в течение двух суток. На это время они  собираются  растянуть  переговоры.
Понял, Павел, почему начались выступления? Теперь профессор не в коробке у
"саламандр". Теперь он работает на себя. И очень торопится - пока  его  не
захлопнули снова.
     Я молчал. А  что  было  говорить?  Ведь  именно  я,  пусть  невольно,
способствовал освобождению профессора Нейштадта.
     - По-настоящему, следовало бы тебя, отстранить, - Август  не  смотрел
на меня. - Но нет людей. И  нет  времени.  -  Сделал  внушительную  паузу,
придавая  вес  своим  словам.  -  Займемся  Боннаром.  Сегодня  утром  его
обнаружили. Симеон, у вас готова кассета? Давайте!
     Симеон притушил свет. На экране возникло лицо Боннара.  Он  улыбался.
Рядом мигала дата.
     - Ему было двадцать девять лет, - зачем-то сказал Август.
     Я подумал, что мне тоже двадцать девять. Совпадение не радовало.
     Фотографию  Боннара   сменила   длинная   улица   для   промышленного
транспорта.  По  обеим  сторонам   ее   поднимались   гладкие   стены   из
непрозрачного стекла. Камера показала их ничего не отражающую поверхность,
потом - цифровой индекс под выпуклым глазом осветителя.
     - Восточный район города, - сказал Август. - Заводской сектор,  самая
окраина. Линия скоростных перевозок. Не представляю, как его туда занесло.
     Я тоже не  представлял.  На  автоматических  линиях,  за  исключением
ремонтных бригад, людям было запрещено появляться: поток шел  с  громадной
скоростью, защитная автоматика не  гарантировала  безопасность  случайного
пешехода. Только очень серьезная причина могла заставить Боннара забраться
в эту путаницу тоннелей, где каждые  две  секунды  с  ревом  пролетал  над
землей громадный грузовой контейнер.
     - Внешняя охрана его пропустила, - сказал Август  Почему  -  этого  у
автомата  не  спросишь.  Внутренний  контроль   зафиксировал   присутствие
человека на полосе Прибыл дежурный - уже поздно. Сразу вызвали нас.
     Боннар лежал на  мостовой,  ничком,  выкинув  вперед  руки.  Над  ним
согнулись полицейские.
     - Самоубийство? - спросил я.
     - Самоубийство, - сказал Август. - Он бросился между контейнерами.
     - Все-таки он фантом?
     - Да. Здесь мы ошиблись. Мы были обязаны предвидеть тот случай, когда
кто-то из нас окажется фантомом. - Попросил, не оборачиваясь:
     - Симеон, будьте любезны, поставьте зондаж.
     На экране появился  город  -  старые,  еще  кирпичные  дома  бесшумно
исчезали, наезжая друг на друга.
     - Это, вероятно, ретроспекция,  -  сказал  Август.  -  Скорее  всего,
детство. Конец двадцатого века.
     Дома раздвинулись, образуя улицу. По гнутым рельсам прополз  смешной,
железный трамвайчик, скрылся за углом. Из  низкой  подворотни,  размазывая
слезы по круглым щекам, выбежал мальчик лет десяти. Огляделся,  сморщился,
плача, - уткнулся в стенку. Пошел косой дождь -  сильный  и  загадочный  в
своей беззвучности.
     У мальчика подрагивали плечи  под  мокрой  рубашкой.  На  стене  были
процарапаны детские каракули.
     Мне  хотелось  отвернуться.  У   меня   было   предубеждение   против
посмертного зондажа головного мозга: словно подглядывают  за  человеком  в
замочную скважину. Все равно он мало что давал - редко кто  мыслит  ясными
зрительными  образами,  обычно   получается   каша,   которую   невозможно
анализировать.  Правда,  ходили  слухи,  что  с  помощью  зондажа  удалось
раскрыть несколько весьма запутанных дел. Но я бы не  хотел,  чтобы  после
моей смерти из мозга вытаскивали то, что  я  видел  и  чувствовал  в  свои
последние минуты.
     - Возьми "память", сидишь, как глухой, - сказал Август.
     Я без особой  охоты  надел  браслет,  прилепил  на  виски  кристаллы,
интенсивность эмоций поставил на самую низкую.
     На экране под осенним ветром яростно метались деревья -  буря  мокрых
листьев. Временами они становились прозрачными, и тогда открывалась река -
широкая, пустая, в сетке дождя.  По  ней,  отчаянно  дымя,  плыл  курносый
буксир. Река без всякого  перехода  сменилась  местом,  где  умер  Боннар.
Качались непрозрачные стены. Словно он был пьян. На  экране  сменяли  друг
друга то небо, то бетон - Боннар  закидывал  голову.  И  тут  бесконечное,
острое, смертельное отчаяние охватило меня. Были в этом отчаянии и жалость
к себе, и стыд, и страх, и полная безнадежность, и что-то еще такое,  чего
определить было нельзя.
     Снова появилась улица. Мальчик. Каракули на стене. Что-то вроде "Ау".
Плечи вздрагивали от рыданий. Пахло гарью и смертью. Все погибло, не  было
пути назад. Вот сейчас стены качнутся в последний раз и рухнут...
     Зажегся свет.
     - Впечатляет, - кивнул Август. - Чрезвычайно острая передача  эмоций.
У вас, Симеон, отличная лаборатория.
     Я сидел неподвижно. Неужели Август ничего не понял? Или, наоборот, он
понял все, но не хочет говорить при Симеоне. У меня перед  глазами  стояла
отсыревшая, темная штукатурка старого дома, на  которой  камешком,  слабой
рукой, вкривь, было процарапано нелепое и древнее имя - Аурангзеб.
     - Полагаю, что часа через два мы получим  необходимую  аппаратуру,  -
сказал Август. - Ведь у профессора лучевой  передатчик?  Как  вы  думаете,
Симеон, мы сможем воспользоваться армейской базой?
     - Я думаю... - начал Симеон.
     И замер с открытым ртом.
     В прихожей гулко, часто затопали сапоги. Дверь распахнулась с треском
- от удара. В комнату,  толкаясь,  ввалились  солдаты  в  синих  мундирах.
Мгновенно по двое стали около  каждого  из  нас  -  автоматы  наизготовку.
Чувствовалась хорошая школа.
     - Сидеть! - гаркнули мне в ухо.
     Жесткие руки легли на  плечи.  Я  упал  в  кресло,  ощущая  противную
пустоту в груди. Напротив меня, схваченный за локти, медленно опускался на
стул Август.
     Звонко, неторопливо  щелкая  каблуками,  слегка  покачивая  блестящим
стеком, вошел офицер. На плече у него были нашиты желтые молнии. Козырнул,
резко  откинув  два  пальца  от  высокой  фуражки.  Оглядел  нас,  сказал,
высокомерно растягивая гласные:
     - Должен быть еще один. Четвертый.
     К нему сунулся сержант, зашептал в ухо. Офицер брезгливо кивал.
     Август опомнился:
     - Сударь, что это значит?
     - Привезите его, - приказал офицер сержанту.
     Тот опрометью бросился из комнаты.
     - Сударь, - холодно повторил Август, - соизвольте прекратить _э_т_о_.
Я сотрудник Международного Комитета по контролю над разоружением.
     Офицер с подчеркнутым вниманием вперился в него.
     - Неужели? - он картинно поднял брови. Хлестнул стеком  по  сияющему,
черному голенищу. - Выведите их!
     Я впервые видел,  как  Август  растерялся.  Он  теребил  пуговицу  на
пиджаке - оторвал и бросил ее.
     Двое солдат подняли  Симеона.  Он  был  бледен  до  синевы.  Спокоен.
Смотрел в пол. На скулах его горели красные пятна.
     Август, с трудом выдавливая из себя звуки, спросил его:
     - С кем вы, Симеон?
     Симеон обернулся в дверях.
     - Я ни с кем. Я - наблюдатель, - сказал он.
     Его толкнули в спину.



                                    11

     Видимо, заранее было решено отвезти меня сюда, потому что в  квартире
было прибрано, в ней стояла новая мебель.  В  комнате  работал  телевизор.
Напротив него в мягком кресле сидел уже знакомый мне человек - в  стальном
костюме и смотрел на экран. Тот, что выслеживал. Когда я вошел, он даже не
обернулся.
     Я отправился на кухню. Второй охранник - белобрысый,  что-то  жующий,
отклеившись от косяка, последовал за мной. Я заварил кофе. Настроение было
кислое. Мне ничто не угрожало. Меня просто изолировали на некоторое время.
Пока не найдут профессора. Через пару  дней  отпустят.  В  крайнем  случае
здешнее правительство извинится. Если только  правительство  поставлено  в
известность.
     Кофе был горький.
     Августу тоже ничто не угрожало. Его тоже отпустят.  Он,  наверное,  в
бешенстве. Вышагивает комнату, заложив  кулаки  в  карманы.  Лицо  у  него
малиновое. Он скребет череп ногтями - ищет выход.
     Что касается  Симеона...  Очень  плохо,  если  он  расшифровал  слово
власти. Нет, еще хуже, если он  передал  его  второму  отделу.  А  мог  он
расшифровать слово? Вполне. Оно  держалось  на  экране  целую  секунду.  А
передать военным? Не знаю. Может быть.
     Тонкая чашечка  треснула  у  меня  в  руках.  Кофе  потек  по  столу.
Белобрысый охранник, как пружина, выпрямился на звук. Увидел -  достал  из
коробочки леденец, зачмокал.
     Значит, военные. Второй отдел. Контрразведка. Они, конечно, с  самого
начала знали, кто мы такие и чем занимаемся. Они нам не мешали: они просто
ждали, пока мы не выйдем на профессора. А потом нас отстранили.  Вероятно,
юристы роются сейчас в каталогах, ища  оправданную  законом  формулировку.
Так. Теперь "саламандры". Как это сказал Симеон? Он ведь  очень  интересно
сказал. Почему они не убили библиотекаря? Ну, прежде всего "саламандры" не
знали, что он - это профессор Нейштадт. Они считали его рядовым  фантомом.
Или старшим группы. Иначе бы они вытрясли из него все. Хорошо.  Но  они  и
так из него все вытрясли. По их представлениям. Он  им  просто  не  нужен.
Однако его берегли, убирали каждого, кто  к  нему  приближался.  Например,
Кузнецова. Значит, он им все-таки нужен. Зачем?
     Не хватало какой-то детали, какой-то мелочи, чтобы все встало на свои
места.
     По радио читали сводку новостей. В самом конце текста диктор сообщил,
что группа полномочных представителей Совета  безопасности  МККР  достигла
предварительного соглашения с новым президентом республики Бальге доктором
Моисом Шуто. Подробности соглашения не передавались.
     Я выключил радио. Я желал доктору  Моису  Шуто  провалиться  ко  всем
чертям. Воздух за окном синел. Стиснутый домами  полз  двухъярусный  поток
желтых, прозрачных такси. По тротуару торопились, редкие пешеходы.
     Мне нечем было  заняться.  Я  принял  душ  и  лег  спать.  Белобрысый
охранник сел на стул около кровати. Надолго. Бросил в рот еще леденец.
     Проснулся я от грохота. Уже рассвело. Прямые лучи пересекали комнату.
На полу блестело множество осколков. Оба моих стража с пистолетами в руках
стояли у окна. Оно было разбито и в  раме  его  застряло  тяжелое  длинное
копье.
     Давя стекло ногами, я подошел  к  окну.  Охранники  оглянулись.  Было
такое ощущение, что сейчас они заговорят. Но  старший  лишь  мотнул  мятым
лицом, и белобрысый исчез. Я выглянул. По улице удалялся конский топот. Из
домов выбегали люди. Собралась изрядная толпа.  Белобрысый  влез  в  самую
середину, расспрашивал.
     Я  втащил  копье  в  комнату.  Оно  было  настоящее,  деревянное,   с
треугольным металлическим наконечником,  к  шейке  его  был  привязан  пук
разноцветных лент. Где они его взяли? Разве что в музее.
     - Ала-а!.. - раздался слитный, многоголосый крик.
     Из-за поворота вылетел  с  десяток  всадников.  Нагибаясь  к  гривам,
понеслись вдоль улицы. Каждый держал несколько пылающих  факелов:  швыряли
их в окна - звон стекла и гудящее пламя вырывалось наружу.
     Толпа на мостовой секунду стояла в оцепенении. Вдруг все закричали.
     - Ала-а!... - вопили всадники.
     Люди полезли в парадные, вышибали рамы первого этажа. Улица мгновенно
опустела.  Белобрысый  остался  -  один  посередине   мостовой.   Всадники
приближались. Он помахал передним пистолетом. Кажется, выстрелил. Передний
конник в  шляпе  с  красным  пером  коротко  гикнул  и  проскакал  мимо  -
белобрысый лежал навзничь, из груди его торчало древко.
     Я не помню, как очутился  внизу.  Второй  охранник  кубарем  скатился
вслед за мной. Всадники исчезли. Большинство домов  пылало.  Валил  жирный
дым. Улица заполнялась людьми. Женщины выбегали, прижимая детей  к  груди.
Мужчины торопливо выбрасывали вещи, какие-то медные котлы, сундуки, обитые
железом. Полетели перья из треснувших перин.
     Первым делом я занялся белобрысым.  Он  лежал,  вцепившись  в  древко
посиневшими пальцами. Копье глубоко ушло в грудь. Руки  у  него  были  еще
теплые, а лицо в грязных пятнах - неподвижное.
     Требовались срочные меры. Я схватил за рукав второго охранника. Он  в
это время взваливал на спину здоровенный холщовый мешок.
     - Есть аптечка? Позвоните в "скорую" - из любой квартиры!
     - Пусти! Пусти! - с неожиданной злобой закричал  охранник.  Лицо  его
перекосилось. Он замотался всем телом: - Пусти, тебе говорят!
     - Ваш коллега умер, -  как  можно  внятнее  произнес  я.  -  Вызовите
"скорую", я пока восстановлю сердце.
     - Да пусти же, так тебя и так! - охранник рванулся.
     Тонкая материя легко разошлась. Он по инерции сделал шаг назад, упал.
Мешок лопнул. Полилось  белое  пшеничное  зерно.  Охранник  охнул  и  стал
торопливо собирать его пригоршнями, плача от злости.
     - Здесь есть врачи? - громко спросил я.
     Два-три бледных, испуганных лица обернулись ко мне на мгновение.  Все
что-то делали: тащили, увязывали, складывали. Воздух гудел от раздраженных
голосов. Плакали дети. Я заметил, что одежда на людях какая-то странная  -
матерчатые, грубые куртки, полосатые широкие  панталоны,  кожаные  сапоги,
туфли с металлическими пряжками.
     Улица вместо силиконового асфальта была вымощена  булыжником,  кривые
дома из неоштукатуренного камня тесно лепились друг к другу, а в раскисших
канавах текла зеленая, омерзительная вода.  Оттуда  доносился  невыносимый
смрад.
     Это был средневековый город.
     Худощавый человек во вполне современном костюме протолкался  ко  мне,
показал плоскую, металлическую коробочку, пристегнутую к запястью.
     - Вы звали на помощь? Я врач. Что случилось?  -  Тут  же  присел  над
мертвым, потрогал веки. - Держите!  -  упершись  в  грудь,  сильно  дернул
копье. Обильно пошла кровь. Он достал из коробочки  безыгольный  инъектор,
залил рану пенистой жидкостью. Она быстро уплотнилась,  порозовела.  Затем
он сделал еще одну инъекцию - рядом.
     Ноздри белобрысого дрогнули.
     - Все, - сказал человек, выпрямляясь. - Все, что могу: глубокий  сон.
Остальное в клинике. Черт! Какая сейчас клиника! - Повернул ко мне нервное
лицо. - Наконец-то вижу хоть одного нормального. Вы  можете  сказать,  что
произошло? Все словно с  ума  посходили.  Маскарад  какой-то.  Или  это  -
временной сдвиг, и мы перенесены куда-нибудь в четырнадцатый век?
     Он постучал по стеклу медицинского браслета:
     - Вот - ни одна больница не отвечает.
     Я хотел ему объяснить - не вышло.  Высокий  женский  голос  исп