и длинные.  И  грозятся  совсем
выселить - неизвестно  куда,  к  черту,  в  коммунальную,  в  подвал.  Уже
приходили с милицией. А ему хоть бы что. Он может и в подвале. Он может  и
при свечах.
     - А почему выселяют?
     - Какая-то путаница, - сказала Ольга. - Нет ордера, непонятно, как он
въехал - самовольно, что ли.  Вообще  ерунда.  Будто  бы  такого  дома  не
существует. Даже на картах застройки. Его давно снесли,  и  по  документам
здесь пустырь. Наверное, ошибка.
     Она достала крошечный платок, не стесняясь, вытерла слезы.
     - Завтра пойду выяснять.
     Отвернулась.
     Меня не было рядом. Я умер - триста лет назад. Я не был нужен.
     Я наклонился и поцеловал ее в сухие губы.
     Ольга подняла брови - изумленно.
     - Ты это зачем?
     В голове переливался красный туман. Болотные боги в туниках  выкатили
на нас незрячие каменные белки.
     - Хотя - пожалуй, - сказала она через секунду.
     Надо было встать и уйти.
     Я ее обнял. Злился на самого себя. Пахло прелыми  листьями.  Сплелись
тени. Волосы ее отливали пеплом. Она поморщилась, ей было больно.  Я  сжал
ее плечи сильнее. Она приоткрыла рот с прозрачными зубами.  Дико  закричал
лебедь на середине пруда, забил крыльями. Скрипучий, долгий  плач  пронзил
сад, шевельнулись деревья - одиночество торжествовало громко и радостно.
     - Не здесь, - попросила Ольга.
     Не отрываясь, смотрела. Лебедь рвался из воды - расходились круги.
     Я повернул ее - мучаясь. Поцеловал еще раз.
     - У них крылья обрезаны, - сказала она.
     Я отпустил.
     Она одернула платье.
     - Пойдем отсюда.
     Легко поднялась.
     Все было безнадежно. Туман стекал в воду по влажным ступенькам.
     Мы двинулись по аллее. Голодные ветви корчились в мутном небе. Лебедь
хрипло кричал. Ольга ступала, как слепая. Я  боялся  дотронуться  до  нее.
Жидкой ртутью светила сквозь решетку серая река.
     - Он никогда не будет писателем, - сказала она. - Его никто не  будет
печатать. Он играет в гения. Этим болеют в семнадцать лет, а он  заразился
позже, поэтому в тяжелой форме. Год за годом у него будут одни неудачи, он
станет злым и завистливым. Он уже злой. Он не может читать других  -  рвет
книги.
     - Ночуй у меня, - предложил я.
     Очень к месту.
     Она не слышала.
     Мы вышли из сада. На улице было темно. Чуть теплились гнутые  фонари.
Прошипел трамвай, уронил с проводов пригоршню разноцветных искр. Крошки их
тлели на рельсах.
     Напротив,  густо  облепленный  башенками,  вычурными   подъездами   и
лесенками,   буро-малиновой   скалой   громоздился   замок    одутловатого
императора,  который,  страшась  собственной  суровой  столицы,   продутой
шепотом и ветрами, в одуряющем самомнении  полагал,  что  рвы  и  мосты  -
лучший способ продления жизни.
     - Знаешь, чего  он  хочет?  -  спросила  Ольга.  -  Он  хочет,  чтобы
придуманный мир был реальней, чем настоящий.
     - Да, - сказал я.
     - Абсолютный текст...
     - Да.
     -  Чушь,  по-моему.  Он  считает,  что  если  таким  образом  описать
человека, то можно как бы воплотить его - перенести в наш мир. И он будет,
как живой, жить среди нас.
     - Дворник, - наугад сказал я.
     Она вздрогнула.
     - Борода лопатой... сплюснутый лоб... челюсть - впереди всего лица...
     - Ты видел его?
     - Фартук... бляха... метла...
     Ольга в отчаянии замотала головой.
     - Глупость какая. Антиох - выдумал...
     - И топор, - сказал я.
     - Топор, - с трудом повторила она. - Ты в самом деле видел  его?  Как
плохо... Да - топор. Это тот топор,  которым  Раскольников  убил  старуху.
Помнишь - у Достоевского?
     - Терпеть не могу...
     - Дурацкая идея. Что бы сказал о нем дворник? Может  ли  обыкновенный
человек понять: взял топор, убил... Не из-за денег - переступить хотел...
     - Постой...
     - Вот он и придумал этого дворника. Целиком. В романе его нет. Описал
внешность, дал имя... Он просто помешался на этих описаниях...
     - Подожди...
     Я задыхался.
     - Ты что, ты что? - спросила Ольга.
     - Не надо!
     - И я тоже, - взявшись за впалые щеки, сказала она. - Он мне  снится,
я спать не могу. Закрою глаза - стоит...
     - Руки, как окорок...
     - Толстые губы...
     - Голос жалобный...
     - Метет метлой воздух - ррраз!.. ррраз!.. - железный скрежет...
     Мы бежали. Я и не заметил - когда.
     - Хватит!
     Остановился. Качнулась мостовая. Накренились дома. Стоглавый  Спас  в
кошмарных строительных лесах, готовясь обрушить, занес над нами луковицы -
черные на фоне игольчатых звезд.
     - Он мне снится неделю подряд, -  сказала  Ольга.  -  Ты  все  врешь!
Антиох его выдумал! Понимаешь - выдумал!
     Глотала пустой воздух, прижимая ладони к груди.
     - Тише, - сказал я.
     Тронул ее за локоть, направляя.
     Мы пересекли мост и крылатую колоннаду, которая  отражалась  в  узкой
воде. Потянулись чахлые каменные улицы.
     - Творец и глина, - сказала Ольга. - Этого не может быть, правда?
     Заглядывала мне в лицо.
     - Правда, - сказал я.
     Я действительно не верил. И кто бы поверил?  В  заклинание  духов.  Я
вообще  закоренелый  материалист.  Кончал  Университет.  Там  этим  быстро
проникаешься. А если не  проникаешься,  идешь  служить  в  армию.  Система
однозначная. Кроме того, на работе у меня  микроскоп.  Это  против  всяких
спиритизмов. Навинтишься на окуляр, и видно: все живое состоит из  клеток,
а в каждой клеточке есть большая  и  очень  умная  хромосома,  которая  ею
руководит.
     То есть, кругом материя. Спасу нет. И кроме нее - ничего.
     Разве что Буратино.
     - Ужасный тип - грубый, наглый,  -  сказала  Ольга,  дрожа  в  липкой
духоте. - Он просто алкоголик, уже с утра пьяный, глаза - красные,  хлещет
всякую гадость, хохочет, дымит папиросами...
     - Откуда он взялся?
     - Ах - все это начиналось как  шутка.  Вот,  дескать,  можно  сделать
игрушку - оживить. Любимая сказка,  отличный  исходный  материал,  Алексей
Толстой почти вылепил, осталось доработать совсем немного... Ну и притащил
с улицы забулдыгу вот с таким носом, напялил на него колпак - теперь живет
у нас, орет на гитаре романсы, скандалит с соседом этажом выше...
     - Сосед? - догадываясь,  сказал  я.  -  Поручик  Пирогов,  белобрысый
такой?
     Она кивнула.
     - Похож на кролика. Антиох свихнулся, подбирает всяких... подарил ему
свой костюм, дал денег...
     Перед нами открылась площадь, обметанная  горьким  пухом.  На  другой
стороне ее в тополином сумраке синел вытянутый собор. Медный шар поплыл  с
колокольни: Буммм!.. Мы свернули на канал. За  тремя  мостами  поднимались
багровые крепостные стены - малая страна, неудавшаяся прихоть  самодержца,
несуразностью своею вызывающая оторопь и испуг.
     - Эту жару создал тоже он, - сказала Ольга. -  Невыносимое  лето.  Он
говорит, что таким образом смещается реальность, расшатывается основа мира
и легче совершить переход.
     Запнулась, освободила руку.
     Дом был темен. В нем никогда не жили. Только угловое окно  на  втором
этаже светилось тусклым оранжевым светом. Мы пришли.  Я  стиснул  чугунную
вязь парапета. Завиток был горячий. Штора между  рам  колыхалась,  по  ней
пробегали загробные тени - в рогах и перьях.
     Там, в комнате, в глухой тишине норы, в нездоровом, потрескивающем  и
колеблющемся огне  свечи,  невидимый  для  нас  человек,  склонившись  над
столом, нетерпеливо кусая губы, брызгая чернилами  и  продирая  бумагу  на
длинных  буквах,  лихорадочно,  жутким  почерком,  заполнял  страницу   за
страницей, сбрасывал их на пол, и  сердце  его  ныло  от  восторга.  Ольга
смотрела, как зачарованная.
     - Я не хочу туда, - сказала она.

     6

     - На шести шагах! - закричал поручик. - К барьеру! Я  продырявлю  это
говорящее полено в четырех местах!
     - Но-но, без намеков, - предостерег его Буратино, взмахнув гитарой.
     - Сударь! - срывающимся голосом  обратился  поручик  ко  мне.  -  Как
благородный человек: будьте секундантом!
     Дворник,  который  до  этого  неприятно  отклонялся  назад  и  вращал
глазами,  вдруг  крепко  взял  его  за  лацканы   пиджака,   несмотря   на
сопротивление притянул и громко поцеловал в бледный лоб.
     - Люблю тебя, Петруха...
     Потом поймал за воротник шарахнувшегося Буратино  и  тоже  поцеловал,
подняв.
     - Чурбачок ты мой, дорогой...
     - Слезу - убью,  -  задушевно  пообещал  Буратино,  болтая  ногами  в
воздухе.
     Со звоном уронил гитару.
     - Это Варахасий, - пояснил Антиох. - Ты его не бойся, он добрый...
     - Ой, да ехали на тройке с бубенцами! - неожиданно завопил дворник.
     - Есть бутылка водки, - неуверенно сказал я.
     Антиох посмотрел на  дворника.  Тот  дернул  массивной  головой,  как
лошадь от мух.
     - М... м... м...
     - Мало, - перевел Антиох.
     - И бутылка вина.
     - Ой, да мне бы теперь, соколики, за вами! - завопил дворник.
     Забытый Буратино извивался в его кулаке.
     - Пусти, Варахасий, пещ-щерный человек!..
     Сардельковые пальцы разжались и он упал прямо на гитару, провалившись
тощей ногой в дыру под струнами.
     - Достаточно, - сказал Антиох.
     Я не мог прийти в себя - ввалились и  сразу  начали  орать.  Кажется,
Буратино оскорбил поручика. Или наоборот. Они дико ссорились.  А  дворник,
уловив меня в перекрест зрачков, припаянных  к  носу,  непреклонным  тоном
потребовал выпить.
     Я растерялся и делал множество мелких движений.
     Между  тем  поручик  Пирогов  полез  в  сервант   и   достал   оттуда
продолговатый полированный ящик, на  кипарисовой  крышке  которого  тускло
блеснула золотая корона. Поскреб ногтями - открыл.
     - Сударь!
     В черном бархате, обращенные друг к другу,  лежали  два  пистолета  с
очень длинными дулами.
     Я только моргал, никаких пистолетов у меня не было.
     Буратино, выбравшись из гитары, наскакивал, как петух.
     - Долой царских офицеров!.. Расходись по домам, ребята!.. Ни  к  чему
нам Дарданеллы!..
     Поручик трепетал ноздрями.
     - Как человек чести!..
     - Да дай ты им, пусть стреляются, - сказал благодушный Антиох.  -  Не
угомонятся иначе...
     Я принял оружие.
     - Стой! - вклинившись, крикнул дворник. - Чтобы все было культурно!
     Отобрал у меня ящик. Согнутым пальцем зацепил Буратино и оттащил  его
к  окну.  Вручил  пистолет  -  дулом  вперед:  Держись,  чурбачок!   -   К
противоположной стене прислонил бледного и нервного поручика Пирогова:  Не
робей, Петруха...
     Встал под люстрой, задрал волосатую руку.
     - На старт... внимание... марш!..
     Оглушительно грянули выстрелы. Комнату заволокло непроницаемым дымом.
Все скрылось. Послышался глухой и тяжелый удар. Я отчаянно  кашлял  -  дым
был едкий, раздражающий резкой серой. Когда он разошелся,  я  увидел,  что
Буратино и поручик стоят на своих местах невредимые - по-гусиному  вытянув
шеи и всматриваясь, а точно посередине между ними, как  колода,  на  полу,
лицом вниз лежит дворник.
     Антиох нагнулся и слегка потрогал его.
     - Варахасий...
     - А вдали мелькали огоньки, - немедленно отозвался дворник.  Подумав,
добавил. - Маленькие такие огоньки... Можно сказать - огонечки...
     Постучал лбом об пол. Звук был хороший, гулкий.
     - Встань, как человек, - попросил его  Антиох.  -  Смотреть  на  тебя
больно.
     Дворник по частям поднялся и отряхнул колени ватных штанов.
     - Чуть не упал, - объяснил он.
     Потом Антиох начал разливать. Все  уже  сидели  за  столом.  Как  это
получилось, я не понял. Словно произошла смена декораций: сцена  первая  -
они стреляются, сцена вторая - они за  столом.  В  промежутке  отрубило  -
никаких подробностей.  Но  факт  оставался  фактом.  На  столе  была  даже
скатерть. Стояла бутылка в холодной испарине, были порезаны колбаса, хлеб,
сыр; они опустошили весь  мой  холодильник.  Влажно  дымились  сосиски,  и
Буратино, ухватив одну, жевал - прямо с  полиэтиленовой  кожурой.  Поручик
Пирогов,  еще  не  остывший,  косился  на  него,  двигал  в  такт  пустыми
челюстями, примериваясь. Дворник изучал  наклейку  на  кильках  в  томате,
которые валялись у меня со студенческих времен. Я хотел предупредить  его,
что ботулин не всем полезен, иные от него умирают в  мучениях,  но  Антиох
сунул мне стакан.
     Водки там было на две трети.
     - Круто берете, - сказал я.
     - А посмотри на народ, - убедительно ответил Антиох.
     Народ в лице дворника, сильно  пыхтя,  прилаживал  консервный  нож  к
банке. По нему не было видно, что алкоголь - это яд.
     - Ведь мы тебя ждем, Варахасий...
     - Серость свою показывает, - подтвердил Буратино.
     - Сичас, - сказал дворник и неожиданно разъял банку.
     Оказывается, он резал ее пополам. Томатный соус полился на  скатерть,
дворник суматошно запихивал его обратно, выдавливая рыбу.
     Антиох молча отобрал у него половинки и придвинул стакан. Обвел  всех
черными непрозрачными глазами.
     - За бессмертие!
     Это он засадил. Я даже вздрогнул.
     - И-эх! - сказал Буратино, опрокидывая.
     Поручик - как человек военный - уже занюхивал краем мятого рукава.
     Я вообще-то не  пью.  Не  нахожу  вкуса.  Что  хорошего:  наливаешься
разными чернилами, а потом выворачивает наизнанку. Разве что чуть-чуть, за
компанию. Заранее морщась, потянул в себя  противную  жидкость.  И  замер.
Стакан был пустой. Совсем пустой - один воздух. Я повертел его с  дурацким
видом - ничего особенного, по граням сползали капли.
     - За бессмертие пили, а сам умер, - облизав пальцы, сказал дворник.
     Он поедал кильку, выковыривая ее из двух  полукружий.  Ядовитый  соус
капал ему на бороду.
     Антиох подмигнул мне.
     - Варахасий-то как освоился. Раньше руку все лобызал, а теперь хамит.
     - Так ведь нет тебя, - сказал дворник. Сложил ковшом земляную  ладонь
и дунул. - Фу! - улетел...
     - Варахасий, я тебя породил, я тебя и того...
     - Кто умер? - не понял я.
     Антиох засмеялся.
     - За бессмертие надо платить.
     - Что-то дорого.
     - Цена всегда одна. И вряд ли будет иначе.
     - Господа, - капризно  сказал  поручик  Пирогов.  -  Право,  господа,
скучная материя... Давайте о возвышенном... Вот со мною вчера приключилась
необыкновенная история. - Он оживился, кончики носа и ушей побагровели.  -
Иду я, представьте, по улице, ну - везде натюрморт, воробьи заливаются,  а
навстречу, тюп-тюп,  этакое  создание:  волосы  распущены,  платье,  между
прочим,  до  сих  пор,  декольте  дотуда  же,  чулочки  прозрачные.  -  Он
зажмурился и причмокнул. - Я, конечно,  говорю  по-гвардейски:  Позвольте,
мадам, так сказать, нах хаузе цурюк битте. А она отвечает: Папаша, сначала
вымой голову, папаша... Ангельский голосок. Я тогда намекаю...  -  Поручик
изобразил пальцами, как намекает. - И мы в Париже! - победно заключил он.
     - В самом деле, - лениво сказал  Буратино,  прикуривая  от  хабарика.
Вытащил гитару, ногтем тронул занывшие струны. Объявил: Полька-мотылек!  -
Заиграл  почему-то  "Танец  маленьких  лебедей".  Правда,  лихо   заиграл,
профессионально.
     - Ну, - предложил Антиох, - покажем напоследок, как падают звезды?
     - Баба, оно и есть баба, - высказал Варахасий свою  точку  зрения  на
предыдущий вопрос.
     Но поднялся.
     Они стали показывать. Я не выдержал и тоже пошел - на  гнутых  ногах,
против воли. Плясалось само собой. Буратино заиграл громче, добавляя:  Оп!
- Чайковского это не украшало. Повели хоровод. Было  весело.  Всем,  кроме
меня. Дворник откалывал  такие  колена,  что  пол  содрогался.  Достал  из
ватника очень грязный платок и тряс им. Сыпались бациллы.  На  часах  было
два ночи. Антиох интеллигентно подвывал. Буратино, забравшись на стол, как
кузнечик, прыгал среди посуды. Я ждал,  что  прибегут  снизу.  С  ружьями.
Поручик в центре хоровода, бледный и торжественный,  вытянувшись,  салютуя
невидимой саблей, парадным голосом вопил:
     - Полк!..  Слушай  мою  команду!..  На  его  высокопревосходительство
главнокомандующего великого князя Сергея Александровича - рысью!..
     Начинал маршировать, раздувая щеки.
     - Бум-бум-бум!.. Буру-бум-бум-бум!..
     Изображал оркестр.
     В общем, кордебалет получился, как  за  границей.  Ведь  можем,  если
захотим. Я попытался прекратить его, но свет был  ужасно  тусклый,  словно
люстру обернули шерстяной тканью. Плавали тени. Дрожало в глазах.  Комната
казалась чужой, будто переставили мебель. Что-то было не так.  Я  топтался
один, как медведь зимой. Все куда-то подевались.
     - Дорогой длинною-ю!.. - гремело где-то рядом.
     Я напряженно соображал - где?
     Появился взъерошенный Антиох и распахнул дверцу шкафа.
     - Варахасий, ты что это? Много себе позволяешь, Варахасий...
     Дворник стоял внутри, сапогами на моем выходном костюме, - качаясь  и
самозабвенно набирая воздуха в грудь. Неуверенно открыл один глаз.
     - Что по ночам так мучила меня-а!..
     - Выходи, Карузо!
     Затрещала фанера стенок - вспучилась, со стоном оскалились гвозди. На
костюме отпечатались две огромные подошвы.
     - Деготь, - ободрил меня дворник. - Деготь, он безвредный...
     Мы снова сидели за столом. Было по-прежнему весело. Варахасий, грузно
расставив локти, жрал колбасу. Томатная лужа расплылась на весь угол.  Две
морщинистые кильки,  погибшие  в  двадцатом  году  от  эпизоотии,  жалобно
изогнулись в ней. Тикал неизвестно откуда взявшийся будильник. У  поручика
Пирогова жидкие, бесцветные волосы стояли  дыбом,  наподобие  венчика.  Он
крепко остекленел - скрипел зубами и невнятно  ругался.  Буратино  царапал
носом книгу, на глянцевой обложке которой был изображен он сам  с  золотым
ключом.
     - Папа Карло,  папа  Карло  -  пропил  мою  новую  курточку,  злобный
старик...
     - Не горюй, чурбачок, - утешал его дворник, -  сдадим  посуду,  купим
еще лучше...
     - Не дарил он мне новой курточки и букварь не дарил - чтоб я сдох,  -
горько клялся Буратино.
     Круглые,  коричневые  слезы  его  капали  в  тарелку.  Уже  собралась
приличная лужица. Я тупо обмакнул в нее палец, попробовал. Это был  чистый
портвейн - липкий и густой. Наверное, они вылакали его на кухне.
     - А у меня была кобыла, - сказал поручик Пирогов в пространство.
     - Ну? - высморкавшись  таким  же  портвейном,  слабо  поинтересовался
Буратино.
     - Амнеподистой звали...
     - Ну?
     -  Красивое  имя,  благородное...  Бедра  -   во!   Князь   Синепупин
завидовал...
     - И что?
     - Нет Амнеподисты, - поручик заскрипел зубами, будто жевал стекло.  -
На шести шагах стрелялись, на Карповке, через платок, по четыре  заряда...
Шляпу мне прострелила, подлая...
     Умолк в некотором остолбенении.
     - Нравятся? - спросил Антиох на ухо. - Где  таких  найдешь?  Все-таки
отличная работа. Совсем, как люди, только кровь голубая.
     - Почему голубая? - удивился я.
     - А бог его знает, голубая и все. Какая разница, им не мешает...
     Он набухал мне целый стакан. Рука не чувствовала тяжести, стакан  был
невесомый - разожми пальцы, и повиснет в воздухе.
     - Не веришь? Спроси у Варахасия. Он мужик прямой. Варахасий, кто тебя
сделал?
     Прямой мужик Варахасий уронил колбасу.
     - Опоганился я совсем, - тоскливо отозвался он. - Автобусы смердящие,
электричество какое-то  выдумали,  колбаса  -  черт-те  из  чего,  правда,
вкусная. Третьего дня пошел в церковь грех замолить...
     - Не было этого, Варахасий, я же тебе объяснял...
     - Не было, не было... У вас не было, а там, у нас, было. Я  же  ходил
потом, смотрел - обе убитые. Народу-у!..  Лотошники,  прачки,  мастеровые!
Мальчишки свищут!.. Господин пристав приехали синий с похмелья, по шее  от
него получил... Как не было - вот он, топор. -  Дворник  горячо  выдохнул,
утер рот. -  Пропадает  христианская  душа!  Ну,  зашел  в  храм  божий  -
срамотища: бабы в брюках, дворяне с фотоаппаратами, выперся батюшка,  этак