уже вынырнула, а разгадка - не вынырнула еще.

        54.

     Я  потерялся  в  каком-то  дворе и тут увидел девушку,  спускающуюся по
пожарной  лестнице.  Я  стоял  неподвижно,  пока  она двигалась,  поочередно
опуская  длинные  ноги и зависая на  длинных  тонких  руках.  Она делала это
несколько  несвободно  -  боялась  упасть. Я  тем временем тихонько подбежал
сзади и перед последним шагом безрассудно ухватил ее  за задницу. Она громко
засмеялась, но, увидев  меня, отпрянула. Лестница, плохо закрепленная внизу,
раскачивалась вместе с ней, и она недоуменно поглядывала на меня.  В этом ее
положении и заключалась  моя находчивость. То есть ее власть надо  мной была
самой призрачной.
     - Ты поломала бы ноги, взгляни на свои лодыжки, - смело заметил я.
     Она посмотрела на меня и ответила как ни в чем не бывало:
     - Это все, что ты заметил? Я подступил  на один шаг и предложил ей руку
для  спуска. Она приняла помощь  и тут  до меня дошло, что она, верно, ждала
кого-то другого.  И этот другой мог находиться совсем  близко,  за ближайшим
мусорным  контейнером,  иначе  она  бы не чувствовала себя так уверенно. Она
сказала:
     - Будь  ты хоть  чуть-чуть другого вида, я бы  обязательно  набила тебе
морду. Этот неожиданный комплимент вызвал у меня смущение.
     - Наверное,  ты бы отнеслась к этому  еще хуже, если бы  я это  сделал,
когда ты только начала спускаться? - спросил я.
     - Ну уж  нет,  - ответила она,  -  там  наверху  я бы  не дала  от себя
отлипнуть. Я легко рассмеялся, она тоже.
     - Представляешь, я  бы  пристроился  к  тебе прямо  на той площадке,  -
проговорил я, показывая наверх и давясь от смеха.
     - Представляю, - ответила  она. -  Я бы  орала  на  весь двор.  И  мимо
мусорных баков, развешенного белья, обнявшись, мы пошли к выходу.

        55.

     Запустив два пальца  в эту расщелину,  я  подумал,  что она  в принципе
могла бы быть и  глубже,  если  бы немного не выдавалась наружу.  А  я хотел
самого определенного проникновения. Сзади меня кто-то поджимал, поддавливал.
Хотя,  нет,  я  сам, наверное, опрокидывался с каждой секундой  все больше и
больше. Кто-то заглядывал мне через  плечо, и я решил не обнаруживать своего
недоумения, а продолжать склоняться как ни в чем не  бывало.  В конце концов
все это  приобрело критический  наклон,  я первым  закричал, чтобы  они  там
подумали,  как  им отойти  в сторону,  однако ноги наши  уже крепко накрепко
сцепились  и,  когда  началось  падение,  я  без  всякого сожаления  упал  в
совокупности.  Мы  очнулись  на   желтом   углу   с  пестрыми   мазковидными
вкраплениями красного и синего. И стоило бы посмотреть по сторонам и вперед,
чтобы  обнаружить,  что мы  как бы уже  приехали, и что  это поле  (луг) нас
принял бы  и без  этих страстных попыток  устоять. Короче говоря, мы  пришли
вовремя.

        56.

     Я  склоняю  голову  ниже  широко  раздвинутых  колен  и жду  тяжести  и
затекания.  Почти  сразу   приходит  успокоение   или  обычная  забывчивость
(кратковременная),  но  все-таки  это   пойманное   мною  мгновение,  чем-то
неуловимо застревает во мне. Я берусь за плечи, сложив руки на груди, словно
совершая молебен, и понимаю, что так я, наверное, исполняю  положенное мне и
возложенное  на меня.  Простым  этим движением,  изгибом тела.  Я  берусь за
одежду, стискиваю ее в кулаках и намереваюсь  стряхнуть с себя это тягостное
наваждение. Меня призывает нечто большее, чем я сам, и чем я руководствуюсь,
совершая некоторые  поступки  и большинство жестов. Я сын своих  родителей и
поэтому обращен к прошлому. Мне гораздо легче  понимать это,  чем петлять  в
сугубой  неясности, основанной на умозрительных  теориях или  позитивистских
убеждениях  и  опыте.  Мое  априори  куда  глубже! И  я  понимаю это  некими
памятующими участками  своего сознания, а  не  умом  и сердцем,  как принято
выражаться у доктринеров. Я плачевно далек от этого и мне легко  быть таким,
каким  я себя  ощущаю. В этом  - моя  ложность, хотя я не берусь направленно
кого-то обманывать. Так я заключил. В этом и предназначение.

        57.

     Я крепко вытянул ногу, и Лацман грузно упал на локти  прямо  за стулом.
Возникло  некое  недоумение.  Я присел  рядом  с ним,  как  рефери,  пытаясь
заметить:  опустится он  на  пол или  нет,  и он, конечно же рухнул, как сто
табуреток. Я выдернул ногу из под его тела и  налил из графина воды.  Погода
обещала  быть  вот-вот,  над самым  моим домом.  Я  проследил взглядом синюю
полосу  над  затеняющим  двор зданием  и  обратился к  Лацману  с интонацией
хорошего врача:
     - Эл, почти нельзя угадать, когда ты поднимешься. Я словно бы вижу тебя
распластанным, хотя, вероятно, мне этого не стоит видеть. Лацман едва слышно
захрипел. Я прислушался, и он снова стал тихим.
     -  Видимо,  -  произнес я,  отпив  полстакана, -  тебя  надо  осторожно
укладывать и не делать  больно. Лацман лежал неподвижно, и я подумал, что он
вряд ли слышит то, что я ему говорю. Я приблизился к нему со стаканом воды и
посмотрел  на  его  плоскую голову.  "Здесь  даже  рукоятка соскользнет",  -
подумал я  и в  задумчивости отошел в угол  комнаты.  Там я  нашел несколько
неярких литографий, развешанных чуть ли не от самого пола.
     - Кибрик? - удивленно воскликнул я, но тут  же вспомнил, что  крики мои
напрасны.

        58.

     Дверцы шкафа.  Когда они открываются сами по себе,  я невольно отступаю
назад. Нет, я не боюсь того, что меня там ожидает, и даже о чем страшно было
бы вообразить. Просто весь этот шкаф такой старый, такой доплатоновский, что
я  просто  схожу с ума  от одной этой  мысли.  Он  со  всей своей  сухостью,
покоробленностью  и  ветхостью  звучит  мне укором  на  всю комнату.  А  это
единственная комната, где  я  могу укрыться,  побыть один на  один с собой и
напрочь  откинуть  от  себя  то,  что  так  неприятно  замутняет  мою  душу.
Следовательно,  как только я сюда захожу, на меня сразу  сваливается  какой-
нибудь  рулон  ватмана  или отодранный плинтус с полки... Да,  я  оказываюсь
здесь словно в мышеловке. Поэтому никогда не закрываю дверь. Жертвую интимом
ради собственного  же здравого рассудка.  Выкуриваю сигарету и быстро ухожу,
почти ничего  не успев обдумать. Не назначив себе какого- нибудь дела, жизнь
катится  под откос. Порог -  только  условно его  можно  назвать  порогом  -
никогда мне не мешал,  косяк и притолока -  тоже.  Я знаю, что это  выглядит
глупо и звучит дико,  но эта комната сама  себя устраивает. Так мне кажется.
Здесь  даже не  надо  убираться.  Собственно,  здесь  никто и не  убирается.
Этим-то эта комната нас всех и устраивает.

        59.

     Жалкий пигмей,  Лукин  не удосужился даже выполоскать носки, перед тем,
как их надеть. Инна по привычке натянула кофту на голое тело и пошла гулять.
Я любил их, эти ничтожные  предметы (обожаю  его носки и ее кофточку)  моего
присутствия. Я находился между ними, и этим они мне  были дороги. Наконец, я
выпростал из  кармана свежий  листок и зачитал  воззвание:  "Дети мои. Вам я
доверяю  упрятанное мной. Вам я оставляю молоко и крупу. Даже теперь, здесь,
с  освобожденными износами  я  не осознаю еще, вполне ли  посчитался с вами?
Если нет, то скажите об  этом, и я принесу еще. Если довольно, то мне хватит
здесь стоять. Поскольку это и без того меня утомило..." Очень мило.

        60.

     Я  нес  свое  тело  между  кустарников.  Оно   было  легким  и  немного
задиристым. Трава  едва  слышно шуршала  под  ногами.  Но  это  шуршание  то
возрастало, то стихало до полного молчания. И я видел свой путь, извилисто и
прихотливо обходящий естественные препятствия. Это было тайное наблюдение за
собственным маршрутом. Рельеф местности поминутно менялся: я то уходил вниз,
то поднимался.  Наконец стена  деревьев оказалась такой  плотной, что нельзя
уже было двигаться  дальше. Я  снял ботинки  и тут же погрузился  во влажную
траву. Почва  была  очень  мягкой,  я  почти не  чувствовал ног, когда делал
первые десять шагов.
     - Дальше - глубокий ров, - предупредил меня незнакомый голос. Я пошарил
впереди палкой и вправду обнаружил провал.
     - Кто здесь? - спросил я.
     - Ни кто, а что, - ответил голос. Я встал с опорой на обе ноги, держась
руками за ветви, и покрутил головой.
     - Меня здесь нет, - игриво пропел незнакомец. Тогда я иначе настроился:
освободил руки, а  ноги согнул в  коленях.  Моя  голова оказалась на  уровне
стволов,  и тут я  увидел его. Возможно, это был только  цветной  рефлекс от
какой-нибудь масляной лужи.
     - Может показаться,  что это небольшая  импровизация, - проговорил я. -
Или  вскрывшаяся жила  цветных металлов. Я прикрыл ладонью  глаза  и еще раз
взглянул на это явление. То ли от  напряжения, то  ли от неудобной позы ноги
мои  задрожали и вскоре это стало  внутренним  содроганием. Я  прислушался к
биению  своего  сердца,  отметил  ломоту  в затылочной  области и  перешел к
детальному наружному обследованию. На полпути  я  принял другое соображение:
меня кто-то ловко водит за нос, и если это не одно и то же лицо, то я просто
спятил... Тут я  почувствовал приближение.  Хрустнула ветка,  другая. Я весь
сосредоточился, боясь вздохнуть поглубже.  Это был М.(М. Лукин).  Он стоял в
этот момент на значительном  возвышении и  с  интересом,  и немного надменно
меня разглядывал. Когда мы встретились глазами, я сказал:
     - Здесь глубокая яма. Ты не знаешь,  как перебраться на ту сторону?  М.
нагло хмыкнул и с заметным дефектом проговорил:
     - А  зачем тебе на ту сторону? Здесь тоже  можно поваляться  на траве и
воспользоваться естественным уклоном для  облегченного бега. Мишка Лукин был
настоящим долбанным  альпинистом.  Он  знал,  как  обогнуть по  цоколю  угол
винного магазина с рюкзаком на спине и не упасть. Я сильно растерялся в этот
момент.  "Значит, не он?" - подумал я и подкинул ему  для  проверки еще пару
вопросов:
     - Так  ты  говоришь - на  дне  оврага вода?  А сам  подойти поближе  не
хочешь? Он  так весь и закипел  от  негодования, но  сдержался.  Подозревать
такого  человека  - бессмысленно...  Суб®ект  моего  удержания был все время
рядом.

        61.

     Следуя по пояс в воде, с обмоченными чреслами, увязая в  иле и песке, я
очень скоро добрался до середины реки. Она была столь же  неглубока, как и у
ее истока.  Я  остановился, посмотрел  сквозь мутную воду  и  увидел  чье-то
отражение, свисавшие  над моим. Однако оторопело приглядевшись и как следует
настроив свое зрение, я  обнаружил,  что этот  предмет находится в  воде, то
есть довольно  глубоко в воде, чтобы я мог так запросто дотянуться  до  него
рукой.

        62.

     Я упирался широким веслом в жесткое покрытие. Стоять было нелегко, но я
подумал, что от этого  небольшого преодоления мне будет только лучше.  И еще
сильнее  повис  на руках... Когда подошла Анжела,  я через  плечо прикидывал
положенную  дистанцию  до  пола  и  уже собирался представить это  в дробях,
Анжела встала между мной и полом и назначенным голосом кинула:
     - Я вижу вы здесь развлекаетесь?
     - Нет,  нет, - ответил я  торопливо и серьезно,  быстро  повернув к ней
голову.
     - Ничего,  я буду  за этим следить, чтобы вы не  сбились. По-моему, она
была крайне изумлена моим намерением заниматься именно этим. Я выставил одну
ногу  вперед,  делая  нарочитую  балансировку,  чем  поверг  ее  в  страшное
замешательство. Анжела выбросила вперед красную тряпку, и мы примирились.
     - Погоди, так я не  понял, ты ко мне,  что ли пришла?  - воскликнул  я,
хлопнув ладонью по лбу. Она не поняла вопроса и буркнула в ответ:
     - Не знаешь, в какую сторону и двигаться.

        63.

     Во впадинке между  грудями заблестела  капелька  росы. Я собрался. Было
раннее  утро. Я вышел из шалаша и посмотрел  на то,  что творилось вокруг. А
вокруг  творились  спокойная  тишина и  туман. Я мысленно перенесся в родные
места, где все  было благоустроено, где вставать можно было с мягкой постели
на теплый, покрытый ворсистым ковром, пол. Я  вспомнил об этом.  Что-то меня
настраивало против себя, но  что - я не мог вникнуть. Я собирался с мыслями,
приседал к земле от сосредоточенного размышления, и верная отгадка все время
ускользала от меня. Я знал, что это где-то рядом,  стоит дотянуться... Придя
в себя от долгого и мучительного обдумывания, я оглядел внутренность палатки
целиком. Оранжевая  просвечивающаяся крыша свисала от основной  оси и только
здесь можно было  встать в  полный  рост. Мои  спутницы спали.  Я  тщательно
разглядел  их  лица,  положение  тел,  рук и ног.  Я пытался что-то выискать
именно в этом неопределенном образе.  Что это  было? Спящие люди?  Нет.  Это
было что-то совсем другое. "Дети солнца", - решил я про себя, после короткой
мозговой атаки. Но другой вариант тоже напрашивался. Вернее, мне хотелось им
воспользоваться.  Эти  два тела  были  также похожи  на  два куска  говяжьей
колбасы.  Но при точечном рассмотрении я  уточнил  вердикт: то были девушки,
девушки  Ренессанса,  это  их  сопровождают сочные  плоды,  миртовые  ветви,
виноградные гроздья. Эти были такими же. Да и запах был подходящий. Я достал
из своей сумки пачку сигарет и вышел на природу.

         * III часть *

        64.
     Больше  всего  мне  нравилось  перечисление  слоев.  Оно  было наиболее
логичным из того, что я знаю. Аллювий. Пожалуй, одно слово способно  как  бы
перемкнуть  все наши каналы и выпустить на свободу эту извечную нервозность,
чтобы она носилась сама по себе, вне ею передаваемого беспокойства.  Я  знал
непродолжительное время не только как это называется, но и что это значит. В
конечном счете я сдался и на подобные вопросы стал отвечать  невразумительно
с  ходовыми  изобретениями. Что такое был мой ответ? Близкое к представлению
этого у ребенка. С той лишь разницей, что ребенок еще не  научился  заявлять
об  этом  вслух  и  всякие  там  извинения  не принимать ни в коем случае. Я
повернулся лицом к друзьям  и  ткнул  пальцем  туда,  где  это  должно  было
находиться. Все затихли.
     - Слой  слива, -  проговорил  я.  - Слива,  - повторил.  -  Стало быть,
сливают, понимаете? Повисло  тягостное молчание, все невразумительно на меня
пялились.

        65.

     Мы стояли с  Лацманом над бездыханным телом Лукина и думали: будить или
не будить? Лацман обошел его ложе вокруг и заметил:
     - Интересное положение. Я неуверенно усмехнулся.
     - Обрати  внимание на эту  деталь, - воскликнул он, указывая куда-то на
живот  спящего.  -  Такое  впечатление, что у него  пупок  развязался. Очень
рыхлая передница.
     - Как? - не понял я.
     - Ну  это такое  выражение.  Я  взглянул на  часы - было  без  четверти
одиннадцать.  То  есть  убедился, что  мы  здесь еще  не  так долго.  Лацман
продолжал  свое  исследование.  Он  забрался  коленями   на  кровать  и  уже
разглядывал синюшное отечное лицо Лукина.
     - Кажется, следов от побоев не  видно, - произнес он, переведя дыхание.
-  Но  налицо явные  признаки прежней юношеской  угревой  сыпи. Эти разводы,
отпечатки  ногтей. Я из приличия даже отвернулся. Лацман несколько раз подул
ему в физиономию и удовлетворенно слез с  кровати. Он испытующе посмотрел на
меня, и я, повернувшись, пошел к двери.

        66.

     Зрение, оказывается, обманчивая  штука. Я смотрел на стеклянный сосуд и
реальные предметы переливались и растягивались. Я оправил синий лабораторный
халат и  присел на корточки,  держа естественную  линзу на  вытянутых руках.
Если  двигать  банку вверх,  то предметы уплывают вниз.  Это  опыт.  А  если
отвлечься  от  этого,  что я  знаю? Какой  бы порядок  вещей  я  захотел  бы
представить? Я подошел к шкафу и достал рефрактор на подставке.  Почти сразу
в комнате стало светлее в два раза.  Я бы сказал, глаза  мои прояснились.  Я
снял очки и стал усиленно  тереть  веки. Так. Где  я?  Ах, да - рефрактор. Я
вытянул вперед руки и потребовал надеть мне  резиновые перчатки. Из подсобки
вышел хмурый Марат с челкой до самого носа  и быстро, но без  суеты, полез в
шкаф,  где  лежали  резиновые шланги,  пробки  и  одна  пара перчаток  моего
размера, молча натянул их мне на руки, коротко  взглянул  на меня, пробурчал
что-то  и вышел.  Я  зажег газовую  горелку,  укоротил пламя и  направил  на
рефрактор.  Огонь  рассекался  и бурлил  на  его плоскости,  как струя воды,
бьющая  в стену. Сделав все это, я подошел с банкой к раковине и вылил воду.
О, чудо! Вода так уплотнилась, что стала вязкой, как расплавленный казеин, и
мне пришлось долго трясти банку,  чтоб из  нее высыпались все сгустки. Банка
уже не  была той что прежде.  Стенки  покрылись сотней  мелких кристалликов,
которые в удвоенном свете  сияли,  как  бриллианты. Я поправил брюки, потому
что  я как-то сразу высох, и повернул тигельными  щипцами рефрактор  к  себе
лицом.  Не  было уже ни рефрактора, ни  меня, ни изумрудной банки -  остался
лишь сквозной проем окна и сизая пелена вместо воздуха.

        67.

     Еще за шаг до того, как я влип в настоящее, мне  показали дальний конец
столовой, где, как мне показалось работала какая-то машина. "Нет, не  туда",
-  заметили  мне, настаивая  на  том,  чтобы  я  увидел  смешного  человека,
копошащегося за столом.  Я не мог оторвать взгляда от почти  ажурной в таком
удалении оконной рамы, высвеченной ярким светом.
     - Ну, где  он? -  спросил я раздраженно, пытаясь как-то отстраниться от
этой пошлой ситуации подглядывания. -  Нет, я не вижу, - добавил равнодушно.
Тогда мне  предложили  вернуться,  как будто бы  для того, чтобы  взять пару
стульев. Подозревая  о  подвохе, я  тем не  менее  двинулся в эту сторону, к
выходу... Эти  стулья нельзя было взять, потому что их кто-то уже держал для
своих. Тут я обернулся на всхлип, донесшийся с лестницы.
     - По-моему, это Марина, - заметил я громко и озабоченно.
     - Да брось ты, это какая-то девочка. Да это просто ребенок! Я попросил,
чтобы меня ждали и сбежал по  лестнице вниз. Минуту я стоял и прислушивался,
что  делается  наверху.  И  потом  тихо   вдвинулся  в   нишу,  где   висела
электросушилка...  Я  ощущал толщину  перекрытия,  разделяющего нас, глубину
проникающих  вибраций от шагов и  передвигаемых стульев.  Я  знал,  что  эта
столовая  довольно прочное здание, чтобы удержать  нас  здесь всех вместе  в
железобетонном коробе, нефе,  качающемся  на земляных волнах.  Я  чувствовал
себя  ужасно одиноким, заглядывая в  маленькое зеркальце. Стоило  ли не быть
человеком, чтобы очутиться в этом трехстворчатом кошмаре?

        68.

     От  меня  пахло  духами.  Я  так  полагаю,  что  их  запах  можно  было
почувствовать  в  метре от  меня.  Поэтому  я  запахнулся  поплотнее в  свой
пиджачок  и  начал  ждать.  Нет,  кажется,  я  и  не  ждал совсем,  я просто
запахивался в свой пиджачок - пусть  это и не  столь содержательно. В другой
стороне зала проходила она, вся в форменной одежде. Шла, шла да и глянула на
меня. Глядела, глядела да и повернула в свою  сторону. А я стоял, как дурак,
запахнувшись в свой пиджачок, и не  посмел ее окликнуть. Я всей душой рвался
за  ней, но только наклонился вперед и  порядком разволновался.  Она,  качая
бедрами, в своей форменной одежде вскоре свернула в отдаленный закоулок.  И,
не  знаю почему,  это показалось  мне  очень символичным: бедра в  форменной
одежде,  отдаленный закоулок.  Привычка  меня  опередила:  я  пукнул  и  мне
полегчало.

        69.

     Я облек ее выпуклость, распластал  руки и через минуту поравнялся лицом
к лицу со штангой, на которую все это опиралось. Я не узнал  этого механизма
и недоуменно воскликнул:
     - Разве здесь должна быть эта штуковина?  Заявился Лацман и, помедлив у
порога, с опущенной головой выговорил:
     - Меня так и подпирает сказать "нет". Очевидно, его беспокоили какие-то
глубоко свои тяготы и мысли. Я даже не стал обращать внимания на то,  как он
там поворачивается, но Лацман добавил довольно небрежно: