ем влажном взгляде  из-под  нависшего  над
бровями  плотного  капюшона,  не  дававшего  дышать,  взрывающего  легкие,
заглушающего...

             Для ремесла и духа - единый путь:
             Ограничение себя.
             Чтоб научиться чувствовать, ты должен отказаться
             От радости переживаний жизни,
             От чувства отрешиться ради сосредоточья воли
             И от воли - для отрешенности сознанья.

     Комья вязкой  сырой  глины  падали  на  лицо.  Скорбный  хор  отпевал
заблудшую душу, погребенную под холмом, а у подножия холма стоял человек с
землистым цветом лица, в черном балахоне, рвущемся на ветру, и ты  не  мог
стереть слезы, превращавшие пыль на лице в липкую грязь, и...

             Когда же и сознанье
             Внутри себя ты сможешь погасить -
             Тогда
             Из глубины молчания родится
             Слово,
             Но знай, что каждым новым осуществленьем
             Ты умерщвляешь часть своей возможной жизни...

     Холм устоял, но ты сумел раздвинуть два камешка и выйти в мир.  Ветер
трепал твой торс, не давая желанного дождя, обрывая листья,  ты  проклинал
его, и взбалмошный ветер запутался,  наконец,  в  ветвях  растущего  рядом
гиганта. Ты поднял голову, и спокойный зеленый взгляд был тебе ответом...

                Когда же ты поймешь, что ты не сын земли,
                Но путник по вселенным,
                Что солнца и созвездья возникали
                И гибли внутри тебя -
                Тогда ты станешь Мастером.

     ...Плиты пола согрелись от босых ног, ты качался, еле удерживаясь  от
падения, дрожа от озноба.  Пять  Мастеров  растворялись  в  темноте  зала,
уходили, не оборачиваясь, зная, что ты стоишь, что  ты  не  упал,  что  ты
будешь ждать, что ты теперь свой...
     - Ты хотел правды, чужеземец? Тогда имей в виду - это еще не  правда.
Это  так...  Немного  мистики,  немного  представления   и   очень   много
банальности. Нет, я не иронизирую, это действительно так. Ты был прав.  Но
сам знаешь... Если отражение луны одинаково в любой луже, то могут ли быть
разными сердца людей?
     Ты обернулся. На потрескавшемся  трехногом  табурете  сидел  давешний
старик,  грея  у  камина  остывшие  сухие  руки.  Синие  набрякшие   вены.
Бесцветный и бесформенный  балахон.  Спутанные  седые  волосы,  схваченные
тонким ремешком, костлявые  плечи,  ехидные  выцветшие  глаза...  Я  смогу
узнать его? Смотри внимательно, если сумеешь. Многие из нас не сумели...
     Сидящий  перехватил  твой  взгляд.  Узкие  треснувшие  губы   тронула
усмешка. "Не  смотри  на  меня  собачьими  глазами,  человек.  Переход  от
нахального щенка к восторженной дворняге слишком утомителен  для  меня.  Я
стар, чужеземец. Ты сам давно заметил это".
     Он зашаркал к  выходу,  волоча  стоптанные  подошвы  домашних  мягких
шлепанцев. У самых дверей он обернулся еще раз.

                - Я помню древнюю молитву Мастеров:
                Храни нас, Господи, от тех учеников,
                Которые хотят, чтоб наш убогий гений
                Кощунственно искал все новых откровений...

     Двери бесшумно закрылись.
     - Совсем немного театра, - жена погладила Мастера по небритой щеке. -
И очень много банальности.
     - Да, - он перехватил ее  ладонь  и  прижался  к  ней  лицом.  -  Да.
Оригинальность хороша для эмоций. Но приемы следует брать старые.



                                 БРОДЯГА

     Всякому известна сложность укладки восьмилепесткового косого узла  на
трех коротких стилетах, и лишь немногие из Склоняющихся у Ложа рискнули бы
на такое при порывах горячего восточного ветра, раскачивающих резной навес
над балконом.
     Аль-Хиро откинулась на спинку  кресла,  предоставив  пепельные  пряди
своих волос в распоряжение служанок, и прикрыла глаза. Сквозь ажур  ресниц
ей хорошо был виден внутренний двор  Зеленого  замка  со  свежесколоченным
помостом, возле свай которого  суетились  плотники,  заканчивающие  скамьи
магов дворцовой Ложи. Сами маги,  как  обычно,  запаздывали  -  к  счастью
лентяев-плотников.
     Зря она согласилась присутствовать на сегодняшней Витражной  Схватке.
По первому разу это еще может пробудить  интерес,  но  стражи  Ложи  ловят
подмастерьев не реже одного в декаду, и любопытство скоро  уступает  место
пресыщению. В детстве она  предлагала  отцу  устраивать  публичные  казни.
Святая наивность. Конечно, щенков, рискующих складывать слова в витражи  и
со всей детской отвагой играющих стихиями,  карать  необходимо,  и  карать
сурово. Но нельзя выводить на площадь человека, способного  расколоть  уже
занесенный  меч  палача  у  него  же   над   головой   под   аккомпанемент
надвигающейся бури... Никто не  спорит,  аристократов  такими  трюками  не
удивить, Ложа и Большой совет не отказывают знати в мелких  забавах  -  но
чернь!.. Незачем простолюдинам видеть лишнее, ни к чему. Чернь есть чернь.
Желающий говорить слова да пройдет через дворцовую Ложу и, склонив голову,
будет ждать подтверждения. Желающий говорить без разрешения  Ложи,  а  тем
более скрывающийся в кяризах или залах Мастеров - если  это  не  очередная
легенда плебеев! - да выйдет на Витражную Схватку.  Он  будет  говорить  с
членами Ложи, вплоть до Верховного,  и  пусть  стихии  будут  милостивы  к
проигравшему.  Правда,  до  Верховного  не  доходил  никто.  Это   простая
вежливость формулировки.
     Аль-Хиро вспомнила одного из первых погибших подмастерьев.  Мальчишка
непозволительно  долго  держал  лучшего  из  новых  магов   Ложи.   Молнии
сплетались над помостом, сумасшедшие гвозди сами вылетали из свай,  скамью
Совета до половины залило  мутной  водой  -  а  они  продолжали  говорить,
говорить  над  стихиями,  меняя  тембр,  сталкивая  внутренние   созвучия,
напрягая из последних сил связки горла. Две пантеры бились во дворе замка,
разрывая окровавленный мех, пытаясь когтями  мощных  задних  лап  вспороть
сопернице брюхо, а над ними, диктуя каждое багровое пятно,  царили  голоса
соперников. И лишь когда Аль-Хиро прискучило однообразие поединка,  и  она
нехотя направилась к выходу - тогда  встал  Верховный.  Она  не  запомнила
брошенной фразы - не простым смертным запоминать витражи - но черная кошка
мальчишки рухнула с перебитым хребтом, а под самим  проигравшим  обвалился
помост, накрыв его опорными бревнами.  Служители  вытащили  казненного,  и
Верховный склонил  большую  голову,  прося  прощения  у  госпожи.  Мага  -
участника схватки - Аль-Хиро больше никогда не видела. Да и  не  вспомнила
бы никогда, если бы не сегодняшняя вынужденная скука.
     А все эта кормилица! Ох уж старая сорока... Давно пора отобрать у нее
золотой  шнур,  дающий  право  ворчать   на   наследницу   в   присутствии
посторонних.  Ах,  Витражная  Схватка,  ах,  ах,  говорят,  сам   Бродячий
Подмастерье, ах, ах, ах, глава Ложи сутки не показывает лица  -  наверное,
готовится, бедненький... И служанки туда же, балаболки дворцовые.
     Бродячий Подмастерье. Гений, ребенком ушедший в  кяризы  из-под  носа
стражи Совета, лучший ученик полумифического нынешнего Магистра, тогда еще
Мастера Огня, который прочил его на свое место -  пока  строптивый  ученик
втайне от назойливого учителя не выкопал в его архивах витражи  патриархов
и со всей безрассудностью молодости не  попытался  их  договорить.  Нельзя
безнаказанно высвобождать стихии такого порядка, не имея сил заковать их в
высший витраж. Но отчаянный ученик выжил - это стоило сорванного голоса  и
двенадцати  лет  жизни  вбежавшему  будущему  Магистру.  Не   смея   более
оставаться в кяризах, птенец выпал из гнезда,  или  был  выброшен,  прошел
пешком всю империю, сопровождаемый легендами и  высунувшим  языки  отрядом
Ложи.  Но  степь  есть  степь,  и,  перейдя  границу,  он  исчез,  оставив
романтическую сказку  о  Бродячем  Подмастерье.  А  сейчас  вместо  сказки
выведут грязного оборванца, Ложа раздавит его, и можно будет  удалиться  в
прохладу спальни. Жара сегодня, однако...
     Аль-Хиро  подняла  веки,  подобные  лепесткам  дикой  розы  -   врут,
разумеется, но все равно приятно,  -  досадливо  отбросила  тяжелую  прядь
волос, по традиции падавшую на лоб, и наткнулась  на  тяжелый  пристальный
взгляд Верховного, одиноко стоявшего перед помостом.  Верхние  веки  главы
Ложи закрывали половину зрачка, отчего  взгляд  становился  прилипчивым  и
неконкретным, как у  древесного  удава.  Ах  да,  он  же  ждет  позволения
начать...  Аль-Хиро   махнула   рукой,   позволив   себе   предупреждающую
небрежность. Странный он сегодня... Неужели кормилица права?
     На помост, поддерживаемый  низшими  служителями,  вышел  полураздетый
мужчина. Нет, юноша, почти мужчина, но  -  юноша.  Вислые  уставшие  плечи
выдавали привычку к большой силе. Не силу, а именно привычку. Длинная цепь
охватывала руки с неестественно тонкими запястьями.  Концы  цепи  не  были
ничем закреплены и свободно свисали. Почему он не пытается размотать цепь?
Наверно, ему тоже очень жарко... А где, собственно, сами члены  Ложи?  Это
верх неприличия...
     Сутулясь, Верховный шагнул к помосту и оглядел юношу с ног до головы.
     - Здравствуй, Бродяга, - в его властном голосе  звучала  неподдельная
тоска. - Ты видишь, я смотрю на тебя снизу вверх.  Это  последнее,  что  я
могу подарить тебе. Я пришел один, незачем  фиглярам  из  Ложи  кривляться
здесь. Ты должен быть благодарен мне за последние минуты, хотя и не можешь
ответить. Молчи, Бродяга, молчи, я сам оговорил подробности с взявшим тебя
конвоем. Все мы платим  по  своим  счетам,  вопрос  лишь  в  том,  кто  их
выписывает. Я выписал твой счет. Смерть будет легкой и быстрой. Прощай.
     Верховный отступил от помоста, и его голова  запрокинулась  к  белому
плавящемуся небу.

                   - Созидающий башню сорвется.
                   Будет страшен стремительный лет,
                   И на дне мирового колодца
                   Он безумье свое проклянет...

     Ничего не произошло. Служанки  разочарованно  зашушукались.  Аль-Хиро
привстала, и ее пальцы побелели на перилах - она увидела.
     С края балкона лишь ей было заметно, как тяжелая кованая цепь  лениво
соскользнула с рук юноши, свивая на досках звенящие кольца  и  приподнимая
над клубком верхнее звено.

                   - Разрушающий будет раздавлен,
                   Опрокинут обломками плит
                   И, Всевидящим Богом оставлен,
                   Он о муке своей возопит...

     Цепь вознесла  мертвую  голову  на  уровень  глаз  юноши  и  стала  с
металлическим шипением  раскачиваться  из  стороны  в  сторону.  Полночная
тишина сползла на залитый солнцем двор, остановив  языки  служанок,  зажав
рот кормилице, сгустив красноту на ее  опухшем  лице.  Амплитуды  страшной
твари начали увеличиваться.

                   - А ушедший в ночные пещеры
                   Или заводи тихой реки
                   Повстречает свирепой пантеры
                   Наводящие ужас зрачки...

     В коротком броске стальные кольца охватили шею юноши. Он  вцепился  в
смертельное ожерелье, способный разорвать змею, но не  цепь,  а  это  была
цепь, и она не знала боли, не знала страха и не знала снисхождения. Так же
молча, с  по-прежнему  бледным  лицом,  он  рухнул  на  колени.  Верховный
отвернулся, как жрец отворачивается от умирающего животного, и сделал  шаг
к помосту.

                   - Не спасешься от доли кровавой,
                   Что земным предназначила твердь...

     - Замолчи! -  низкий  голос  перехватил  витраж,  всколыхнув  горячий
воздух двора. - Замолчи! Несравненное право - САМОМУ выбирать свою смерть!
     Цепь лопнула, разомкнутые  звенья  покатились  по  помосту,  визжа  и
подпрыгивая.
     Аль-Хиро порывисто повернулась к противоположному углу  двора.  Мягко
ступая по плитам покрытия, к месту казни  приближался  высокий  человек  в
темно-зеленом  плаще;  отстав  от  него  на  шаг,  шел  хмурый  спутник  в
фиолетовом колете  с  оранжевыми  наплечниками,  недоверчиво  озираясь  по
сторонам. Верховный покачнулся, но устоял. И повернулся к пришельцам.
     - Зачем я вижу тебя, Мастер Дерева?  Ты  привел  чужого,  ты  нарушил
Витражную Схватку...
     - Этот замок называется Зеленым, кому как не  мне  приходить  сюда...
Сегодня, я вижу, день вопросов. Почему твой соперник молчал,  глава  Ложи?
Молчишь... Тогда я скажу - собаки из конвоя вырвали  у  него  язык,  чтобы
царедворец мог не рисковать! Легко убивать  щенков,  не  вошедших  в  силу
Мастера. Легко вырывать у них молочные зубы... Ты отдашь Бродягу.  Или  на
помост выйду я, и мы будем взвешивать нашу действительную цену! Я жду,  но
долго я не ждал никого, и тебе это известно лучше многих!
     На тыльной стене замка, незаметно  для  говорящих,  вырос  чешуйчатый
шишак лучника охраны. Страж привстал, натягивая тетиву.  Аль-Хиро  затаила
дыхание. Сейчас упадет дерзкий, своим ртом  осквернивший  воздух  замка  и
захлебнувшийся им. Вон туда, в середину мерзкого болотного плаща...
     Хмурый бородатый спутник гиганта плавно взмахнул рукой,  с  всплеском
кисти, стряхивающей невидимые капли. Вылетевшая  из  узких  пальцев  кейфа
мелькнула, раскрываясь в воздухе - и складной бумеранг описал  над  двором
пологую дугу.  Лучник  повис  на  зубце  стены,  в  его  толстом  затылке,
раздвинув кольчужные кольца, прочно сидел страшный изгиб.
     - Мастера не носят оружия, глава Ложи, а воины не говорят  слов.  Это
Чужой, так называли его  твои  люди  на  площади.  Запоминай  новое  лицо,
Верховный, тебе пригодится лишнее знание. Пошли, Бродяга, если  ты  можешь
еще ходить...
     Юноша с вырванным языком начал медленно спускаться  с  помоста.  Губы
Верховного дрогнули.
     - Я не буду мерять нашу цену, Пятый.  Не  настал  для  этого  час.  Я
молчу. Пусть приговоренные уходят от  кары,  пусть  твой  спутник  убивает
людей охраны лишь за попытку исполнить  свой  долг...  Пусть.  Но  я  хочу
знать, зачем вам искалеченный предатель? Ведь он бросил вас, не так ли?  Я
могу знать ответ?
     - Можешь, - уходящие задержались на середине двора. - Можешь. Он  три
года провел в степи. Тебе это ничего не говорит, глава Ложи? Три  года.  И
вернулся. Неужели только для того, чтобы ты мог лишить его речи и жизни?..
Я вижу, ты начинаешь понимать. Прощай.
     Тень  главных  ворот  поглотила  фигуры  людей.   Аль-Хиро,   сбросив
оцепенение, перегнулась через перила.
     - Что все это значит? Я жду объяснений.
     Верховный ссутулился еще больше.
     - Степь поднялась,  госпожа.  Только  она  могла  заставить  Мастеров
прийти сюда. Идут упурки.


     Мастер аккуратно сложил листы и спрятал тоненькую пачку в нижний ящик
письменного стола. Жена так никогда и не прочитала их.


       "...Это было, когда начало изначальное рассветало;
       Загоралось первое зарево, созидалось первое марево,
       Не всходила еще трава, не звучали еще слова.
       Далеко, за сонным хребтом, за туманной, дымной чертой,
       На широком нижнем кругу восьмислойных черных небес -
       Рожденные в облезлой дохе, с клыками, торчащими, как остроги,
       Утвердились в начале времен прародители трех племен...
       ...У них безалаберное лицо, как обвалившийся косогор,
       В семи провалах гнилых, мутное, заросшее сплошь
       Бородавками и паршой, с шерстяной лохматой душой,
       Их единственная нога разрастается вкривь и вкось,
       Раздвоясь в колене кривом на два стоптанных сапога,
       Их единственная рука раздвоилась на две руки,
       С бороды течет арака на тяжелые кулаки,
       Ожерелье из позвонков ста шаманов былых веков,
       Из сухих костяных кистей приходящих в их дом гостей.
       Для разбоя рожденные, черным ветром владеющие,
       С заостренными пальцами на руках, обитая в пределах ненастья,
       Ближе смерти и дальше счастья...
       ...Раскроется их задремавший рот, развяжется их
       Гнилозубый рот - подземный мир бездонную пасть
       Раскрывать понемногу начнет..."
                                                  Из Адьарай-упурко айыы

     Это он нашел в витражах патриархов.


     Он сидел в пустой низкой комнате и смотрел,  как  старик  неторопливо
заваривает  светло-сиреневый  чай.  Пряно   пахнущий   пар   колеблющимися
струйками поднимался над лакированным столиком, простая керамическая чашка
с ребристыми шероховатостями стенок тепло и уютно  ложилась  в  ладонь,  и
только строгое серьезное лицо  старика  никак  не  укладывалось  в  мягкое
равновесие сегодняшней ночи... Как-то он попытался,  намереваясь  соблюсти
этикет, назвать его Магистром,  но  непредсказуемый  старец  так  долго  и
непосредственно хохотал, кашляя и хватаясь за вздувшееся горло, приседая в
полном изнеможении - что он покраснел и заткнулся. С тех  пор  и  пошло  -
старик  да  старик,  и  в  конце  концов,  так  оно  и  есть,   и   нечего
комплексовать, подобно...
     - О чем ты думаешь, Чужой?
     Бесцветные глаза с чуть расширенными зрачками оказались совсем рядом.
Он сбился с мысли и спрятал смущение в горячий зыбкий аромат чая.  Магистр
поднял чашку  на  уровень  сузившихся  глаз,  всматриваясь  в  одному  ему
известный узор.
     - Я много думал о тебе, Чужой. Ты непоседливый человек. Ты  никак  не
соглашаешься войти в рамки моих представлений об этом  мире.  Значит,  или
мои рамки слишком тесны, или... Прочие подмастерья с легкостью  запоминают
сотни и  сотни  строк  витражей,  дотошно  воспроизводя  ритм  и  звучание
оригинала - ты сидишь над ними все вечера, и слезы текут по  воспалившимся
векам. Ты не способен часами  импровизировать  и  вылетаешь  из  заданного
размера через мгновение. Но в самом конце сотворенного тобой хаоса,  когда
стихии  готовы  вырваться  из-под  контроля,  ты   неожиданно   вставляешь
несколько слов, заставляющих замереть  готового  вмешаться  Мастера,  а  в
пустоте  и  нелепостях  твоего  создания  начинают  просматриваться  связи
высшего порядка.
     Мастер Земли признавался мне,  что  за  осколок  витража,  брошенного
тобой позавчера, он, не задумываясь, продал бы душу. Ты купишь  его  душу,
Чужой?..
     Привыкнув к обычным ироническим  интонациям  Мастера,  к  его  умению
ставить вопросы, не имеющие  ответов,  к  утомительной  манере  раздражать
собеседника внешне незначительными мелочами, подводя его к порогу  решения
и бросая  там  одного  -  привыкнув  к  сложному,  но  предельно  ранимому
характеру старика, ты понял значимость последних слов. Ты встал и медленно
прошелся по комнате.
     - Я чужой, старик, ты правильно назвал меня. Мастер Дерева выше  меня
на голову, но он горбится, стоя рядом со мной. И рядом с тобой, старик.  Я
боюсь этого. Очень боюсь. И я не знаю, способен ли ты при всем  могуществе
твоего  воображения  представить  мир,  где  слово   не   обладает   такой
невероятной властью, где ритм меняется не во второй стихии, а  всего  лишь
во второй строфе. Пойми меня правильно, и там  бывали  люди,  для  которых
слова - не клеймо на предмете, подтверждающее наличие смысла, а  сущность,
образ, несущий всю силу скрытого. Слово ведь не только творит мир, старик,
но и заслоняет его.
     Но от созвучий и ритмов не начинаются бури и землетрясения, не сходят
с  ума  люди  и  деревья,  огонь  и  вода  не  вступают  в   свою   вечную
безрезультатную схватку... Хотя  и  там  сохранились  отголоски  преданий,
память о великих заклинаниях, вызывавших повиновение тайных сил.  Впрочем,
что такое заклинание, как не точно найденное слово в единственно возможном
ритме и размере?!. Может быть, и тот мир был молод и доверчив, может быть,
и вправду вначале было Слово, старик?.. Я помню  слишком  много  витражей,
они чужие для меня, а я чужой для вас, но минус на минус иногда дает  плюс
в нашей жизни. Мне бы очень хотелось, чтоб было так...
     Молчание повисло над лакированным столиком, над витыми  подсвечниками
и керамикой посуды, над двумя уставш