становилась  с  ног  на
голову, а он снова и снова оказывался в оппозиции к ней, снова и снова шел
врукопашную на танки и с  отчаянной  смелостью  доставал  носовой  платок,
когда из державных уст летели в него разъяренные брызги. И если теперь  он
станет что-то писать по просьбе Селены, то не за прохладный бассейн и,  уж
конечно, не за деньги, на которые, как известно,  можно  ящиками  покупать
джин "Бифитер" и бочками - маринованных миног. Если он и будет писать,  то
лишь  по  одной  причине:  он  влюбился  в   эту   юную   предводительницу
христианских боевиков, влюбился как мальчишка и готов верить  ей  (кому-то
же надо верить!) и помогать. Верить и помогать.
     - Виктор! - раздался ее звонкий голосок с веранды.  -  Я  страшно  не
люблю залезать в воду в купальнике. Тебя не будет шокировать моя нагота?
     Да, ее приемы обольщения были по-армейски прямолинейны, но  вместе  с
тем было в этом вопросе и что-то наивное,  детское,  трогательное.  Виктор
хотел объяснить, какое именно воздействие окажет на  него  ее  нагота,  но
передумал и сказал другое:
     - Нет, девочка, шокировать точно не будет. За свою жизнь я уже  видел
пару, раз обнаженных женщин. Я,  правда,  уверен,  что  они  не  были  так
красивы, как ты.
     Селена сбежала по ступенькам и на мгновение замерла  у  края  воды  в
восхитительно  естественной  позе.  Нет,  не  танцовщица  на   сцене,   не
фотомодель перед камерой -  скорее  дикая  лань,  выбежавшая  из  лесу  на
водопой. Так грациозны были ее движения, так скульптурно точны линии тела.
Селена улыбалась. Улыбалась и  закатному  солнцу,  и  прохладной  воде,  и
Виктору улыбалась тоже, и она, конечно же, сознавала  свою  красоту,  свое
совершенство.
     Радостный крик, всплеск, веер радужных брызг, и вот уже стремительное
сильное русалочье тело пронеслось под ним и, вновь появившись  над  водой,
оказалось совсем, совсем близко...
     Да, она была диковатой: полное отсутствие  стыдливости  и  каких-либо
комплексов. Виктору доводилось встречать таких женщин, но у тех  это  было
от опыта, иногда профессионального, у Селены - просто от природы.
     "Никому не отдам эту потрясающую девчонку! - подумал вдруг Виктор.  -
Ни красным, ни коричневым, ни зеленым, ни черным,  ни  бедуинам,  ни  этим
юным спецназовцам в сафари - никому не отдам, потому  что  уже  люблю  ее,
потому что она лучше их всех, вместе взятых,  потому  что  из  нее  просто
необходимо вылепить настоящего человека...  Или  просто  нельзя  пить  так
много замороженного "дайкири", особенно после финской ментоловой?.."
     - Слушай, мы что, тюлени? - шепнул он ей в пылу необычной,  но  очень
приятной возни под водой. - Пошли наверх, я хочу тебя  там,  в  той  белой
комнате...
     - Я тоже, - выдохнула в ответ Селена. - Поплыли...



                                    5

     Их разбудил стук в окно. Кто-то бросил камешек, а может быть,  шишку.
Стекло, во всяком случае, уцелело. Потом раздался голос:
     - Танки в городе!
     Селена выскочила из постели с проворством и бесшумностью  кошки.  Уже
через какое-то мгновение она стояла у окна, держа в руках коротенький,  но
очень серьезный на вид пистолет-автомат. (Под подушкой она  его,  что  ли,
держит?) Открыла стволом форточку и крикнула в предрассветный сумрак:
     - Эй! Что?!
     Никто не ответил. Может быть, в первый раз и не ей кричали.
     Селена постояла секунд пять, показавшихся Виктору безумно долгими, не
шевелясь и  напряженно  вслушиваясь  в  тишину  на  улице.  Потом  сказала
негромко:
     - Началось.
     И, положив автомат на кресло, принялась быстро одеваться.
     - Что началось?! - ошарашенно спросил Виктор. - Я спать хочу.
     - Собирайся, - очень жестко и коротко сказала Селена.
     Это был приказ, и объяснений в ближайшее время ждать не приходилось.
     Селена пощелкала выключателем: свет  не  зажегся.  Обычное  дело  для
дачи, подумал Виктор. Впрочем, не для такой же...
     - А вот это уже совсем плохо. -  Девушка  держала  в  руках  молчащую
трубку радиотелефона с грустно мигающим зеленым огоньком.
     - Но не могли же они все отключить! - прошипела она с  необыкновенной
злостью и пошла в другую комнату.
     "Господи, да кто? Кто они?" - хотел спросить Виктор, но сдержался.
     В соседней комнате Селена, победоносно улыбаясь, стояла в наушниках и
наговаривала в  микрофон  портативной  радиостанции  какую-то  абракадабру
позывных, условных сигналов и цифр.
     - Едем, - сообщила она наконец.
     - Едем, - покорно согласился Виктор. - Закурить можно?
     -  Разумеется,  хотя  и  не  стоило  бы  натощак.  А  чуть  позже  мы
позавтракаем.
     Но  еще  сильнее  ему  хотелось  выпить.  Натощак.  Именно   натощак.
Холодного, ничем  не  разбавленного  джину.  Он  только  боялся,  что  Эта
очаровательная  некурящая  спортсменка,  пьющая,   как   правило,   только
замороженный "дайкири", вряд  ли  позволяет  себе  спиртное  до  сиесты  и
наверняка осудит его. Смешно, но ему было стыдно перед девушкой.
     Только уже в гараже настойчивое желание организма одержало победу над
интеллигентским смущением,  и  он  предложил  Селене,  достав  из  кармана
любимый маленький плоский термос:
     - Глотнешь?
     - Что это? - спросила она рассеянно.
     - "Гордонс". Из холодильника. Я больше люблю "бифитер",  но  на  этот
раз у Тэдди не было.
     - Давай, - сказала Селена. - Капельку. А то  даже  за  руль  садиться
тошно.


     Было уже совсем светло, когда они свернули  с  асфальта  на  насыпную
грейдерную дорогу. Становилось ощутимо теплее, и  только  что  еще  совсем
прозрачный утренний воздух начинала  заволакивать  уже  привычная  знойная
дымка.
     - Куда мы едем? - поинтересовался наконец Виктор, нарочито зевнув.
     - В город. Просто я хочу проехать по шоссе, идущему от Лагеря.
     - А на работу тебе туда не надо?
     Виктор вдруг вспомнил, что она еще и  медсестра  у  Голема  в  Лагере
бедуинов. Об этом они почему-то не поговорили накануне.
     - На работу мне сегодня именно в город.
     - А доктор Голем с утра в Лагере?
     - Должен быть. А почему ты  спрашиваешь?  -  В  голосе  ее  появились
агрессивные нотки.
     - Хотелось поболтать с ним, - сказал Виктор.
     - Зачем? - пожала плечами Селена. - Голем очень много  знает,  больше
нас всех. Но очень мало говорит. Он и  тебе  ничего  не  скажет.  Если  ты
хочешь узнать о бедуинах.
     - Не только... Но почему ты ненавидишь бедуинов, а  Голем  любит  их?
Ведь он же их лечит.
     - Это он тебе сказал? Лечит! Чего их лечить? Они не болеют.
     - Н-ну... - замялся Виктор. - Так многие говорят.
     - Голем их просто изучает, - сформулировала Селена. - А любит  ли  он
их? Не знаю. Физики из лос-аламосской лаборатории  любили  атомную  бомбу?
Наверно, любили...
     - Милое сравнение, - заметил Виктор.
     - А так и получается, - сказала Селена.
     - Да... но...
     Он не успел ничего сказать, потому что  за  резким  поворотом  дороги
открылся вид на шоссе, Селена  резко  затормозила,  одновременно  открывая
дверцу и высовываясь из машины, чтобы лучше видеть происходящее, и неясный
далекий гул, появившийся с минуту назад и сильно приглушенный  лесополосой
и хорошей звукоизоляцией "ситроена", мгновенно превратился в оглушительный
рев, навалившийся словно со всех сторон сразу.
     По шоссе в раскаленном мареве, в черном дыму выхлопов и грязно-желтых
клубах придорожной пыли шли  танки.  Удушливый  запах  горелой  солярки  и
нагретой брони ударил в нос  резким  контрастом  после  кондиционированной
внутрисалонной  атмосферы  с  тонкой  примесью  дорогих  духов  и  аромата
хорошего джина.
     Селена вышла, не глуша мотора, и какое-то время почтительно созерцала
движение  циклопических  механизмов.  Потом  забралась  назад  и  хлопнула
дверцей.
     - Поедем вдоль колонны,  -  сообщила  она,  не  слишком  советуясь  с
Виктором.
     Тот хотел было сказать, что  движение  по  шоссе  вместе  с  колонной
бронетехники - занятие малоприятное, да  и  небезопасное,  но  машина  уже
тронулась. Селена глядела вперед решительно и явно была не  расположена  к
дискуссиям.
     В месте пересечения грейдерной дороги и  главной  трассы  было  нечто
вроде пандуса, на который в свое время не пожалели асфальта,  но  покрытие
было старым, растрескавшимся,  и  безусловно,  тут  полагалось  сбрасывать
скорость практически до нуля. Но Селена, торопясь выскочить  на  дорогу  в
случайно образовавшийся большой промежуток между танками, гнала машину  по
колдобинам, как автогонщик, давя одновременно на газ и на тормоз.  Все  ее
внимание было  сосредоточено  на  приближавшемся  слева  по  шоссе  танке,
поэтому,  когда  из  плотной  пылевой  завесы  справа   выскочил   бэтээр,
двигавшийся по обочине навстречу колонне, заметил его первым Виктор.
     - Эй! - закричал он. - Справа!
     И, не слишком надеясь на быстроту ее реакции, одной рукой надавил  на
ее левое колено, пытаясь таким  образом  выжать  тормоз,  а  другой  резко
крутанул руль влево. Селена в ужасе смотрела мимо него и  чуть  назад.  На
газ она уже не давила, но и на тормоз, кажется, тоже.
     Удар пришелся в правый задний угол и оказался достаточно сильным  для
того, чтобы Селена вылетела из  машины  через  незахлопнутую  водительскую
дверцу, а Виктор упал грудью на  руль  и  пребольно  стукнулся  головой  о
переднюю стойку.
     Селена,  профессионально  перекувырнувшись,  вскочила   на   ноги   с
проворностью ничуть не пострадавшего человека, и Виктор, потирая мгновенно
вздувшуюся шишку на лбу, подумал: "Ф-фу. Кажется, обошлось.  Без  крови  и
переломов".  Дверца  рядом  с  ним  не   открывалась.   Он   вылез   через
водительскую.
     Да, им  повезло.  Машина  могла  и  перевернуться.  А  еще  он  очень
своевременно вывернул руль. Иначе не задняя, а  передняя  дверца  была  бы
сейчас похожа на смятую серебристую бумажку от конфеты. Не хотелось думать
о возможной судьбе пассажира, который сидел за этой  тонкой  металлической
оболочкой.
     Бэтээр  нависал  над  ними  пятнистой  пыльной  громадиной.   Наконец
распахнулся люк, и в дрожащем над  броней  раскаленном  воздухе  появилась
красная рожа в офицерской фуражке.
     - Какая сволочь! Ну, сейчас он у меня получит, - пыхтела Селена,  уже
державшая в руках автомат,  словно  на  нее  совершили  настоящее  военное
нападение.
     Виктор даже испугался и попытался увещевать:
     - За что получит? Ты же сама виновата.
     Селена не слышала. Она  размахивала  автоматом  и  буквально  вопила,
пытаясь перекричать шум колонны. Когда мимо грохотало  очередное  железное
чудовище, становилось совсем ничего не слышно, затем прорывались отдельные
слова: "Ну ты, козел, ослеп... Дура размалеванная... Президентский холуй!"
Потом снова все тонуло в адском реве,  а  выныривали  из  него  все  более
непристойные выкрики: "Выблядок бедуинский... Помолчи,  проститутка...  Ты
хоть знаешь, с кем говоришь... А мне насрать, сука драная..."
     Краснорожий офицер старался не отставать, и Виктор почувствовал,  что
пора вмешаться. Причем на стороне Селены. Конечно, девушка была изначально
не права, но он терпеть не  мог  хамов,  чью  грубость  не  смягчала  даже
женская красота. Правда, в армии служил с ним один такой - редкостный хам,
но отличный товарищ по кличке Боб, и ему он прощал самую ужасную ругань  в
присутствии женщин. Даже вот таких красивых, как Селена...  даже  с  брони
бэтээра, возле шоссе,  по  которому  идут  танки,  у  разбитой  машины,  в
сплошной пылевой завесе, сквозь которую с  трудом  различалось  не  только
лицо офицера, но даже его майорские погоны. И все-таки Виктор  узнал  его.
По голосу. И по характерным выражениям.
     - Боб! - крикнул Виктор.
     - Банев! - удивился Боб.
     Сцена братания плавно перешла в сцену знакомства  боевого  офицера  и
прекрасной девушки и сделалась особенно  трогательной,  когда  выяснилось,
что прекрасная девушка - тоже боевой офицер.  Вспоминая  Последнюю  войну,
где они  оба  оттрубили  по  полному  году,  Боб  и  Селена,  конечно  же,
обнаружили нескольких общих  знакомых,  не  говоря  уже  о  ставших  почти
родными местах сражений. Для Виктора же от этих названий  на  чужом  языке
веяло не столько романтикой, сколько  непонятной  апокалиптической  жутью:
"зеленка" под Юртанабадом, авиабаза Аглы-Пури, перевал Чатланг...
     В общем, малоподвижный после удара "ситроен" оттащили к краю дороги и
даже выделили солдатика для охраны вплоть до прибытия вызванной Селеной по
радио техпомощи, а пассажиров майор по старой дружбе взял к себе в бэтээр.
Правда, ехал он не в город, а в Лагерь. Но Селена, связавшись с кем-то  по
ВЧ, быстро поменяла  свои  планы,  а  Виктору,  сделавшему  еще  несколько
глотков для снятия стресса после аварии,  стало  все  равно,  куда  ехать.
Появилась этакая веселая бесшабашность. А еще появилась надежда проникнуть
внутрь  Лагеря  за  компанию  с  этой  всемогущей  предводительницей  юных
параноиков.
     Виктор всю жизнь терпеть не мог железных дверей, колючей проволоки  и
пропускной системы, поэтому проникновение туда, куда  обычно  не  пускали,
доставляло ему ни с чем не  сравнимое  наслаждение.  А  тут  еще  вдобавок
страшно хотелось понять, что же происходит в  городе  и  кто  такие,  черт
возьми, эти бедуины, что все вокруг них носятся как ошпаренные.
     В разговор ветеранов Виктору удалось вклиниться  раза  два,  много  -
три, и выяснил он лишь то, что Боб и сам не знает, зачем  столько  танков.
Просто он имеет приказ  -  сопровождать  вверенный  ему  батальон  особого
назначения и по прибытии, согласно общей задаче, поставленной  перед  всем
корпусом, организовать оцепление объекта по схеме номер три.  Для  Виктора
это был, разумеется, пустой звук, а Селена от слов "схема номер три"  чуть
не подпрыгнула, а потом прошептала ошарашенно:
     - Да они там что, обалдели?!
     Снова у ветеранов началось обсуждение военно-технических вопросов,  и
Виктор ничего не успел узнать по существу дела.
     А дело было, похоже, серьезное. Такого количества  танков  Виктор  не
видел еще никогда в жизни. Причем подъехавшая техника была выстроена цепью
вдоль всего периметра тройного ограждения, насколько хватал глаз. В желтом
горячем тумане за поворотом изломанных линий  колючей  проволоки  терялись
размытые очертания дальних машин, а по ближним было отчетливо  видно,  что
стоят они до дикости странно - в шахматном порядке: один ствол нацелен  на
Лагерь, другой - в противоположную сторону, следующий - снова на Лагерь  и
так далее. На броне ближайшего танка, свесив ноги в открытый люк и закинув
автоматы за спину, двое солдат мирно ели арбуз.
     Комбатовский бэтээр, в котором ехали Селена и Виктор,  без  остановки
проскочил первую линию оцепления, образованную простыми  десантниками.  На
второй линии их остановили, и Боб, высунувшись  из  люка,  какое-то  время
объяснялся с высоким и мрачным президентским гвардейцем. На третьей  линии
потребовались документы, причем  на  всех  находившихся  в  машине.  Здесь
охрану осуществляли совместно уже хорошо знакомые Виктору юноши в сафари и
угрюмые бородатые мужики в камуфляжной форме  без  знаков  различия  -  ну
вылитые моджахеды или душманы, как их там, никогда Виктор не разбирался  в
этих названиях. Боб по ту сторону кордона не пошел - ему не надо  было,  а
Виктора каким-то чудом пустили вместе с Селеной. Но рано он радовался.  На
входе в первый же ближайший к КПП корпус, куда направилась  Селена,  стоял
бедуин,  абсолютно  безоружный,  как  все  бедуины,  но  очень  строгий  и
непреклонный.
     - Ему нельзя, - сказал он, даже не заглядывая в документы,  и  Поднял
на Виктора глаза, полные сочувствия и жалости.
     - Это писатель Банев, - просительно залопотала  Селена,  -  он  будет
рассказывать о нас в газетах и на телевидении.
     - Ему нельзя, - спокойно и неумолимо повторил бедуин.
     Селена внезапно перешла на  незнакомый  язык,  гортанный,  визгливый,
жутко непривычный.  Казалось,  чужеземные  слова,  как  теннисные  мячики,
скачут между голыми бетонными стенами узкого тамбура. Бедуин вяло  отвечал
на том же наречии. Потом Селена повернулась к Виктору и тихо произнесла:
     - Тебе сюда, нельзя. Сегодня...
     И так она добавила это "сегодня", что Виктор понял: ему в  это  место
будет нельзя _н_и_к_о_г_д_а_.
     Бедуин смотрел на Виктора печально и виновато.  Селена  при  всех  ее
бойцовских качествах и теперешнем возбужденном состоянии, казалось, готова
была расплакаться от обиды.
     В другой ситуации, когда палят в воздух из автоматов для острастки  и
перегораживают путь гигантской тушей  часового  с  противотанковым  ружьем
наперевес, Виктор, наверное, вспомнил  бы  молодость  и  рванул  напролом,
опрокидывая стулья и круша стекла, но сейчас это было абсолютно неуместно,
это было все равно что качать права в храме.  И  он  просто  повернулся  и
пошел, бросив через плечо:
     - Селена, я жду тебя в своем номере в  "Национале".  Четвертый  этаж,
пятая комната.
     - Погоди! - крикнула Селена. - А как ты поедешь назад?
     Вопрос отрезвил  Виктора.  Действительно,  как?  Он  представил  себе
дорогу пешком - девять километров  по  выжженной  долине,  вдоль  разбитой
дороги, сквозь клубы пыли и  грохот  танков,  идущих  навстречу.  Приятная
перспектива. Он остановился и обернулся.
     - Я вызову для тебя машину, - сказала Селена. - Джип с шофером  будет
ждать у внешнего ограждения.
     И вдруг снова заговорил бедуин:
     - Господин Банев, я  бы  очень  хотел  побеседовать  с  вами.  Вы  не
согласитесь подойти завтра в здание мэрии?
     - Во сколько? - агрессивно поинтересовался Виктор.
     - В семь часов пополудни.
     И  пока  Банев  размышлял  над   ответом,   Селена   воскликнула,   с
провинциальной непосредственностью всплеснув руками:
     - Ой, да я же вас не познакомила! Виктор, это - Абэ Бон-Хафиис.
     Вот  те  нате,  хрен  в  томате!  Хафиис  был  известным   бедуинским
писателем, собственно единственным писателем-бедуином, известным  на  весь
мир. Виктор даже читал несколько его вещей в переводе. Какого же черта  он
здесь делает, на проходной  главного  корпуса  Лагеря?  Или  не  главного?
Господи, какая разница?! При чем здесь Хафиис?
     - Я приду, - сказал Виктор.
     Селена уже держала в руках плоскую трубочку сотовой связи.
     - Иди, тебя  ждут.  Джип  с  водителем,  -  повторила  она,  закончив
разговор по телефону опять же на каком-то собачьем языке.
     "Неужели и водитель будет  бедуин?"  -  раздраженно  подумал  Виктор,
одновременно с отвращением поймав себя на этой этнической нетерпимости. Да
нет же! Никогда он этим  не  страдал.  И  бедуины  раздражали  его  не  по
национальному признаку - у этого раздражения была совсем  другая  природа:
что-то среднее между  психологической  несовместимостью  и...  -  как  это
называлось в  годы  его  юности?  -  _к_л_а_с_с_о_в_о_й_  ненавистью.  Да,
бедуины были людьми другого класса, точнее, даже другого мира,  и  Виктора
раздражала закрытость этого мира, как раздражала всегда, с самого детства,
любая  закрытость:  монастыря,  секретного   института,   лепрозория   или
департамента тайной полиции. Люди  по  ту  сторону  любого  кордона  знали
что-то, чего не знал он, - это было несправедливо, они ограничивали его  в
праве  на  знание,  в  праве,  которое  Виктор   почитал   священным   для
биологического вида Homo sapiens.  Однако  с  годами  закрытой  информации
становилось  почему-то  все  больше,  и  люди,  владеющие   исключительным
знанием, отдалялись все сильнее от людей обычных,  таких,  как  Виктор,  и
смотрели на них с высокомерием и снисходительной  жалостью.  И  порою  это
становилось просто невыносимо, особенно если не  выпить  вовремя  хорошего
джину...
     В бедуинах причастность к высшему знанию  ощущалась  особенно  остро.
Вот почему Виктор тоже не любил этих мрачных бородачей в синих балахонах