иновыми камнями!
     Павел  Лаврентьевич  даже  рукой  провел  по  пустому  столу.  Чисто.
Сколлапсировал  будильник!  Ай  да  Манюнчиков,   ай   да   сукин   сын!..
Получилось!.. И тут Манюнчиков, действительно сукин сын, не утерпел.
     Сунул он коллапсатор свой за пазуху, квартиру запер  тщательно  и  во
двор вышел. Идет по двору Павел Лаврентьевич Манюнчиков и  чувствует  себя
сильным и уверенным. "Теперь, - думает, - кого хошь сколлапсирую. Нету  на
меня теперь никакой управы, вплоть до  милиции,  потому  как  вещественных
доказательств аппарат мой не оставляет. Раз - и нет! А на нет и суда нет".
     Вот так, думая о разных приятных для себя вещах, дошел Манюнчиков  до
голубятни в углу двора. А надо сказать,  что  голубей  Павел  Лаврентьевич
тоже не любил - и за бульканье их глупое, и за окраску несерьезную,  и  за
гнусную склонность гадить куда попало, не  исключая  и  его,  Манюнчикову,
личность.  Так  что  подошел  он  к  голубятне,  по  сторонам   оглянулся,
коллапсатор свой вытащил... Хлоп - и нет голубятни, как и  не  бывало,  со
всеми ее гадами пернатыми.
     Хихикнул злорадно Павел Лаврентьевич и хотел было дальше направиться,
как вдруг услышал за спиной:
     - Ах ты, ирод, антихрист окаянный! Что ж ты  птичку  невинную,  божье
творение, изничтожаешь?! А ну подь сюды, сто чирьев тебе  на  седалище!  В
милицию пойдем...
     Обернулся испуганно Манюнчиков, и увидел  деда-голубятника,  коего  в
сумерках   ранее   не   приметил.   Вредный    был    дед,    злопамятный,
склерозоустойчивый.
     Глянул  еще  раз  по  сторонам  Павел  Лаврентьевич  -  на  этот  раз
внимательно - улыбнулся ехидно ругателю-орнитологу - и  кнопочку  надавил.
Раз - и нет деда.
     Плюнул тогда Манюнчиков на асфальт и  в  приятном  расположении  духа
домой пошел.
     Утром   Павел   Лаврентьевич   на   работу   опоздал    по    причине
сколлапсированного будильника. И не просто опоздал, а на целых  сорок  три
минуты. Так что вахтер на проходной аж подпрыгнул от радости и  служебного
рвения и палец в телефонную дырку сунул - начальству  доносить.  Посмотрел
Манюнчиков - одни они в холле с вахтером. Давно ему, кстати,  этот  вахтер
не нравился, и фуражка его противная, и  морды  выражение  неприятное  для
глаза, и вообще...
     Рванулся подлец-вахтер в сторону,  но  не  зря  коллапсатор  у  Павла
Лаврентьевича звался тангенциальным, ой не зря! Хлоп - и нет вахтера. А на
нет - и суда нет. Пора идти на работу.
     В тот же день Манюнчиков подкараулил на лестнице своего начальника  -
хама и бездаря - и отправил вслед за вахтером. А назавтра пришла очередь и
зама - тупицы и чистоплюя - имевшего неосторожность  разогнать  в  туалете
курильщиков,  в  том  числе  и  Павла  Лаврентьевича  лично.  Хотели   еще
Манюнчикова в колхоз заслать, но ответственная за колхозы - дура  крашеная
- запропастилась куда-то, искали ее, искали, не нашли и бросили.
     Думал Павел Лаврентьевич  и  жену  свою,  Люсю,  сколлапсировать,  да
передумал ввиду некоторой пользы ее  существования,  в  горячих  обедах  и
стираных носках проявляемой. Так что с этим пришлось повременить.
     Ну, ясное дело, стал народ вокруг нервничать, слухи поползли  разные,
дескать, люди куда-то пропадают. Кто международный империализм винит,  кто
- сепаратистов и номенклатуру, а некоторые, страшно сказать,  -  самого...
Пришлось милицию вызывать. Двух не в меру ретивых служителей порядка Павел
Лаврентьевич быстренько  сколлапсировал,  а  остальные  сами  смылись.  По
причине   отсутствия   вещественных   доказательств   и   скудной   оплаты
героического труда работников органов.
     И всем бы доволен был  Манюнчиков,  но  стала  к  нему  закрадываться
этакая  подленькая  мыслишка:  "А  куда  ж  все  эти,   сколлапсированные,
деваются? Хоть и подлецы они все, а интересно..."
     Снова засел Павел Лаврентьевич за книги да расчеты, еще треть пробела
своего с великим трудом засыпал  и  вывел-таки  формулу  конечную,  вывел,
глянул - и ужаснулся, потому как по формуле этой треклятой  выходило,  что
все, кого он  сколлапсировал,  живы-здоровы,  только  перешли  они  все  в
восемнадцатое измерение, где испытывают неудобства немалые, и ровно  через
девять дней и шесть часов после факта исчезновения вернутся обратно крайне
обозленные  -  и  окажутся  в  радиусе  трех   с   половиной   метров   от
тангенциального коллапсатора!..
     Дернулся Павел Лаврентьевич, на часы взгляд бросил, с воплем к  двери
кинулся - да поздно было. Грянул гром, ударила молния,  противно  зазвонил
будильник "Чайка" на семнадцати псевдорубиновых камнях,  и  толстый  сизый
голубь обгадил весь пиджак  гражданина  Манюнчикова  под  радостный  вопль
ворвавшегося деда: "Хватайте его, ирода, люди добрые!.."
     Не ищите в энциклопедии имя Манюнчикова  Павла  Лаврентьевича.  Ни  к
чему это. И в курилке институтской тоже не ищите, не стоит. Впрочем,  если
у вас много лишнего времени...



                        СЧАСТЬЕ В ПИСЬМЕННОМ ВИДЕ

     В воскресенье вечером Павел Лаврентьевич  Манюнчиков  получил  письмо
следующего содержания:
     "Письмо - счастье.
     Это письмо - подлинное счастье. Находится  в  Голландии.  Оно  обошло
вокруг света 1000 раз. Теперь оно попало  и  к  вам.  С  получением  этого
письма к вам придет удача и счастье. Но с одним условием -  отправьте  его
дальше. Это не шутка. Никаких денег не надо, потому что ни за какие деньги
не купить счастья. Отправьте письмо тому,  кому  вы  желаете  счастья.  Не
задерживайтесь с отправлением. Вам необходимо отправить 20 штук в  течение
96 часов после получения этого письма.
     Жизнь этого послания началась  в  1853-м  году.  Артур  Саян  Даниель
получил его и велел секретарше размножить. Через  четыре  дня  он  выиграл
миллион. Служащий Хорита из Нагасаки, получив это  письмо,  порвал  его  и
через четыре дня попал в автокатастрофу.
     Хрущев получил  это  письмо,  отдыхая  на  даче  в  1964-м  году.  Он
выругался и выбросил его в урну. Через четыре дня Хрущева  свергли.  Ни  в
коем случае не рвите это письмо, отнеситесь  к  нему  серьезно!  Итак,  20
писем  в  течение  96  часов.  Результат  -  на  четвертые   сутки   после
отправления. Желаем счастья!"
     Дочитав  письмо,  Павел  Лаврентьевич   собрался   было   последовать
пагубному примеру Никиты Сергеевича и  служащего  Хориты,  но  тут,  после
рекламного сообщения,  начался  третий  тур  телеигры  "Поле  чудес",  где
молодой майор и две агрономши никак не могли получить  стиральную  машину,
угадав последнюю букву в иностранном слове "аборт", - и назойливое  письмо
мирно упокоилось в глубинах потертых брюк несуеверного Манюнчикова.
     Обнаружилось  письмо  только   завтра,   на   работе,   когда   Павел
Лаврентьевич, зайдя в курилку, полез в карман за сигаретами.  Естественно,
Манюнчиков не преминул показать послание  приятелям,  большинство  которых
отнеслось к нему  скептически.  Однако,  Сашка  Лихтенштейн  из  соседнего
отдела вдруг заявил,  что  его  теща  получила  такое  же,  в  отличие  от
некоторых, размножила - и спустя  четыре  дня  умотала,  наконец,  в  свой
Израиль - после  чего  лично  он,  Сашка  Лихтенштейн,  искренне  верит  в
счастье. Манюнчиков глянул в сияющие Сашкины глаза - и его осенило.
     Вернувшись в отдел, Павел Лаврентьевич быстро  набрал  на  клавиатуре
своей персоналки (кстати, соотечественницы упрямого  служащего  Хориты  из
Нагасаки!) текст письма, проверил, нет ли ошибок  -  и  сбросил  текст  на
принтер. Через восемь минут два десятка экземпляров лежали перед довольным
Манюнчиковым.
     По  дороге  домой  Павел  Лаврентьевич  раскидал  письма  по   первым
попавшимся почтовым ящикам и с приятным чувством выполненного  долга  стал
ждать заслуженного счастья.
     Прошло четыре дня.
     Манюнчиков выиграл рубль в лотерею и не  поехал  в  колхоз,  так  как
заболел гриппом. Все вышеуказанные события он  приписал  действию  письма,
но, получив еще одно, аналогичное, также отпечатанное  на  принтере  -  не
раздумывая,  выбросил  его  в  мусорное  ведро.  И  ничего   страшного   с
Манюнчиковым не произошло. Разве что машина грязью окатила, так  не  через
четыре дня, а через неделю!
     А персоналочке  японской,  на  которой  Павел  Лаврентьевич  работал,
наладчик поставил на место все украденные ранее микросхемы, старый плоттер
заменил,  а  потом  кто-то,  видимо,   по   ошибке,   загрузил   импортную
суперпрограмму "бой в памяти". И играет она теперь в эту игру  с  утра  до
вечера, и ни на какие запросы не отвечает.
     Счастлива, наверное...



                            СКРЫТАЯ ПРОВОДКА

     Стихийное бедствие из шести букв, по горизонтали...
     - Ремонт! - подсказали сзади, и  измазанные  спецовки  выставили-таки
упирающегося Манюнчикова из четвертого по счету кабинета, выставили вместе
со   стареньким   электрочайником   и   подозрительным   ржавым   порошком
чаеразвесочной фабрики г.Очамчира. Плюнул Павел  Лаврентьевич  в  сердцах,
посмотрел грустно на ботинок оплеванный и пошел искать по  институту,  где
оскорбленному есть чувству уголок.
     Уголок отыскался на третьем этаже - мирный  благодатный  оазис  среди
барханов песка, цемента и известки, с чахлой вечнозеленой пальмой и  белым
неоновым солнцем пустыни, весело подмигивавшим очарованному Манюнчикову. И
вот уже радует глаз связующая нить  от  греющегося  чайника  к  розетке  у
самого плинтуса, уже мягкое полудиректорское кресло приняло в объятия свои
лучшую из составных частей Павла Лаврентьевича, уже неприступная  твердыня
кроссворда готова выбросить белый флаг и отдаться победителю по  вертикали
и по горизонтали...
     -  Здорово,  Манюнчиков!  Чаи  гоняешь?  -  в  дверях  оазиса  возник
верблюжий профиль Сашки Лихтенштейна из соседнего отдела, скалящийся всеми
своими золотыми россыпями. Собственно,  хам  Сашка  исказил,  как  всегда,
родовую фамилию Павла Лаврентьевича, меняя в ней первые  буквы  по  своему
усмотрению, но результат получая  одинаково  неприличный  и  чувствительно
задевавший гордого Манюнчикова.
     Подождав реакции на любимую шутку, Сашка шагнул в кабинет и явил себя
миру целиком, обнаружив неожиданное сходство с  небезызвестным  Лаокооном,
борющимся с древнегреческими змеями. От  небритой  шеи  до  предполагаемой
талии на нем был намотан  грязный  лапшеобразный  провод,  конец  которого
исчезал в глубинах Сашкиного организма.
     - Директор послал, - трепался Лихтенштейн,  приседая  на  корточки  и
выдергивая  из  розетки  штепсель  многострадального  чайника,  -  сделай,
говорит, проводку скрытую, а то скрытности у нас  маловато,  и  про  водку
слышать тошно, это каламбур такой тонкий, Манюнчиков, про водку-то, только
темный ты у нас, и с чувством юмора у тебя, как у директора, даже хуже...
     И уснул бы, наверное, Павел Лаврентьевич, уснул в тепле  и  уюте  под
болтовню нудную, волнообразную - когда  б  не  пауза  длительная,  трепачу
Сашке не присущая, и не вопль  дикий  несуразный,  взорвавший  Манюнчикову
нирвану.
     Всклокоченный Лихтенштейн стоял на коленях у стенки и совал отверткой
в раскуроченную розетку. - Ты глянь, нет, ты глянь,  Манюнчиков,  нет,  ты
глянь... - бормотал он, тупо моргая рыжими ресницами.  Павел  Лаврентьевич
склонился над розеткой, последил  с  минуту  за  бессмысленными  Сашкиными
манипуляциями и осведомился об  оказании  первой  помощи  человеку,  Богом
обиженному и током ударенному.
     Дальнейшая информация, скрытая в монологе неудачливого электрика  под
шелухой оскорбительных выпадов  в  адрес  Манюнчикова,  в  очищенном  виде
сообщала, что к данной розетке никаких проводов не подведено  и  подведено
никогда не было, и если бы не  Сашка,  то  электричество  бы  здесь  и  не
ночевало, ныне, и присно, и во веки веков, аминь.
     Надоело   Павлу   Лаврентьевичу   сопереживать   речи   страстной   и
неуравновешенной, взял он кроссворд недорешенный и вышел вон. А  спускаясь
по лестнице, вспомнил он чайничек  свой  верный,  к  неработающей  розетке
подключенный, тепло бока его округлого вспомнил  -  и  остолбенел,  истину
уяснив.  И  обратно  кинувшись  через  препятствия  многообразные,  застал
Манюнчиков  Сашку  над  чайником  склоняющимся  и   ноздри   носа   своего
породистого, с горбинкой, раздувающим.
     -  Слышь,  Паша,  -  в  дрожащем  голосе   Лихтенштейна   вибрировало
неподдельное уважение, - ты гений, тебе Нобелевскую надо,  я  тару  сейчас
организую, и мы немного вздрогнем...
     На столе обнаружились две синенькие чашки, чайник завис в воздухе,  и
густо-коричневая струя полилась вниз, наполняя комнату отменным  коньячным
ароматом, вызывающим светлые  воспоминания  о  белоглавых  горах  Армении.
Манюнчиков медленно приблизился к столу, поглядел на таинственную розетку,
на пятизвездную жидкость в чашках...
     - Саша, - необычайно  торжественно  произнес  Павел  Лаврентьевич,  -
Саша, я себя уважаю. А ты?
     За пьянство в рабочее время Манюнчиков с  Лихтенштейном  получили  по
выговору. Тщетно  взывали  они  к  научному  мышлению  случайно  вошедшего
начальства, тщетно будили дух просвещенья в темных административных  умах,
тщетно ткнул Павел Лаврентьевич отверткой в  предательскую  псевдорозетку.
Тем более, что пока  Манюнчиков  размышлял  на  лестнице,  постигая  тайны
природы,   подлец   Сашка   успел-таки   подключить   розетку   к    щитку
распределительному - забыв в эйфории поставить в известность соавтора!
     Всю последующую неделю ударенный Манюнчиков с Сашкой  не  здоровался.
Здоровью это, правда, особенно не помогало. А в среде институтских уборщиц
да сторожей слухи поползли, один другого ужаснее. И передавали  тети  Маши
дядям Васям, что призрак бродит по институту, вздыхает тяжко  по  ночам  и
провода у всех розеток на пути своем режет. Кто шаги слыхал, кто  проводку
потом чинил, а кто и спину привидения, нетвердо  прочь  шагавшего,  видеть
сподобился. И в руках порождения адова, краем савана  прикрытый,  чайничек
покачивался, старый, электрический. И нетопыри кружили над гладким  черным
хвостом с помятым штепселем на конце...



                            СИНДРОМ КАССАНДРЫ

                                        "...Если бы вы ведали то, что
                                        ведаю я, то перестали бы смеяться,
                                        и много бы плакали..."
                                                     Коран, сура 16, аят 3

     Мироздание относилось к Павлу Лаврентьевичу  приблизительно  так  же,
как и его жена Люська. Обычно, когда Манюнчиков стоял  уже  в  дверях,  за
пивом собравшись, то немедленно  требовалось  выносить  мусор  и  выбивать
ковер; а когда в жизни Павла Лаврентьевича наклевывалась рыбалка, опять же
с перспективами крупного  возлияния  -  то  гримасы  мироздания  неизменно
выражались в осадках, командировках и прочих несуразностях.
     Видимо, из-за непокладистого мироздания и упрямой  спутницы  жизни  и
стал мутировать гомо сапиенс Манюнчиков, подтверждая догадки сэра  Чарльза
Дарвина и неприятно удивляя друзей и знакомых. А удивляться было чему, ибо
проявился  в  Павле  Лаврентьевиче  некий  дар,   людям   вообще-то   мало
свойственный и к последствиям разнообразным приводящий.
     Начало событиям положил черный кот Вячеслав Николаевич, обитавший  на
помойке и нагло перебежавший  дорогу  спешащему  Манюнчикову.  Остановился
Павел Лаврентьевич, на проходимца лишайного глянул - и вдруг понял, что не
жилец кот на белом свете, ну не  жилец  -  и  все  тут!..  Да  и  Вячеслав
Николаевич  занервничал,  хвост  грибом  ядерным  распушил  и  чесанул  от
пешехода подозрительного через дорогу,  а  на  дороге-то  грузовик,  а  за
рулем-то веселый  парень  Владик,  размечтавшийся  с  устатку  о  подружке
вчерашней, с вот такими...
     Вот этот-то визг тормозов, оборвавший антиобщественное бытие  черного
короля помоек, определявшее  его  же  антиобщественное  сознание  -  он  и
ознаменовал в жизни Павла Лаврентьевича новую прелюбопытнейшую веху.
     Пришел Манюнчиков на работу, а там у шефа в кабинете встреча деловая,
и сам шеф сияет,  как  свежепокрашенный,  втирая  очки  наивным  импортным
бизнесменам   на   предмет   купли   некоего   аппарата,    лично    шефом
сконструированного и любые реки на чистую воду выводящего.
     Глянул Павел Лаврентьевич на кивающего азиата в пиджаке от Кардена  и
с телевизором на запястье, глянул -  и  понял,  что  не  возьмет  раскосый
шефово детище, ну ни за какие коврижки отечественного производства.
     Отвел Манюнчиков начальство в сторонку, мнение свое изложил, ответное
мнение выслушал, подавился инициативой и дверь за собой  тихо  прикрыл.  А
назавтра выговор схлопотал, с занесением и  устным  приложением,  за  срыв
договора важнейшего и пророчества  вредные,  работающие  врагам  нашим  на
руку, кольцами да часами увешанную.
     Только беда одна не ходит,  и  когда  Манюнчиков  домой  возвращался,
пристали к нему хулиганы.  Стоят  на  углу  могучей  кучкой,  эй,  кричат,
дядька, дай сигарету!.. Дальше  -  больше,  слово  за  слово,  и  двинулся
наконец атаман на укрощение строптивого дядьки Павла Лаврентьевича. Глянул
на него Манюнчиков - и сразу все понял.
     - Не подходи, - умоляет, - не подходи, пожалей себя!..
     Да куда там, разве атаман послушает... Взял гроза подворотен  крикуна
за грудки, к стенке прислонил для удобства, а стена-то дома  пятиэтажного,
а на крыше-то каменщик Василий трубу кладет, и  хреновый  он  каменщик-то,
доложим мы вам, кирпича в руках - и то удержать не может...
     Одернул Манюнчиков куртку и прочь пошел от  греха  подальше.  Хоть  и
предупреждал он покойного, а все душа была не на месте.
     И пошло - поехало. Отвернулись от Павла Лаврентьевича друзья,  потому
что  кому  охота  про  грядущий  цирроз  печени   да   скорую   импотенцию
выслушивать; жена ночами к стенке и ни-ни, чтоб не пророчил о перспективах
жизни совместной; на работе опять же одни неприятности, - так это  еще  до
предсказаний судеб начальников  отделов,  судеб  одинаковых,  и  одинаково
гнусных...
     Пробовал Манюнчиков молчать,  и  три  дня  молчал-таки,  хотя  и  зуд
немалый в языке испытывал, а также в  иных  частях  тела,  к  пророчествам
вроде бы касательства не имеющих - три  дня,  и  все  коту  Вячеславу  под
хвост, потому как подлец Лихтенштейн при виде  душевных  терзаний  коллеги
взял да и спросил  с  ехидством:  "Ну  что,  Паша,  скоро  заговорит  наша
Валаамова ослица?!"
     Глянул на эрудита взбешенный Манюнчиков, и "Типун тебе на язык!"  сам
вырвался, непроизвольно. Не поверил  Сашка,  улыбнулся,  в  последний  раз
улыбнулся, на неделю вперед, по причине стоматита обширного, от  эрудиции,
видимо, и образовавшегося...
     И вот однажды сидел удрученный Павел Лаврентьевич  в  скверике,  думу
горькую думая, а рядом с ним старичок подсел,  седенький  такой,  румяный,
бодрый еще - и изложил ему  Манюнчиков  неожиданно  для  себя  самого  всю
историю предсказаний своих несуразных и бед, от них проистекающих.
     Не удивился старичок, головкой кругленькой покивал и говорит: "Ничего
экстраординарного я у вас, голубчик,  не  наблюдаю,  обыкновенный  синдром
Кассандры, и все тут."
     Хотел было Манюнчиков обидеться, но сдержался,  и  правильно,  потому
как изложил ему  академический  старичок  и  про  пророчицу  Кассандру,  в
древней  Трое   проживавшую,   и   про   проклятие   Аполлона,   за   треп
несвоевременный на нее наложенное, так что  в  предсказания  ее  никто  не
верил, хоть и правду вещала Кассандра, только неприятную весьма, даже  для
привычного эллинского слуха неприятную...
     А в конце лекции своей подал старичок  надежду  вконец  понурившемуся
Павлу Лаврентьевичу.
     - Вы, говорит, людям дурное пророчите, вот они вам и  не  верят,  ибо
человек   по    натуре    своей    оптимист.    Тут,    голубчик,    связь
причинно-следственная имеется: вам  не  верят,  а  оно  сбывае