тому казалось, что мы находимся под водой,  а  внутренняя
была облицована теплыми древесными плитами со множеством раковин и каверн.
Голые, как мышиные хвосты, длинные стебли растений, осыпанные  невзрачными
цветами, спускались от потолка  до  пола.  Приземистое  здание  из  серого
песчаника квадратом опоясывало площадку, на  небесной  пленке  ее  мерцали
тысячи серебряных  колокольчиков,  метались  пунцовые  пионы  в  раскисших
клумбах.
     Церемония задерживалась. Время тянулось резиной и не хотело  умирать.
Я считал про себя до тысячи, поминутно сбиваясь. Начинал сызнова. Я  очень
устал.  Было  много  утомительных  хлопот.  Рана   у   Антиоха   оказалась
огнестрельной, эксперты обнаружили копоть на рубашке: стреляли с  близкого
расстояния, пулю не нашли, и это затрудняло расследование.  Меня  вызывали
восемь раз - инспектор попался молодой и настойчивый, у  него  на  лацкане
пиджака был приколот гордый ромбик ВУЗа.  Довольно  быстро  я  понял,  что
подозревает он меня, главным образом потому, что больше некого, но  смерть
наступила вечером, когда я находился с Ольгой,  -  она  подтвердила.  Это,
конечно, не вписывалось в нашу мораль,  но  уголовной  ответственности  не
подлежало. Мы беседовали по шесть часов непрерывно,  инспектор  беспощадно
курил и, кажется, уставал от меня больше, чем  я  от  него.  Вызывали  еще
дворника, остальные в поле  зрения  не  попали.  Толку  здесь  было  мало.
Варахасий нес  такую  чушь  о  своем  происхождении,  такими  потрясающими
подробностями уснащал сюжет "Преступления и наказания", так рыдал о гибели
христианской души и просил  вернуть  его  обратно  в  пятый  том  собрания
сочинений, что на него махнули  рукой.  Между  прочим,  у  него  оказались
настоящие, подлинные документы, свидетельствующие о том, что он человек  и
гражданин.  Разумеется.  Какие  могут  быть  фантомы   в   эпоху   зрелого
социализма?  Дело  было  глухое.  К  концу  мы  несколько  подружились   с
инспектором,  и  он  прямо  говорил  об  этом.  В  дополнение,  экспертиза
установила резкую асфиксию - смерть наступила от внезапного  удушья,  рана
на груди была не смертельная, пуля даже не пробила костя, просто царапина,
сердце выглядело нормально. Будто Антиох просто перестал дышать. Никто  не
мог объяснить этот странный факт. И меньше всех я. Я и не пытался.  Всякие
объяснения звучали до жути неправдоподобно.
     Женщина в седом парике и закрытом платье с коралловой ниткой  на  шее
пригласила нас внутрь. Отворились скорбные двери. Зал был отделан  грубым,
ноздреватым камнем, поднятым с океанского дна. Две узкие щели вместо  окон
пропускали лучи тумана, которые упирались в постамент.  Начали  топтаться.
Не знали, что дальше. Женщина  ушла  в  служебный  вход.  Рядом  светилось
окошечко. Я заглянул и увидел, как она, сидя за столом, наливает себе чай,
берет бутерброд с сыром.
     В перекрестье голубого тумана возник красивый деятель - лет тридцати,
уже полнеющий крахмальным лицом. Гладкий костюм обтягивал его, как  кожура
виноградину. Он начал  говорить,  сложив  руки  из  хрупкого  фарфора.  Он
сказал, что Антиох умер молодым, но многое  успел  сделать.  Он  прикрывал
кукольные глаза и наклонял розовый пробор, думал о своем. Он был  неживой,
напудренный. Я считал до тысячи. Я слышал, что на это место  очень  трудно
устроиться. Работа скучная, но страшно денежная, желающих -  отсюда  и  до
Луны. Этого деятеля, наверное, взяли за баритон. Чудесный  был  баритон  -
взлетал и бился о потолок, страдая,  а  потом  падал  почти  до  шепота  в
переливах  искреннего  горя.  Сослуживцы  Антиоха   стояли,   как   шкафы,
терпеливо. Родственница вздыхала, держа наготове  платок,  кивала  каждому
слову. Дворник всхлипывал и утирался полой  ватника.  Буратино  подал  ему
пузырек  с  медицинского  столика  в  углу.  Варахасий,  прислушиваясь   к
ощущениям, понюхал горлышко и опрокинул пузырек себе  в  рот  -  застыл  с
выпученными  глазами.  Сбоку  я  видел  Ольгу.   Чеканный   профиль.   Она
дотрагивалась пальцем до щеки, словно болели зубы. Баритон иссяк.  Деятель
очнулся и предложил сказать кому-нибудь из присутствующих.  Дворник  полез
вперед, размахивая пузырьком: А чего?.. А скажу -  всю  правду!..  -  Трое
сослуживцев мгновенно сомкнулись перед ним, и он, как рыба о лед, бился об
их каменные спины.
     Заиграла музыка. Тихо и печально обволокла  крохотный  зал.  Кажется,
Шопен, я не разбираюсь. Деятель шагнул назад и растаял за голубым  крестом
тумана. Все пошли вокруг. Шаркали ногами. Я не стал смотреть  на  Антиоха.
Очень надо. Достаточно того, что я нашел его в пустой квартире.
     Я  ждал,  когда  все  это  кончится.  Державшийся  рядом   незнакомый
сухощавый человек церемонно поклонился.
     - Прошу прощения, милостивый государь, вы меня  не  узнаете?  Я  имел
честь: Иван Алексеевич...
     - Ах, да, - сказал я.
     Он, показывая, повернул к свету точеное, тщательное лицо.
     -  Как  видите,  пришлось  вспомнить  навыки  молодости.  Получилось,
кажется, неплохо.
     - Поздравляю, - равнодушно сказал я.
     Он удивился.
     - Сегодня я ухожу обратно, я теперь смогу. Вы  уверены,  что  вам  не
понадобится моя помощь?
     - Прощайте, - сказал я.
     - Ну что ж,  -  ответил  Иван  Алексеевич.  Из  взгляда  его  исчезла
доброжелательность. - Один  вопрос:  стараниями  господина  Осокина  здесь
появилось несколько персонажей...
     - А мне наплевать, - сказал я.
     Он поднял четкую бровь.
     - Простите?
     - Наплевать.
     Иван Алексеевич опустил бровь.
     - Всего хорошего, милостивый государь!
     И понес высокомерную голову к выходу.
     За ним потянулись остальные. Родственница  ухватила  меня  под  руку.
Дворник уже не мог идти, его вели сослуживцы, крепко держа  за  вывернутые
локти. Буратино суетился перед ними.
     - Осторожней, осторожней, ребята... Не уроните, потом не подымем...
     Проезжая мимо, дворник со скрипом повернул налитые, бычьи глаза.
     - Ничего, здеся тоже можно жить, если приспособиться...
     Мы прошли в зал ожидания. Я  искал  Ольгу.  Она  куда-то  подевалась.
Родственница не отпускала меня.
     - Вы, наверное, дружили с Антошей? Меня зовут Вера Васильевна...
     Я крутился всем телом.
     - Он был очень хороший мальчик, - сказала она, поднимаясь на  цыпочки
и дрожа бурыми  осенними  веками.  -  Такой  вежливый,  послушный.  Другие
шалили, а он послушный.
     Вытирая оплетенные паутиной мешки, она рассказала, что было  плохо  с
родителями, Антиох жил у нее, она водила его гулять и будила по утрам,  он
поджег штору - приехали пожарные, она отвела его в первый класс,  а  потом
проверяла уроки, он болел скарлатиной,  ему  казалось,  что  дед  с  белой
бородой ходит по комнате, она рисовала ему стенгазету и  сшила  костюм  на
выпускной вечер, он поступил в институт  и  переехал,  он  заходил  каждый
праздник, он подарил ей корзинку для хлеба, в прошлом году она купила  ему
галоши, а он отказался носить, они так и стоят у нее в прихожей...
     - Он был тихий, тихий мальчик...
     Я увидел Ольгу. Она шла к выходу. Я не понимал, при чем тут галоши. Я
не решался позвать ее. Она вышла наружу и спустилась по ступенькам.
     - Вы меня извините, Вера Васильевна, - сказал я, - но мне - нужно.
     Старушечьи пальцы сжали мою руку так, что отпечатались синие пятна.
     - Это она его отравила, я знаю...
     - Что вы, Вера Васильевна!..
     - Я знаю, знаю, она ненавидела его...
     У меня перевернулось сердце, но я выбежал вслед  за  Ольгой.  Снаружи
извивался грохочущий стеклянный лес. Бурлили потоки. Низвергался водопад с
карниза. Здание находилось на холме, и все серое,  бесконечное,  наводящее
ужас пространство было заполнено шевелящейся массой воды.
     Струи ударили и ослепили меня.
     Мокрый Буратино заботливо придерживал дворника, который смотрел вниз,
на кирпичный куб, окруженный железным забором, - из толстой трубы  вытекал
и прибиваемый дождем волочился по желтым газонам угольно-черный дым.
     - Дым. Зачем дым? - горько спросил дворник.
     - Это чтоб видели - что без обману, -  сердито  ответил  Буратино.  -
Стой прямо, дядя! Стоять можешь? Ну  давай  -  левой  ногой  шажок...  Вот
так... Теперь правой ногой шажок... Да не падай, дубина!
     Ольга уже подходила к остановке. Я  побежал  изо  всех  сил.  Шумный,
хлещущий дождь облепил меня. Как дракон, вылез из серой  пелены  неуклюжий
трамвай. Двери захлопнулись. Вагон был совершенно пустой. Я взял билет,  и
он расползся у меня в руках. Я промок насквозь.  Я  устроился  за  кассой.
Тонко стонали колеса. Ольга сидела впереди. Она знала, что я здесь. Она не
обернулась. Трамвай пробирался по  новостройкам  между  унылыми  высотными
коробками, где в канавах блестела глинистая земля. Редкие машины поднимали
коричневые фонтаны брызг.
     Антиох ушел вовремя. Два года он жил какой-то придуманной жизнью. Два
года прошли без сна и покоя  в  лихорадочном  беге  неизвестно  куда.  Он,
наверное, понял, что работает впустую  -  колотится  головой,  а  стена  с
каждым ударом все толще и толще. Если бы он не ушел, то просто не  знаю  -
как? Дальше пути не было.
     Глина кончилась.  Потянулись  безнадежные  улицы.  Здесь  был  потоп,
темное нутро ливня. Крутились  водовороты.  Сотрясая  дома,  ревел  мятыми
трубами  водяной  орган.  Гремело  и  рушилось.  Трамвай,  будто  корабль,
вспучивал перед собой длинные волны. Тополиный пух растворился, с деревьев
смыло листья, как старый пепел.  Небо,  грузное  и  лохматое,  пропитанное
горячей водой, навалилось на крыши, струило пасмурную унылость.
     В такие дни  легко  умирать.  В  бессмысленном  грохоте  дождя  легко
переходить из одного призрачного мира в другой.
     Показалась  площадь,  превращенная  в  озеро.  Трамвай,  пошатываясь,
дополз до нее и замер. Ольга вышла. Мне было еще  три  остановки.  Я  тоже
вышел. По всей поверхности плыли  и  лопались  пузыри.  На  тумбе  отмокли
афиши. Ольга остановилась, поджидая. И я остановился.  Трамвай  с  громким
скрежетом потащился дальше. Тогда она повернулась.
     - Ты почему здесь?
     - Нипочему.
     Она поглядела на часы. Дождь обтекал  ее.  Она  не  замечала,  что  -
дождь. Прикинула в уме и сказала:
     - Все кончилось. Ты, пожалуйста, больше не приходи ко мне.
     - Ладно, - сказал я.
     Мы стояли посередине площади, и небо  отражалось  в  ней.  Мы  стояли
посередине рыхлого неба.
     Ольга кивнула и пошла через площадь. Я пошел в  другую  сторону.  Мне
было все равно, куда идти. Мок брошенный автобус. Бронзовый старик сидел в
сквере на постаменте. Я поднялся на  ажурный  мостик.  Доски  были  белые.
Облезлые львы держали тросы в зубах. Я щурился, выжимая воду  из-под  век.
Канал внизу распух, как муравейник. Навсегда тонули листья. Я снял пиджак.
Он был тяжелый и бесформенный. Горячие струи побежали за шиворот. Я сжимал
чугунные перила. Я не  знал,  что  мне  делать.  Жесткие  капли  торопливо
ощупывали меня.

     9

     Дождь лил весь день и всю ночь, а потом опять весь день и  опять  всю
ночь.
     Будто все дожди мира собрались над несчастным городом.
     Дул резкий, сырой, порывистый ветер с залива. Вздрагивали  антенны  и
провода. Свеже пахло море. Бешеная река, обратившись вспять, поднялась  до
гранитной набережной и вошла в улицы. Мутные  волны  гуляли  по  мостовым.
Переполнились люки. Плескалось на площадях.  Как  мачта  погибшего  флота,
торчала исполинская колонна с ангелом на вершине.
     Ангел хмуро благословлял город.
     В газетах печатались сводки Комиссии по борьбе с наводнениями. Раз от
разу все благоприятнее. Их расклеивали с  утра,  а  уже  к  обеду,  смытые
дождем, они бессильно плыли, раскинув бумажные крылья.
     Ночи были пронизаны упорным шумом волн. Часто и тревожно палили пушки
с фортов крепости. День  занимался  нехотя  -  истерзанный  и  бледный,  в
пронзительном сером свете летящей с неба воды.
     У меня в комнате протек потолок. Сырое пятно  покрыло  весь  угол,  в
центре его набухали и отрывались могучие капли. Я писал безответные заявки
в контору и регулярно менял таз, наполнявшийся до краев. Конечно, сидел  в
отгулах. В институте уже поговаривали, что я не хочу работать.  Поэтому  я
забрал домой кучу материалов и просиживал до утра, готовя  публикации.  На
четвертый день пятно доползло до середины комнаты,  пришлось  переставлять
мебель.
     Когда я разбирал книги, то  с  полки  неожиданно  слетели  три  белые
страницы.
     Я поднял их.
     Это были те самые страницы, которые лежали на столе  перед  Антиохом.
Последнее, что он читал. Я взял их тогда - неизвестно  зачем.  Видимо,  на
память.
     Все, что осталось - три страницы.
     Я примостился на краю, желтый круг лампы выхватил:
     "ВОРОН".
     Под заголовком стоял эпиграф: "Кто кричит ночью? - Ворон!".
     Дальше шел текст. Я пробежал глазами - из чистого любопытства.
     Странный  заунывный  гул  раздавался  вокруг.  Лампа   вдруг   начала
тускнеть, наверное, упало  напряжение.  Я  машинально  протянул  руку,  но
выключателя не оказалось. Как жучки, зашевелились буквы  в  строке.  Стало
трудно дышать. Багровый волосок под абажуром мигнул и рассыпался искрами.
     Я поднял голову. Темное, глубокое  небо,  обглоданное  зубцами  елей,
раскинулось надо мною. Мрачные стволы стонали от ветра.  Черное  полотнище
птиц  выдралось  из  леса  и  с  деревянным  плачем  потянулось  в   тощий
бледно-зеленый закат.
     Он тут же померк.
     Я стоял на сырой тропинке. Она уходила вглубь, в чащу, где меж голого
сушняка  плавала  мерцающая  паутина.  Меня  словно  кто-то   звал   туда.
Заскрипела  железная  земля  под  ногами.  Лес  сомкнулся.  Перистые  лапы
папоротников перевешивались на тропу  и  хрустко  обтекали  колени.  Тлели
россыпи гнилушек.  Темнота  была  какая-то  прозрачная,  все  виделось  до
мельчайших деталей: крупная чешуя на  стволах,  белесые  узловатые  корни,
каждая иголка липкой хвои - лес будто просвечивали рентгеном.
     Раздавался сухой треск, и шел он сразу со  всех  сторон  -  нарастая.
Невидимый смерч ломал деревья, приближаясь ко мне. Оборвались синие бороды
лишайников, - на тропу,  грозно  хрюкая  и  в  травяную  кашу  перемалывая
папоротники, выперлось чудище, похожее на громадную  свинью.  Оно  было  в
бурой щетине, над пятачком, размером  с  нормальную  сковородку,  блестели
злобные глазки, а между ними, как копье, торчал прямой  и  мощный  рог.  К
основанию рога были привязаны две веревки, чтобы  управлять,  и  концы  их
держала сидящая на спине девушка в разодранном платье.
     - Храни вас господь, добрый господин, - заплаканным  голосом  сказала
она. - Не бойтесь моего единорога, он нападает только на злых людей.
     Единорог дернул волосатым боком,  нехорошо  оглядел  меня  и,  уперев
костяной  рог  в  землю,  захрупал  сочными  листьями.  Девушка  наклонила
всклокоченные букли, забитые соломой, веточками и каменной пудрой.
     - Я Мария из Эльбаха, добрый господин.  Мне  очень  нужно  попасть  в
далекую северную Сарматию. А я не  знаю,  где  такая  -  далекая  северная
Сарматия... И никто не знает...
     Она всхлипнула и кулаком размазала слезы по грязной щеке.
     - Ради великомученика Ферапонта, искоренителя язычников!..
     Рог напряженно повернулся острием в мою сторону.
     - Вон туда Сарматия, - протянув руку,  сказал  я  голосом  звучным  и
ясным, какого  у  меня  никогда  не  было.  -  Прямо  по  этой  прогалине,
километров шестьсот, а потом налево. Там будет написано.
     Мария так и просияла розовыми деснами.
     - Благодарю вас, добрый господин! Храни вас господь!  -  босой  ногой
пнула единорога под вздох. - Шевелись, боров ленивый!..
     Единорог, оставляя борозды, развернулся, как танк, и затрусил  прочь,
пофыркивая, подкидывая кольцом поросячий хвостик.
     Я пошел дальше, оглядываясь. Треск утихал. Мне было  не  по  себе.  А
если увидит, что обманул, и вернется? Правда, шестьсот  километров  -  это
приличное расстояние.
     По бокам надрывно стонали траурные ели. На папоротнике,  как  клюква,
горели круглые малиновые огни. Из-за деревьев вылетела сонная  стрекоза  и
скользнула мне по лицу шуршащей слюдой.
     Сказочный, необычайный лес.
     Тропинка нырнула под дерн и кончилась. Я вышел  на  опушку.  Травы  в
теплой ночной росе сбегали вниз, и там облачной массой шевелились  плотные
кусты. Впереди, отдельно от всех, скорчив угольные сучья, стояло  большое,
сожженное молнией дерево. На нем сидел ворон величиной с петуха  и  чистил
отливающие металлом гладкие перья.
     Заметил меня - с хитрым видом прижал к крылу лысую плоскую голову.
     - Пр-ривет, Ар-ркаша! - нечисто, по-птичьи, сказал он.
     Меня звали иначе, но я не стал  спорить.  Из  дышащих  сырым  туманом
кустов навстречу мне вышел человек в расстегнутой рубахе  и  приветственно
махнул рукой.
     Это был Антиох.
     На закатанных до колен джинсах его поблескивали медные заклепки.
     - Я тебя ждал, - быстро сказал Антиох. - Никогда не верил,  что  лишь
один найду эту дорогу. Кто-то должен был прийти следом.
     Он совсем не изменился:  те  же  дикие  волосы,  лихорадочные  глаза,
движения - будто опаздывает на поезд.
     - Где это мы? - поинтересовался я.
     Я почему-то воспринимал все вполне естественно.
     Антиох поднял странные серые брови.
     - Не понимаешь? Ну - научный сотрудник...
     Птичьи крики таяли в погасшем небе. То,  что  я  принимал  за  кусты,
оказалось зарослями крапивы.  Она  взметывалась  выше  головы,  совершенно
черная и глухая, в ядовитой бахроме, листья и стебли  были  редко  опушены
стеклянными ворсинками. Крапива струилась по обрыву, и в ножевых просветах
ее плескалось яркое серебро воды.
     Наверное, дальше находилось озеро.
     - Я иногда ловлю рыбу, - загадочно сказал Антиох. - Просто руками. Ты
не можешь себе представить: погружаю в воду и ловлю. Тут есть карпы в метр
длиной. Им по двести лет. У них чешуя - золотая. Я возьму за жабры, вытащу
- они пучат глаза, в первый раз видят человека. Даже  не  уплывают,  стоят
около ног.
     Он отступил ближе к темным зарослям. Я невольно шагнул за ним.
     - Или змеи. Здесь есть удивительные змеи - зеленые, даже  изумрудные,
с красными глазами, или голубые, как лазурь, и тоже с красными глазами.  Я
поднесу к лицу плоскую мордочку, загляну в  зрачки  -  тихая,  невозможная
тоска... А как они стремительно ползают - ни  одного  лишнего  движения  -
зеленый ручей и рядом голубой ручей... И мудрая птица Ворон -  тысячу  лет
сидит на этом дереве...
     Антиох медленно жестикулировал.
     - У вас тут безумная девица носится верхом на свинье,  -  предупредил
я. - Следовало бы приструнить. Сарматию ей, значит, вынь да положь.
     Он замер, держа в щепоти невидимый предмет. Сказал скучновато:
     - Жалко ее.  Бедная  неграмотная  девушка.  Кто-то  описал  -  теперь
мучается.
     - Где мы? - опять спросил я.
     Антиох радостно хмыкнул.
     - Еще не догадался? Тогда посмотри: Рыбы, Вода, Трава, Звезды.  Живое
и неживое - все  вместе.  Помнишь,  мы  приходили  к  тебе  и  говорили  о
бессмертии?
     - Ты умер - конечно, помню...
     - Ах - нет...
     - Похоронили отлично, - заверил я. - Можешь не сомневаться. Я  бы  на
твоем месте остался доволен.
     Антиох обернулся назад, где ждал черный обрыв и больно, из  последних
сил, светила мягкая, прохладная вода.
     - Это оно и есть - бессмертие...

зубчатым лесом, над туманом, стелющимся по озеру,  страшно,  как  во  сне,
зажглась большая волосатая звезда, за ней - вторая, третья...
     - Зовут, - сказал Антиох. - Видишь - зовут...
     Попятился, раздвинул крапиву.
     - Идем.
     У меня приросли ноги.
     - Думаешь жжется? - спросил он. - Верно, жжется. Жжет насмерть.
     Беззвучно распространялся в небе великолепный звездный пожар.
     - Не могу, - выдавил я.
     Я действительно не мог.
     - Идем, идем...
     Антиох