созревания голоса:
     - Смирна-а-а!
     И уже чуть тише, но так же твердо:
     - Оставьте в покое этого человека.
     Обычной  в  подобных  случаях  реакции   -   бега   врассыпную,   или
нагловато-трусливого отступления с оскорбительными выкриками, с  попытками
сделать хорошую мину при плохой игре, или, наконец, делегирования  одного,
самого крепкого и смелого для решающего поединка  с  незнакомым  врагом  -
ничего этого  Виктору  наблюдать  не  пришлось.  Реакция  была  совершенно
неожиданной.
     Двое молниеносно схватили его за руки жестким хватом профессиональных
полицейских, а остальные мгновенно, похоже  просто  инстинктивно,  приняли
боевые стойки, обменялись молчаливыми сигналами и  приготовились  к  любым
неожиданностям.
     Это  были  не  дети.  Это  были  настоящие   коммандос,   вышколенные
где-нибудь в Лэнгли или в "Мидраше" под Тель-Авивом.
     Трудно сказать, что могло бы произойти дальше. Виктор так и не  узнал
этого. Из-за спины раздался звонкий голос Селены:
     - Ребята, спокойно! Это писатель Банев,  он  со  мной.  Простите,  мы
просто немного выпили. Я задремала, а господин  Банев...  чуточку  излишне
понервничал.
     Хватка ослабла,  и  Виктор  позволил  себе  обернуться.  Селена  была
по-военному подтянута, несмотря на  свой  легкомысленный  наряд,  смотрела
строго, как начальница, что, кстати, совершенно не портило ее, а  в  левой
руке держала развернутую желтую книжечку.
     Ах, какими же всесильными были у нас  всегда  эти  книжечки!  Были  и
остаются. И на этих малолетних янычаров тоже  подействовали  не  волшебные
чары Селены, а ее желтая книжечка. Аусвайс.
     Они уже не держали Виктора. А бедуин  вновь  спокойно  прислонился  к
окну.
     - Этот тоже с вами?  -  как  бы  не  совсем  всерьез  поинтересовался
старший в группе.
     - Да, - решительно ответила Селена. - Мы его сопровождаем.
     - Тогда и сидите рядом, - буркнул старший из младших.
     - А уж это, ребята, я сделаю так, как сочту нужным. Договорились?
     Старший понимающе улыбнулся и скомандовал своей банде на  выход.  Они
едва  успели  выскочить,  когда  двери  с  шипением  закрылись  и   старый
раздолбанный состав, скрипя и пошатываясь, тронулся вон из города.


     - Что ты им показала? - спросил Виктор спустя минут пять,  когда  дар
речи наконец вернулся к нему. - Удостоверение дочери губернатора?
     - Нет. - Она не приняла шутки. - Я - член Президиума Совета ветеранов
Последней войны.
     - Так ты что же, воевала?
     Слова  вырвались   непроизвольно,   и   Виктор   сразу   почувствовал
искусственность этого почти риторического вопроса.
     - Да, - ответила Селена.
     И они еще минут пять молчали.
     Боже, думал Виктор, что же происходит  в  этом  безумном  мире?  Дети
воюют, взрослые пьют и  развлекаются,  солдаты  охраняют  город  в  мирное
время,  полиция  не  замечает  происходящего  вокруг,  а  тайная  полиция,
одевшись в форму, выходит на улицы с откровенностью паяцев  и  музыкантов.
Очевидно, мир сошел с ума.
     - Сколько тебе лет? - спросил Виктор.
     - Двадцать, - сказала она, но он был не уверен, что услышал правду.
     - Мы действительно сопровождаем этого бедуина?
     - Нет.
     - Тогда почему ты вступилась за него?
     - Я думала, тебе это будет приятно. Ничего, что я так  сразу  перешла
на "ты"?
     - Нормально.
     - Просто, когда говоришь "вы", возникает какая-то дурацкая дистанция,
словно общаешься с  командиром  части.  А  я  всем,  вплоть  до  комбатов,
привыкла говорить "ты".
     - Тогда со мной можешь чувствовать себя спокойно, - сказал Виктор.  -
Я был всего лишь командиром отделения.
     Через десять минут они сошли на пустую полурассыпавшуюся платформу и,
дойдя до разрыва в покосившемся ржавом  заборчике  возле  единственной  на
весь  полустанок  запыленной  надписи  "ПЕРЕПЕЛКИН   ЛЕС",   свернули   по
деревянным сходням в  колючие  придорожные  заросли  боярышника.  За  ними
начиналась знаменитая, некогда красивая и тенистая дубовая роща.
     Теперь деревья уже не справлялись с  затянувшейся  засухой.  Подлесок
практически вымер, трава стала бледно-желтой и мертвой, какой  она  бывала
раньше разве что в ноябре да в середине марта. Нижние ветки даже  у  самых
могучих дубов, вязов и елей постепенно отсыхали  и  падали.  Странно  было
вспомнить, что когда-то в лес ходили за грибами  и  ягодами.  В  этот  лес
можно было ходить только за дровами. А кое-где дрова начинали  гореть,  не
дожидаясь перемещения в печку. Черные  пятна  выжженной  пожарищами  земли
попадались по пути несколько раз. Впрочем, по размеру  пятен  было  видно,
что на тушение лесных пожаров в эти места выезжают  оперативно.  Ближайшие
пригороды вроде поселка Перепелкин Лес входили в так называемую санитарную
зону вокруг губернского центра, но дело было, конечно,  не  в  этом,  а  в
расположенных здесь дачах, точнее сказать виллах ответственных работников,
в том числе и из столицы.
     Значимость этих затаившихся в лесной чаще "объектов" никто в общем-то
и не скрывал: так, на пути к губернаторской даче Селена и Виктор  миновали
три поста охраны. Сначала - полицейскую будочку с козырьком, затем -  двух
гвардейцев в штатском и, наконец, - уже знакомых по площади  и  электричке
суровых малолеток в сафари.
     На входе в поселок Селену окликнул старик, возившийся в огороде:
     - Здравствуй, Леночка! Давно не видел тебя. Скажи,  у  тебя  помидоры
растут в этом году?
     - Здравствуйте, дядя Фил! Вы забыли, я не сажаю помидоров.
     - А что же ты сажаешь, ласточка моя?
     - Только цветы, дядя Фил.
     - Цветы - дело хорошее, но пустое. То ли, скажем, огурцы. Вот славный
овощ. Но они у меня уже второй год какие-то черные  и  совсем  горькие.  А
помидоры просто посохли. Тяжело стало, Леночка, воду носить. Старею. Думаю
вот арбузы посадить.
     - Арбузы?! - удивилась Селена. - А разве им мало воды нужно?
     - Да мне друг Паладин с  Северной  окраины  обещал  специальный  сорт
принести, говорит, вызревают практически без полива, на одной росе. А  вот
посмотрите, ты тоже посмотри, мил человек, - обратился он к Виктору, держа
в руках клубок ярко-желтых корней,  похожих  на  сплетенные  пальцы.  Один
округлый корешок нахально вытарчивался в сторону,  отчего  весь  корнеплод
напоминал кулак, сложенный в форме кукиша. - Посмотри, как вот  эта  дрянь
лезет.  Поливай  не  поливай  ее  -  лезет,  окаянная,  я  уж   притомился
выпалывать.
     - Зачем же ее выпалывать, дядя Фил, это же ручная репа.
     - А ну ее к бесам, эту репу. Ручные бывают гранаты и животные. А репы
у нас такой отродясь не было. Дурная она.
     - Да нет, дядя Фил, - не согласилась Селена, - она вкусная.
     - Ну ее к аллаху, дурная она, ей-Богу дурная...
     Они уже пошли дальше, а старик все продолжал ворчать.
     Виктор вспомнил ручную репу. Ее выращивали бедуины  еще  в  те  годы,
когда он здесь служил. Тогда считалось, что диковинку завезли из Африки. А
уже много лет спустя кто-то рассказал ему, что ни в  Африке,  ни  в  какой
другой части света ничего  подобного  не  встречается.  Ручная  репа  была
местным эндемиком и, очевидно, мутантом. От одного стебля уходило в  почву
несколько длинных желтых корней - этакая помесь хрена с морковкой. А когда
овощ выдергивали по осени, полагалось  сжимать  его  рукою  посередине,  и
корни прямо на глазах,  словно  живые,  причудливо  скручивались,  образуя
каждый раз новую фантастическую фигуру.  Конечно,  в  ручную  репу  любили
играть дети. Правда, особо крупные экземпляры  корнеплодов  иногда  больно
сдавливали пальцы, и по городу даже ходили слухи о гигантской ручной репе,
задушившей двухлетнего мальчика.  Слухам  Виктор  не  верил.  Но  ворчание
добродушного симпатичного дяди Фила оставило в душе неприятный осадок.


     А  дача  губернатора  оказалась  каменным  особняком  явно  довоенной
постройки,  принадлежавшим  тогда  какому-нибудь   министру   или   автору
бессмертных эпопей о трудовом народе. Участок  был  огромный,  с  соснами,
орешником и жасмином, в меру заросший, в  меру  солнечный,  масса  цветов,
дорожки,  посыпанные  желтым  песком,  чуть   в   сторону   от   дома   за
фантастическим буйством тропической зелени посверкивало зеркало пруда или,
может быть, бассейна, а перед парадным крыльцом нагло  бил  мощной  струей
настоящий фонтан. Город давно забыло таком изобилии жидкости, и в какой-то
момент Виктор почувствовал  себя  героем  Сент-Экзюпери  -  бедуином  (или
мавром, но это, кажется, одно и то же), доставленным из Сахары во Францию,
который, простояв  уже  добрый  час  у  водопада  в  Альпах,  отказывается
уходить, пока не кончится эта вода.
     "Бедуином, - повторил он невольно. -  Почувствовать  себя  бедуином".
Да, в этом городе такие слова звучали совершенно особенно.
     - Селена, - спросил он уже на ступеньках перед входом, -  за  что  вы
так не любите бедуинов?
     - А вот об этом я и хотела поговорить, - охотно откликнулась  Селена.
- Проходи, пожалуйста.
     - Папа дома? - осторожно поинтересовался Виктор на всякий случай.
     - Папа живет не здесь. В пяти километрах к юго-востоку у них с  мамой
свой новый дом, а это - моя  дача.  Мы  будем  здесь  совершенно  одни,  -
добавила  она  заговорщицким  тоном.  -  И  никто-никто  не  помешает  мне
рассказать, за что я так не люблю бедуинов.



                                    4

     Но разговор начался совсем с другого.
     Ослепительно белая комната на втором этаже была словно вырубленная во
льду пещера. Удивительный  материал  пушистых  мягких  кресел  походил  на
январский рассыпчатый снег, кондиционер  накачивал  в  помещение  студеный
воздух  с  отчетливым  запахом  моря,  фрукты,  вынутые  из  холодильника,
покрылись бусинками росы, а пенистый  "дайкири"  цвета  карибского  прибоя
ничем не уступал  приготовленному  Тэдди.  И  звучала  тихая  ненавязчивая
музыка,  будившая  сладковато-грустные  воспоминания  о  юности,  мечты  о
далеких странах и о несбыточном. Захотелось  выпить  просто  джину.  Можно
даже неохлажденного. Но они  договорились  пить  только  "дайкири".  И  он
потягивал через соломинку зеленоватый коктейль, курил и смотрел на Селену.
Селена была красива. Волшебно красива.
     - Ты не куришь? - спросил он. - У меня настоящие, американские.
     -  Нет,  я  никакие  не  курю.  Я  же  все-таки   спортсменка.   Надо
поддерживать форму.
     - А как же "дайкири"?
     - Это другое дело. Алкоголь при  достаточно  интенсивных  тренировках
полностью выводится из организма, если,  конечно,  пить  не  каждый  день.
Никотин - нет. Он накапливается, как все самые гнусные яды. А  к  тому  же
необратимое загрязнение легких смолами, не говоря уже о канцерогенах.
     Виктор,    несколько    растерявшийся     от     этой     неожиданной
санпросветагитации, чуть было не загасил сигарету, но потом решил, что это
будет дешевое позерство, и предпочел  отделаться  банальной  и  уже  давно
несмешной шуткой:
     - Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет.
     - Я больше люблю другое  высказывание  по  поводу  вредных  привычек:
"Жить вообще вредно. От этого умирают".
     - Ну, это уже философия...
     Они помолчали, смакуя коктейль и ощущение мягкой прохлады.
     - Вот что, Виктор, мне говорили, то есть я знаю, что вы  -  известный
писатель.
     Она сделала паузу, споткнувшись об это "вы".
     - Прости, я иногда еще буду сбиваться на такое  обращение.  И  потом,
по-моему, в этом контексте лучше звучит "вы".
     -  Сейчас  нет  известных  писателей,  -  возразил  Виктор.  -   Есть
получившие признание раньше, и есть  те,  которых  читают  сегодня.  Я  не
отношусь ни к первым, ни ко вторым. Правда, в прежние  годы  меня  считали
модным романистом.
     - Ну, это вы скромничаете, - улыбнулась Селена. -  Вы  все-таки  были
по-настоящему известным, у  вас  было  признание,  вас  и  сегодня  многие
помнят, и в некоторых кругах ваше имя, я думаю, будет  звучать  достаточно
сильно.
     - В некоторых кругах,  -  подхватил  Виктор,  -  точнее  в  некоторых
ведомствах, мое имя действительно до сих пор действует как красная  тряпка
на отдельные виды животных. Вот только меня это совсем не радует. Да, было
время, было, когда мы, сами того не осознавая, писали для _н_и_х_, не  для
читателей, а именно для _н_и_х_, заранее представляя себе и  смакуя  такую
картину: вот цензор прочел мою  фразу,  вот  рожа  его  перекосилась,  вот
сжался кулак...  Теперь  нет  цензоров.  Теперь  _о_н_и_  борются  с  нами
по-другому. Экономически. И вот одна половина пишущей  братии  искренне  и
благородно творит по заявкам трудящихся  увлекательную  чушь,  за  которую
трудящиеся охотно платят свои  честно  заработанные  деньга,  а  другая  -
безумцы вроде меня - сочиняет ни для кого,  зато  нечто  очень  умное,  но
денег за это, разумеется, никто не платит.  Я  не  утомил  тебя,  девочка,
столь долгим пассажем?
     - Ты считаешь меня ребенком? - резко спросила она.
     - Господь с тобой, Селена! Во-первых, ты мне нравишься...
     Он помолчал, прислушиваясь к участившимся ударам сердца, и добавил:
     - Как женщина. А во-вторых, я не считаю для себя возможным учить тебя
жизни, объяснять, что такое хорошо и что такое  плохо.  Я  в  этом  и  сам
порядком запутался, а к тому же чувствую: вы  живете  по  каким-то  своим,
совсем новым законам. И скорее мне хочется просто понять их,  может  быть,
даже чему-то поучиться. Упаси меня Бог навязывать молодым свою мораль! Так
что отношения "ребенок - взрослый" между нами полностью исключены.
     - Ну слава Богу, -  сказала  Селена,  расслабляясь.  -  Мне  еще  нет
двадцати, мне только будет двадцать. Но я командовала взводом  спецназа  и
лично убила трех моджахедов, у меня орден  Доблести  второй  степени,  два
легких ранения, знание четырех языков - на уровне общения,  конечно,  и...
Впрочем, я сейчас не об этом. Я хочу, чтобы  ты  написал  про  нас  и  про
моджа... то есть про бедуинов. Я, правда, боюсь, что ты не поймешь  зачем,
но я очень хочу, чтобы ты написал.
     - Что написал? - не понял Банев. - Книгу?
     - Да нет, - задумалась Селена,  -  наверное,  не  книгу.  Ты  же  сам
говоришь, что умные книги теперь никто не читает.
     - Ну почему никто, случается, читают некоторые. Вот Голем,  например,
читает. Или этот, Антон, всего лишь капитан, а интересовался моим романом.
     - При чем здесь Антон? -  вздрогнула  Селена.  -  Не  сбивайте  меня,
пожалуйста. Я  хочу,  чтобы  вы...  чтобы  ты  написал  большую  статью  в
центральную газету, потом, возможно,  выступил  на  телевидении,  я  хочу,
чтобы вся страна, весь мир узнали, что у нас здесь творится. Банев  -  это
все-таки имя. Люди будут читать, будут слушать...
     - Стоп, стоп, стоп! - прервал ее  Виктор.  -  Во-первых,  спасибо  за
высокую оценку. Во-вторых, налей мне  еще  "дайкири".  Видишь,  я  сижу  с
пустым бокалом. В-третьих, я действительно плохо разбираюсь в том,  что  у
в_а_с_ здесь творится. И, наконец, как я понял,  меня  ангажируют.  А  это
очень серьезно, девочка. Я ведь должен понять прежде всего, кто,  зачем  и
сколько  будут  платить.  Писатели  -  ужасные  циники,  девочка.  Главный
заказчик кто, папа?
     - При чем тут папа?! - вспыхнула Селена. - Ты  действительно  ничего,
ничего не понимаешь.
     Она вскочила, выпила залпом остаток "дайкири" и,  впившись  зубами  в
персик, принялась ходить по комнате.
     - Папа - замечательный человек. У него много денег и  большие  связи.
Но здесь, в городе, да и во всем округе, он не имеет реальной власти.
     - Понятно, - сказал Виктор,  -  реальная  власть  принадлежит  Особой
гвардии президента.
     - Принадлежала, - поправила Селена, - пока она была Федеральным  Бюро
и не развалилась на восемь различных спецслужб. А теперь реальная власть в
руках у бедуинов.
     - У кого?! - Виктор чуть не выронил пустой стакан. - Нет, вот  теперь
ты точно должна мне сделать новую порцию, иначе я просто сойду с ума.
     - Я же говорила, не поймешь, - пробормотала Селена.
     В представлении Банева бедуины были некой своеобразной общиной, некой
диаспорой чеченско-цыганской загадочной национальности,  неким  масштабным
явлением этнографического и научно-медицинского порядка, возможно, в  силу
всего этого они представляли собой  и  некую  разменную  карту  в  большой
политике и, безусловно, оказывали определенное влияние на жизнь  города  и
окрестностей, но бедуины у власти - это был абсурд.
     - Я не шучу, - продолжала Селена, наконец остановившись и  принимаясь
за коктейли.  -  Нам  уже  давно  не  до  шуток.  Ты  должен  понять,  что
происходит. Власти элементарно прохлопали тихую экспансию  бедуинов.  Пока
президент и парламент выясняли между собой, кто больше украл, пока  особые
гвардейцы, контрразведка, департамент безопасности и все прочие спецслужбы
делили кабинеты и обязанности, пока  мы  сами  воевали  с  мусульманами  в
других странах, бедуины здесь взяли под контроль все. И что  теперь  может
сделать папина  губернская  полиция  даже  с  приданными  ей  федеральными
войсками? Ничего. Они  уже  проиграли  три  войны  моджахедам.  Они  хотят
проиграть четвертую. Потому что бедуины - это те же моджахеды, это  просто
пятая колонна мусульман в нашем  христианском  мире.  Президент  со  всеми
своими танками и со всеми  своими  ищейками  уже  проиграл  бедуинам.  Вот
только _м_ы_ не хотим сдаваться. И отныне _м_ы_ будем решать, кому  стоять
у власти. Мы, ветераны Последней войны, заменим собой все эти окончательно
разложившиеся и развалившиеся спецслужбы, армию и полицию. Они думают, что
мы еще дети, что мы играем, а мы уже давно не дети, с того самого момента,
как нас бросили на фронт, в самое пекло. Мы умеем выживать там,  где  даже
верблюжья колючка загибается от жары и ядовитого дыма, и мы умеем убивать.
И мы будем убивать, пока это будет необходимо. И мы спасем этот  очумевший
мир  от  мусульманской  угрозы,  мы  победим  бедуинов  и  наведем   здесь
порядок...
     От слова "порядок" Виктор ощутил жгучую боль в  затылке,  и  к  горлу
даже подкатила тошнота.
     - Новый порядок? - тихо спросил он, глядя в стол.
     Селена не услышала. Она увлеклась своим  яростным  монологом  и  была
ужасно красивой в этот момент. Слушать ее  больше  не  хотелось.  Хотелось
только смотреть на нее. А еще - хотелось стянуть с нее джинсовые  шорты  с
бахромой и отшлепать негодницу по круглой аппетитной попке, а потом...  Ну
известно, что бывает потом, после того как отшлепаешь красивую девчонку по
упругим ягодицам.
     Виктору  сделалось  вдруг  невыносимо  жарко,  словно   он   пил   не
замороженный "дайкири", а горячую водку  с  перцем.  Еще  минута  -  и  он
действительно  кинулся  бы  стаскивать  шорты   с   этой   разбушевавшейся
медсестрички. Но ведь нельзя же забывать, что она еще  и  командир  взвода
спецназа,  а  стало   быть,   незадачливого   насильника-романиста   может
постигнуть участь тех трех моджахедов.
     - Дорогая моя, извини ради Бога, - молвил Банев, -  можно  мне  пойти
душ принять?
     - Что? - ошарашенно замолчала Селена. - Душ? Какой  душ?  -  Ей  было
очень трудно переключиться с высоких материй на прозу быта. - У меня  есть
бассейн. Ты не хочешь искупаться в бассейне?
     - Боже! Я и забыл про такую роскошь, - воскликнул Банев.  -  Конечно,
хочу!


     Он висел у самой поверхности чистейшей  голубой  воды,  разбросав  по
сторонам руки и ноги, и наслаждался забытым ощущением прохлады.  За  такое
купание в этом безумном иссушенном городе можно было  отдать  многое.  Да,
Селена покупала его с размахом.  И  со  вкусом.  В  этом  ей  трудно  было
отказать. Но вообще-то Виктор хорошо  знал,  что  купить  его  практически
невозможно,  знал  по  опыту.  При   всех   режимах   его   малодушные   и
самоотверженные попытки грубо продаться тем или иным властям заканчивались
плачевно. Система  менялась,  трансформировалась,