лыбнулась Селена.
     - Голем, объясните, у вас это лучше получается.
     - Отчего же лучше?
     - Оттого, что вы - коммунист, а коммунисты давно решили  национальный
вопрос, создав новую общность людей - советский народ.
     -  Вы  забываете,  Виктуар,  что  я  не  просто  коммунист,  -  решил
откреститься Голем от советского народа. - Я -  коммунист  с  человеческим
лицом.
     - Зюгановец, что ли? - робко поинтересовался Антон, но не был услышан
и задал другой вопрос: - А бывает фашизм с человеческим лицом?
     - Думаю, что нет, - серьезно ответила Селена.  И  вдруг  добавила:  -
Зато бывает фашизм с лицом бедуина.
     За столиком стало невероятно тихо. Не хватало только мухи, которой  в
таких случаях полагается пролететь.
     Потом Квадрига сказал:
     - Барханы. Суховей. Пробковые шлемы. И кипяток в кожухе пулемета.
     Сделалось еще тише. Антон  едва  заметно  повернул  голову  и  быстро
поводил глазами из стороны в сторону.
     За столик в углу усаживались двое - постоянные  посетители  ресторана
"У Тэдди", - долговязый, которого Виктор окрестил  профессионалом,  и  его
спутник - молодой человек в сильных очках и с неизменным портфелем.
     - Ты абсолютно уверена в этом? -  спросил  Голем  незнакомым  Виктору
вкрадчивым голосом. И глаза у  него  при  этом  стали  какие-то  странные,
мутные, словно он вдруг начал засыпать.
     - Да! - с вызовом ответила Селена.
     Она была ужасно красивой  в  этот  момент,  и  Виктор  совершенно  не
представлял себе, как ему надо реагировать.
     - Уволю, - прошипел Голем.
     - Ну и ладно, пойду к папаше в департамент, - отпарировала Селена.
     - Не пойдешь, - сказал Голем. - Ты там помрешь от скуки.
     - И то верно, - миролюбиво согласилась Селена.
     Инцидент, кажется, был исчерпан.
     И вдруг Квадрига вопросил совершенно трезвым голосом:
     - А разрешите поинтересоваться, господа, почему это  Лагерь  бедуинов
охраняют подразделения президентской гвардии?
     Снова над столиком повисла тишина, а потом всезнающий Голем сообщил:
     - Потому что национальный вопрос в  нашей  стране  всегда  был  самым
важным.
     - Для справки, - доверительно шепнул  Думбель  Виктору,  нарочито  не
реагируя на реплику Голема, - Лагерь бедуинов  охраняют  не  подразделения
президентской гвардии, а спецподразделения самообороны бедуинов.
     - Правда? - Виктор удивленно поднял брови и налил себе почему-то рому
из  бутылки  доктора  гонорис  кауза.  -  У  них  уже  есть  подразделения
самообороны?
     - О, дорогой мой необразованный писатель, у них еще, много чего есть,
о чем мы с вами и не догадываемся.
     Виктор вдруг вспомнил:  бедуины  всегда  считались  выдумщиками.  Они
точно  предсказывали  погоду,  на  территории  Лагеря  выращивали   всякие
странные овощи и грецкий орех (кто бы поверил, но на городском рынке орехи
были дешевле, чем в южных провинциях), показывали  удивительные  карточные
фокусы, а игрой на флейте усыпляли  крыс,  после  чего  мальчишки  таскали
животных  за  голые  хвосты  и  бросали  в  реку.  Может  быть,  крысы   и
просыпались, но уже под водой. Ходили слухи, что они и с людьми могут  так
же. Бедуинов побаивались. Но ненависти к ним никогда раньше не было. А вот
теперь ненависть налицо. И у этого лощеного подозрительного  Антона,  и  у
очаровательной Селены. Виктор просто отказывался понимать, что происходит.
Он выпил еще рюмку ментоловой и спросил:
     - А что, Голем, бедуины действительно больные люди?
     - Физически - нет, конечно.
     - Бросьте, Голем, вы же психиатр, и я не о  физических  болезнях  вас
спрашиваю.
     Голем  опрокинул  рюмку  коньяку,  несмотря  на  изрядное  количество
выпитого до этого пива, и сказал:
     - Видите ли, Виктуар,  о  том,  что  такое  психическое  заболевание,
современная  наука  имеет  очень  слабое  представление.   Совершенно   не
исключено, что это мы все больны, а бедуины абсолютно здоровы.
     - Простите, доктор, но это же старо как мир, -  отмахнулся  Антон,  -
мне просто скучно вас слушать.
     - А мне скучно слушать вас всех,  -  вдруг  жарко  зашептала  на  ухо
Виктору Селена. - Пойдемте отсюда, а!
     - Куда? - также шепотом поинтересовался Виктор.
     - Какая разница - куда. Я давно хотела с вами поговорить.
     - Хорошо, милая. Сейчас пойдем. Подождете минутку?
     "Вот это да, - думал Виктор, вставая и подходя к стойке,  -  вот  это
да!"
     - Тэдди, сделай мне "мартини"  со  льдом  в  термосе.  И  джину  -  в
маленьком плоском. Ладно? Я возьму с собой.
     - Господин Банев, у меня для вас всегда готово заранее. Возьмите.
     Он попрощался со всеми кивком, демонстративно взял Селену под руку и,
выходя из ресторана, еще услышал, как Квадрига вещал за столиком:
     - Скорпионы. Кактусы. "Стингер" на плече. И песчаные бури.



                                    2

     Было такое ощущение, что на  улице  стало  еще  жарче.  Селена  взяла
невероятно высокий темп, и Виктор мгновенно взмок.
     - Мы куда-то торопимся? - поинтересовался он.
     - Да, - откровенно призналась девушка. - На самом  деле  я  бы  очень
хотела быть на центральной площади ровно в пять.
     - А-а-а, - протянул Виктор.
     Очень  мило,  если  эта  хитрая  девчонка  назначила  на  пять  часов
свидание, а меня решила использовать в  качестве  провожатого  (в  сиесту,
говорят, небезопасно ходить по городу одной) или, того веселее,  если  она
станет давить на психику своего хахаля: "Видал, какие люди со мной  ходят.
Сам писатель Банев! Не читал, что ли, темнота?!"
     На  углу  проспекта  Свободы  и  улицы   Новых   гуманистов   (бывшей
Патриотической) стоял огромный туравтобус, и в  него  грузились  загорелые
мордовороты из  прославленной  команды  ватерполистов  "Речные  волки".  В
городе поговаривали, что бассейна спортивном  комплексе  переоборудован  в
обычную площадку и "Волки" готовятся  теперь  к  чемпионату  по  гандболу,
вспоминали даже анекдот про психов, которым обещали налить воду в бассейн,
если будут хорошо себя вести. А несчастным спортсменам, похоже, и того  не
обещали: лица у них были понурые и блестящие от пота.
     "Господи, куда же она так  несется?  -  еще  раз  подумал  Виктор.  -
Действительно, опаздывает на свидание".
     Но когда перед ними открылась  площадь,  он  оставил  эти  мысли.  На
площади было что-то не в порядке. Слишком много народу  было  на  площади.
День Независимости, понятно. Но как-то совсем не празднично гулял  сегодня
городской люд: все кучнились  небольшими  группками  -  старики  отдельно,
женщины отдельно, военные - отдельно. Большим  красным  пятном  выделялись
коммунисты. И серыми  крысами  шныряли  президентские  гвардейцы.  Длинные
черные фигуры полицейских маячили в специально отведенных для них  местах,
усиленно пытаясь убедить себя и окружающих, что все в порядке, все хорошо,
пока они стоят на  страже  закона,  хотя  давно  уже  стало  общеизвестно:
сторожить в этом городе и нечего, и некому.
     И вдруг Виктор понял, что было самым странным на центральной площади.
Здесь совсем  не  было  случайных  людей:  одиноких  старушек,  мамочек  с
колясками, веселых пьяниц,  распевающих  патриотические  песни,  деловитых
бизнесменов с дипломатами, работающих даже по выходным,  зевак,  пришедших
поглазеть на демонстрацию и митинг, бедуинов,  молчаливо  бредущих  сквозь
толпу, праздношатающейся молодежи, и совсем, совсем не было детей  -  этих
вездесущих мальчишек и девчонок, удравших  из  дома  несмотря  на  запреты
родителей.
     Виктор мог бы счесть себя единственным случайно пришедшим  человеком,
но это тоже было не так - ведь его привела Селена, спешащая точно  к  пяти
часам.
     Было  уже  без  двух,  когда   со   стороны   набережной   послышался
приглушенный неясный шум, а  затем  в  облаке  пыли  на  площадь  вступила
колонна демонстрантов. Демонстрантов ли?
     Все в одинаковой песочной форме цвета сафари, в  панамах,  в  высоких
легких ботинках на пробковой подошве и с голыми руками. Оружие было только
у лидеров,  вышагивающих  впереди,  -  пистолеты  в  кобурах  и  несколько
автоматов. Они шли молча, без музыки, без флагов  и  транспарантов,  не  в
ногу, но очень, очень стройными рядами.
     Полицейские даже не шелохнулись. А собравшиеся  на  площади  уступили
колонне   дорогу.   Все,   даже   краснознаменные   коммунисты,   опасливо
сместившиеся в угол. Гвардейцы же двигались вдоль колонны с обеих  сторон,
явно сопровождая ее, непонятно было только, охраняют  ли  они  колонну  от
толпы или, наоборот, всех остальных людей - от демонстрантов.
     Демонстранты... Это были  дети.  Ну,  может  быть,  не  совсем  дети,
правильней было бы сказать, тинейджеры, но среди них точно не было  никого
старше двадцати, и Виктор готов был поклясться, что пареньку  и  девчушке,
шагавшим с автоматами в руках по обе стороны от уже знакомого ему Фарима в
первом ряду, не исполнилось еще и пятнадцати. На загорелых, свежих, совсем
не потеющих в эту жару лицах была радость и уверенность в  себе,  они  шли
как победители, как хозяева этого города. Младшие ни в чем не отставали от
старших, девчонки - от ребят.  Дети-солдаты,  нет  -  дети-офицеры,  дети,
облеченные знанием и властью.
     Зрелище было ошарашивающе  непривычным,  диковатым  даже,  но  -  вот
удивительно! -  не  страшным.  Вспоминался  почему-то  не  гитлерюгенд,  а
скаутский лагерь и массовые спортивные праздники времен его детства.
     Виктор посмотрел на Селену. Она улыбалась. Губами -  лишь  чуть-чуть,
едва заметно, а в глазах ее зеленым костром пылал настоящий восторг.
     - Почему ты не с ними? - спросил Виктор, очень естественно перейдя на
"ты". В тот момент он говорил ей "ты"  не  как  женщине,  а  как  ребенку,
восторженному ребенку, любующемуся красивым праздничным шествием.
     - Не знаю,  -  ответила  она  рассеянно,  не  оборачиваясь,  а  потом
сверкнула глазами в его сторону и добавила: -  У  нас  нет  обязаловки.  А
сегодня я просто хотела посмотреть на наших со стороны. Иногда это  бывает
очень важно.
     Колонна уже целиком  заполнила  площадь  и  вдруг  по  едва  слышному
приказу с невероятной  быстротой  перестроилась  в  гигантское  кольцо,  в
центре которого начала стремительно вырастать  живая  пирамида.  Гвардейцы
тоже быстро перестраивались в линию по кругу.
     - Правда, здорово?! - выдохнула Селена, оглянувшись на Виктора  всего
на какое-то мгновение.
     - Не знаю, - раздумчиво произнес Виктор в тон ее предыдущему  ответу.
- Ты можешь мне, в конце концов, объяснить, что здесь происходит?
     - Не сейчас, - почему-то шепотом ответила Селена.
     Тысячи детских фигур цвета сафари застыли, словно окаменевшие, и  все
остальные на площади тоже настороженно замерли. Только раскаленный  воздух
дрожал над толпой, над домами, над  высохшими  деревьями.  И  если  бы  не
струйки пота, противно стекающие по вискам и по спине Виктора, можно  было
бы решить, что это само время остановило свой бег.
     На самой верхушке пирамиды в середине  живого  кольца  Фарим  вскинул
вверх левую руку со сжатыми в кулак пальцами, и этот жест  над  абсолютной
неподвижностью тысяч окаменевших тел показался криком в тишине. Все  взоры
на площади были сейчас прикованы к его поднятой руке. Стало как будто  еще
тише, если только это было возможно. И тогда Фарим закричал:
     - Бедуины!!! Вы слышите меня, бедуины!
     Никаких бедуинов вокруг не  было,  и  Виктор  подумал,  что,  видимо,
кто-то из них сошел с ума: либо он сам, либо этот предводитель  игрушечных
солдатиков.
     - Бедуины! - кричал  юный  вождь.  -  Ваше  время  кончилось!  Теперь
наступает наше время! Вам конец, бедуины!  Наступает  время  новых  людей!
Время свободы и независимости!
     И Виктор уже приготовился заскучать от привычного до оскомины  потока
фраз, с  неизбежностью  завершаемого  здравицами  типа  "Слава  свободному
народу!" или "Слава господину президенту!", когда Фарим неожиданно оборвал
свое помпезное выступление, выкрикнув напоследок совсем иные слова:
     - Смерть бедуинам!
     - Смерть бедуинам!!! -  громовым  эхом  отозвался  весь  строй  цвета
сафари.
     И в тот же миг пирамида рассыпалась, а кольцо, окружавшее  ее,  стало
стремительно шириться, шириться, не теряя при этом своей идеально  круглой
формы. И в этой невозможной, немыслимой слаженности движений  было  что-то
дьявольское, они действовали как машины - не как люди, и они уже не шли по
площади, а бежали, рассекая толпу, пронзая оцепление,  легко  перепрыгивая
через железные ограждения,  изящно  огибая  углы  домов  и  припаркованные
автомобили, прошивая насквозь дворы, переулки, сады с  чахлыми  деревьями,
они бежали лучами, от центра к окраинам города, но не панически,  спасаясь
от кого-то (от кого им было спасаться?) и не стремясь успеть куда-то (куда
им было спешить?) - нет, они бежали грациозно, как  чемпионы,  совершающие
круг почета, и яростно, как солдаты, поднявшиеся в  атаку  и  уверенные  в
своей победе.
     Очень скоро площадь опустела. И вот тогда Виктор увидел бедуинов.  Он
бы не поручился, что их там не было раньше, но увидел он их только теперь.
Бедуины стояли на крышах всех домов вокруг площади, очень близко к  краям,
через равные, метра в три, промежутки друг от  друга,  стояли  молчаливые,
темно-синие и безоружные. Как всегда. Стояли и смотрели вниз  на  суетливо
мельтешащие красные  флаги,  на  испуганно  вжавшихся  в  стены  женщин  и
стариков, на неподвижных, невозмутимых,  словно  неживых  полицейских,  на
гвардейцев, привычно вскинувших карабины, отступающих поближе  к  домам  и
глупо водящих стволами из стороны в сторону.
     - Отсюда надо уходить, Виктор, - сказала Селена все тем  же  шепотом,
то ли испуганным то ли восторженным. - Пора. Пойдемте!
     - Куда? - поинтересовался он, впрочем совершенно с нею согласный, что
отсюда в любом случае пора уходить.
     - Ко мне на дачу, - шепнула Селена. - Я же хотела с вами поговорить.
     И  в  этот  момент  раздался  первый  выстрел.  Очевидно,  кто-то  из
гвардейцев все же не выдержал. Не дожидаясь  второго  выстрела  и  натиска
очумевшей толпы, они кинулись вверх по переулку  петляющим  шагом.  Виктор
только еще успел оглянуться и заметить, что над крышами стало пусто, -  ни
одного бедуина, ни одного, только белое, выцветшее небо.



                                    3

     - Тебе не жарко? -  спросил  Виктор,  когда  они  уже  миновали  пару
кварталов и шли по совсем пустой улице в сторону вокзала. Сам он был очень
мокрый и тяжело дышал.
     - Жарко, - сказала Селена, - просто я тренированная, вот и не потею.
     "Просто ты молодая", - подумал Виктор, но не сказал этого.
     Зачем подчеркивать разницу в возрасте, тем более после всего, что они
видели на площади? Он как-то совсем  не  хотел  комментировать  увиденное,
заранее чувствуя, что у них будет слишком разное отношение к этим ребятам.
И к бедуинам. И даже к коммунистам. Может быть, только к серым  гвардейцам
они относятся одинаково нежно. Но это уже не спасает дела. А ему  хотелось
сегодня чувствовать себя молодым и влюбленным, да он и был  таким,  и  эта
девчонка ему чертовски нравилась независимо от ее политических взглядов.
     - Может быть, нам следует что-то купить по дороге? -  поинтересовался
Виктор. - Мороженого или фруктов. А "мартини" у меня с собой, в термосе.
     - Но я же сказала, что пью сегодня только замороженный "дайкири".
     - А ты его делаешь прямо у себя дома?
     - Да. Имеется шейкер и все необходимое. Мороженое и фрукты тоже есть.
     - Ладно, - смирился Виктор (он как-то не  подумал,  на  какую  именно
дачу  его  пригласили),  -  тогда  я  тоже  согласен  пить   исключительно
"дайкири". А мы что, поедем на поезде?
     Они пересекали вокзальную площадь, посреди которой  торчал  бэтээр  в
маскировочной пустынной раскраске и два измученных жарою десантника лениво
опирались на автоматы рядом с броней.
     - На электричке, - поправила Селена.  -  Три  остановки.  Просто  мой
"ситроен" остался в гараже, потому что меня привезли в город. А обратно  я
вас подброшу.
     - Давненько я не ездил на электричках, - сообщил Виктор. - А что, они
еще функционируют?
     - Не знаю, я тоже очень редко на них езжу. Заодно и посмотрим.
     Электрички функционировали. Впрочем,  из  четырех  выжженных  солнцем
перронов лишь один проявлял признаки жизни: вдоль  него  к  шестивагонному
составчику, объявленному к отправлению через восемь  минут,  подтягивались
немногочисленные пассажиры.
     Вагон, в который вошли Селена и Виктор, был практически пуст,  только
с одной стороны, прислонившись к стеклу, сидел бедуин. Кисти рук его  были
спрятаны в  рукава,  ступней  не  было  видно  под  сиденьем,  а  капюшон,
надвинутый на глаза, практически закрывал лицо. Из синего бурнуса  торчала
лишь курчавая черная борода.
     Селена ничего не сказала, и  Виктор  решил  промолчать,  лишь  слегка
покосился в сторону девушки. А бедуин как бы и не заметил их, может  быть,
действительно дремал.
     С трудом найдя скамейку с  непорезанным  сиденьем,  Виктор  пропустил
Селену к окну и сел сам, выбирая тему для светской железнодорожной беседы.
Ситуация была для него несколько нестандартной, но в следующую секунду она
стала еще нестандартней.
     В вагон с решительностью  линейного  патруля  вошли  шесть  или  семь
мальчишек в сафари, очевидно только что вернувшихся  с  площади,  и  сразу
обступили бедуина. Бедуин поднял глаза черные, как маслины, и, выбрав,  по
своему разумению, старшего среди  юнцов,  принялся  его  изучать  усталым,
спокойным взором.
     Заговорил другой, причем заговорил громко, как Фарим на митинге:
     - Уважаемый господин, вы  должны  покинуть  муниципальный  транспорт!
Немедленно!
     Виктор уже почувствовал, как у него зачесались кулаки, но  на  всякий
случай полюбопытствовал, наклонившись к ушку Селены:
     - Мы с тобой что,  сели  в  вагон  "только  для  белых"?  У  нас  уже
появились такие?
     - Да нет, - слегка раздраженно и быстро принялась объяснять Селена, -
у нас муниципальный транспорт бесплатный, городские власти  еще  с  начала
прошлого года установили специальный транспортный налог,  а  бедуины,  как
известно, никаких налогов не  платят,  ну,  поэтому  им  и  не  полагается
пользоваться трамваями, автобусами и электричками.
     - Вот  как?  А  еще  кому?  Детям,  инвалидам,  многодетным  матерям,
рэкетирам, торговцам, работающим "в черную"? Кто там у нас еще  не  платит
налогов? Может быть, писателям, издающимся за границей?
     - Успокойтесь, Виктор! Я же не сказала, что сама считаю точно так же.
     - Ну уж нет! -  Виктор  поднялся.  -  Пусть  лучше  эти  твои  друзья
успокоятся.
     А друзья совсем не собирались успокаиваться. Поскольку бедуин  упрямо
и в общем-то вызывающе молчал (Виктору даже показалось, что он разглядел в
густой черной бороде легкую, едва заметную  улыбку),  молодежь  заводилась
все сильнее.
     Первый уже кричал:
     - Нет, вы покинете этот вагон! Я сказал! Вам  остается  одна  минута,
уважаемый, чтобы добровольно выйти отсюда!
     (Слово  "уважаемый"   произносилось,   конечно,   с   недвусмысленной
интонацией.)
     Двое других не слишком внятно за  криками  первого  бормотали  что-то
вроде: "Убирайтесь в свой Лагерь!  Ишь,  расходились  по  городу,  как  по
пустыне! Мы вас, душманов, научим, как себя вести!"
     В общем было ясно, что осталась действительно минута. И  даже  минуты
уже не  осталось,  потому  что  один  из  мальцов  придвинулся  к  бедуину
вплотную.
     - Не надо, не вмешивайся, -  шептала  Селена,  от  испуга,  наверное,
перейдя на "ты", - с ними так нельзя, ты же просто не понимаешь!
     Но он не слышал ее.
     "Подонки, - думал Виктор. -  Шестеро  на  одного  больного  человека.
Подонки".
     Они его не замечали, и он подошел совсем близко и  громким  командным
окриком перекрыл их ломающиеся от полового