от
клавиш, Чарли поглаживал гитару, как любимую женщину,  Бенни  и  Ник  готовы
были плакать от  счастья  -  и  лишь  Тьюз  ходил  мрачный  и  категорически
отказывался бросить свою старенькую флейту. Но его пессимизм не мог повлиять
на эйфорию остальных.
   - Хвала Дионису, - сказал однажды Йон, распечатывая очередное официальное
приглашение. - Что ты там пророчествовал, Чарли? С тебя выпивка!
   - Альберт-Холл? - потрясенно спросил Берком.
   - Он, родимый, -  улыбаясь,  кивнул  Орфи,  и  Чарли  прошелся  по  сцене
колесом, выкидывая умопомрачительные коленца. Под конец он  упал  на  колени
перед блоком  усиления  и  молитвенно  простер  руки  к  курчавому  юноше  в
пятнистой шкуре.
   - Эвоэ, Дионис! - возопил Чарли в экстазе. - Да  возляжет  рука  твоя  на
бедных музыкантов!
   - Богатых музыкантов, - хихикнул Бенни, поправляя очки.
   - И на остроумного Бенни, - рассмеялся Орфи, - хотя он и оскорбляет тебя,
о Дионис, бог вина, оскорбляет самим своим непьющим существованием!..
   И ударил по клавишам. Ликующий аккорд  вспыхнул  в  полутемном  зале,  но
угрюмый Тьюз вплел в него придыхание флейты,  и  нечто  дикое,  необузданное
пронеслось между притихшими музыкантами.
   - Не шути с богами, Орфи, - серьезно сказал  Тьюз.  -  Они  любят  шутить
последними...
   Концертный стереокомплекс подмигнул всеми своими индикаторами.
 
   - Леди и джентльмены, - микрофон  услужливо  качнулся  к  губам  Орфи,  -
сегодня мы даем необычный  концерт.  Сегодня  будет  впервые  исполнена  моя
симфония под названием "Эвридика". Прошу тишины.
   Йон сел за инструмент и едва успел удивиться сегодняшней публике. В  зале
почти одни женщины. Старые и  молодые,  красивые  и  уродливые,  стройные  и
полные - всякие... Запах косметики, блеск украшений, шуршание одежды  -  все
это создавало атмосферу некоторой экзальтированности,  истеричности.  Ничего
не поделаешь, поклонницы - бич любой мужской группы...
   Потом он опустил руки на клавиши, и осталась одна музыка.
   На табло органа деловито вспыхнули параметры его сегодняшнего  состояния:
частота пульса, кровяное давление,  температура,  чуть  увеличенная  печень,
содержание адреналина...
   Орган настраивался. На него и на зал.
   Те же данные замелькали и на остальных табло. Чарли, Ник, Бенни,  Тьюз...
Плюс состояние зала. Нервозность и ожидание.
   Тишина перестала быть тишиной и стала звуком. Она нарастала,  проникая  в
каждую  трещину,  каждую  щель,  заполняя  пустоты;  и  в   апогее   к   ней
присоединился пульс ударных и ритм-гитары. Серебряный звон  тающих  сосулек,
свист осеннего ветра и шаги одинокого прохожего на пустынной  ночной  улице,
детский смех и печаль утраты,  ласковый  шепот  влюбленных  и  вой  падающей
бомбы, и печальная мелодия вечно скитающихся  странников...  В  этой  музыке
было все. Только флейта Тьюза почему-то молчала.
   Ритм изменился. В пульсе  появилась  тревожная  нотка,  озабоченность;  и
некая болезненность, фанатичная одержимость возникла в поступи  симфонии.  У
себя за спиной Йон услышал сдавленный возглас и, обернувшись, увидел белого,
как мел, Бенни  с  поднятыми  руками.  Сначала  Орфи  не  понял,  но  спустя
мгновение, до него дошло: ударный синт  стучал  сам  по  себе,  без  участия
человека! Руки Бенни не касались панели управления, но ритм не исчез.  Более
того, он усилился, вырос - и зал встревоженно зашевелился, с галерки слетели
резкие  визгливые  выкрики,  партер  застонал.   Напряжение   сгустилось   в
испуганном Альберт-Холле.
   Чарли, казалось, сросся с гитарой. Глаза его были закрыты, звучание струн
приобрело рычащий характер; у Беркома был вид сомнамбулы,  и  на  губах  его
начала выступать пена. Флетчер выглядел не лучше. Его  бас  выл  на  низкой,
режущей слух ноте, и,  повинуясь  невысказанному  приказу,  женщины  в  зале
зашевелились,  блестя  накрашенными  губами,  накрашенными   веками,   алыми
ногтями, бордовыми  камнями  перстней...  и  кровавый  отблеск  метнулся  по
плотной массе всколыхнувшихся тел.
   Йон встал, вжимая голову в плечи;  он  стоял  и  потрясенно  слушал  свою
симфонию,  которую   играл   взбесившийся   концертный   комплекс;   панели,
индикаторы, струны, клавиши... и когда взрыв достиг апогея, а  бесновавшаяся
стая была готова захлестнуть  сцену  неукротимым  половодьем  -  Дэвид  Тьюз
выбежал на авансцену, стараясь не подходить ближе к микрофону,  и  поднес  к
губам свою старенькую флейту.
   Человеческое  дыхание   разнеслось   под   знаменитым   лепным   потолком
Альберт-Холла; дыхание пловца, из последних сил вырывающегося к поверхности,
к воздуху, к жизни - и Йон Орфи кинулся к стоящему у кулис роялю.
   Он все бежал, а хрупкая пауза все висела в  воздухе  над  бездной,  и  он
молил небо дать ему добежать до  спасительной  громады  рояля,  пока  флейта
Тьюза не успела захлебнуться  в  сумасшедшем  электричестве,  пока  визжащие
вакханки не ринулись к неподвижным музыкантам, пока...
   А в первом ряду партера, закинув ногу на ногу,  сидел  курчавый  юноша  в
пятнистой шкуре и, улыбаясь, следил за бегущим человеком...
   2
   ...Именно в это время,  когда  вспыхивающие  то  тут,  то  там  локальные
эпицентры одушевленности вещей еще не привлекли  всеобщего  внимания,  когда
обыватель щекотал себе нервы видеотриллером о бунте роботов,  не  беспокоясь
по поводу странного поведения собственного сенсовизора последней  модели,  -
именно  на  перекрестке  эпох  особенно  начали  выделяться  и  подвергаться
гонениям и насмешкам немногочисленные человеческие  индивидуумы,  обладающие
нестандартной психоструктурой  и  пониженной  коммуникабельностью;  те  кого
позднее назовут Бегущими вещей или Пустотниками.
   Пожалуй, Отшельники были самыми незаметными из них...
   ТИГР
   "Чтобы нарисовать сосну -
   стань сосной".
 
   Оити Мураноскэ проснулся и открыл  глаза.  Над  ним  покачивалась  ветка,
слегка подсвеченная восходящим солнцем. На секунду Оити показалось,  что  он
лежит под старой вишней, посаженной еще его дедом,  у  себя  дома.  Но  крик
попугая напомнил ему, что дом, давно брошенный дом, весьма далек от  глухой,
забытой богом и людьми деревушки на севере Индии, куда  он  забрел  в  своих
странствиях.
   Мимо прошел худощавый пожилой крестьянин  в  одних  закатанных  до  колен
холщовых штанах. Он мельком взглянул на расположившегося под деревом Оити  и
побрел дальше. К нему уже привыкли - он жил здесь почти  неделю,  но  вскоре
собирался уходить. Он нигде не задерживался надолго.
   Вот уже несколько лет Оити Мураноскэ бродил по свету.  Он  не  знал,  что
ищет. Новые люди, новые горы... Новое небо. И пока он шел,  что-то  менялось
внутри него, стремясь к пока еще неясной цели. Оити чувствовал, что  он  уже
близок к концу пути. Это может быть завтра. Или через месяц.  Он  не  спешил
узнать.
   С площади послышался шум и возбужденные голоса, и Оити  направился  туда.
Посреди площади стояли два пыльных "джипа", и четверо местных  выгружали  из
них тюки с палатками и чемоданы. Руководил  разгрузкой  толстый  краснолицый
европеец,  по-видимому,  англичанин.  Его  спутник,  сухопарый  и   длинный,
беседовал с  деревенским  старостой,  не  вынимая  трубки  изо  рта.  Вокруг
прислушивались к разговору любопытные.
   - Да, разрешение у нас есть, - говорил приезжий.
   Староста долго читал бумагу, шевеля толстыми  вывернутыми  губами,  потом
вернул ее длинному.
   - Пожалуйста, располагайтесь. Может быть, вам нужен дом?
   - Нет, у нас есть палатки. И кроме того, я думаю, мы у вас не задержимся.
Два дня, может, три...
   Староста кивнул и пошел к машинам.
   - Ну вот, а говорили, что теперь на тигров охотиться нельзя,  -  удивлено
протянул лысеющий крестьянин и почесал в затылке.
   - Им можно. Иностранцы... - уважительно заметил другой.
   Все было ясно. Эти двое дали взятку чиновнику в городе, и он  выписал  им
лицензию. На отстрел тигра.
   В тот день Оити долго сидел под своим деревом, но  привычное  спокойствие
никак не приходило к нему.
 
   ...Был уже вечер, когда Оити подошел к палатке  англичан.  Оба  европейца
сидели на раскладных походных стульях у небольшого  столика  и  пили  виски.
Толстый англичанин дымил сигарой, второй сосал свою неизменную трубку.
   Около дерева стояли  расчехленные  ружья  охотников.  Это  было  дорогое,
автоматическое оружие, с лазерным самонаведением, плавающим калибром ствола,
регулятором   дистанции   и   зеркальной   фотоприставкой.   Встроенный    в
инкрустированный приклад микрокомп позволял осуществлять  мгновенный  анализ
состояния  добычи,  степени  ее  агрессивности  и  потенциальную  угрозу  по
отношению  к  охотнику.  При  наведении  на  человека  ствол  ружья  тут  же
перекрывался, блокируя  подачу  патрона  -  фирма  "Винч  Инкорпорейтид"  не
производила   боевого   оружия.   Только   охотничье,   со   всеми    мерами
предосторожности и светозвуковой сигнализацией "добыча".
   Только очень обеспеченный человек мог позволить себе подобную роскошь.
   Оити поклонился. Приезжие с интересом уставились на него.
   - Вы японец, я полагаю? - осведомился длинный.
   - Да.
   - Присаживайтесь. Я  был  в  Японии.  Передовая,  цивилизованная  страна,
ничего общего с этой дырой. Заил, стул для нашего гостя.
   - Спасибо, - Оити поджал ноги и опустился прямо на землю.
   - Ах, да, традиции, - усмехнулся англичанин. - Тогда давайте знакомиться.
Уильям  Хэнброк,  секретарь  Английского  королевского  общества.  А   этого
джентльмена зовут Томас Брэгг. Полковник.
   - Оити Мураноскэ.
   - Хотите сигару? Или виски? Хороший виски, шотландский.
   - Благодарю. Немного виски.
   Напиток действительно был хорош.
   - Я слышал, вы приехали охотиться на тигра? - японец  поставил  бокал  на
столик.
   - Да. А зачем еще ездят в Индию?
   - Когда вы выходите?
   - Завтра, с утра. Вы знаете,  после  введения  новых  законов  это  стало
стоить уйму денег. Но за удовольствия надо платить!
   - Я хотел бы пойти с вами.
   - Вы охотник?
   - Нет.
   - Хотите посмотреть охоту на тигра?
   - Нет.
   - Тогда я вас не понимаю.
   - Я хочу встретиться с тигром. Один на один. Без оружия.
   Сигара выпала изо рта Брэгга.
   - Если я убью тигра, вы заберете его шкуру. Кроме того, вы можете снимать
происходящее на пленку. Если же я не убью тигра... Ваша лицензия не потеряет
своей силы.
   До Брэгга, соображавшего гораздо  хуже  своего  товарища,  наконец  дошло
сказанное Оити.
   - Вы самоубийца?
   - Нет.
 
   Они  шли  уже  больше  двух  часов,  постепенно  углубляясь  в   джунгли.
Проводники действительно знали местность. Оити шел позади,  думая  о  своем.
Ввязавшись в это дело, он уподобился  приезжим.  Самое  лучшее  сейчас  было
повернуться  и  уйти.  Пусть  те  двое  думают,  что  он  струсил.  Это   не
интересовало Оити.
   Проводник остановился и показал на влажные следы, ведущие  в  сторону  от
тропинки, к густому кустарнику метрах в ста.
   - Он там, - тихо сказал проводник.
   Щелкнули предохранители ружей. Оити прошел  между  Хэнброком  и  Брэггом,
отведя  стволы  вниз,  мимо  уважительно  посторонившихся  проводников  -  и
направился к кустам.
   До зарослей оставалось метров тридцать, когда Оити увидел  своего  тигра.
Дальше идти было нельзя - он чувствовал  это.  Оити  опустился  на  землю  в
привычный сейдзен и замер, не сводя глаз со зверя. Тигр прижал уши,  выгибая
мощную спину. Поединок начался.
   Сначала исчезли слова. Жизнь и смерть, слабость и сила, человек,  тигр  -
все это потеряло привычное значение. Потом исчезло время. Тетива лука внутри
Оити заскрипела и начала натягиваться...
   - Хэнброк, они что там, заснули, что ли?!
   - Заткнитесь, Брэгг!
   ...Два мира, две капли сошлись,  робко  тронули  друг  друга...  и  стали
целым! Оити умел оранжевой вспышкой прорывать липкую  зелень  кустов,  одним
ударом лапы ломать спину буйволу, захлебываясь, лакать воду из ручья...
   Однажды с ним уже было нечто подобное. Он плыл в лодке по озеру  Миягино,
жалея, что не умеет играть на флейте. И тут радостный крик ошалелого петуха,
вскочившего не вовремя и всполошившего свой курятник - совершенно неуместный
крик взорвал ночь, и именно тогда Оити написал свою первую гаттху.
 
   Возвращаясь из мира вечного
   В мир обыденный,
   Делаешь паузу.
   Если идет снег - пусть идет,
   Если дождь - пусть дождь.
 
   Губы Оити растянула странная улыбка, подобная оскалу тигриной  морды.  А,
может быть, тигр тоже улыбался?..
   Грохнул выстрел. Вселенная взорвалась, и в этом хаосе боли  и  разрушения
Оити цеплялся за последнее, что у него оставалось - дрожащую  от  напряжения
тетиву лука, удерживая ее из последних сил. И за их гранью...
   Хэнброк опустил ружье и посмотрел на убитого им  тигра.  Потом  продрался
через кусты.
   Ствол его "Винча", казалось, никак не хотел уходить с линии,  соединявшей
прорезь прицела и застывшего маленького человека. Подача  патрона  почему-то
не была перекрыта, и противно визжал  зуммер  "Добыча",  зашкаливая  крайнюю
черту потенциальной опасности.
   - Это человек, - сказал Хэнброк ружью. - Хомо эст...
   - Добыча! - не согласился зуммер.
   - Болван!.. - неизвестно в чей адрес пробормотал Хэнброк, поднимая  ствол
ружья вверх. "Винч" оторвался от спины Оити с крайней неохотой.
   Позади захихикал Брэгг.
   - Хен, гляди! Азиат уснул... Жизнь на природе привела  его  в  прекрасное
расположение духа!
   Брэгг подмигнул приятелю и, наклонившись  над  ухом  неподвижно  сидящего
японца, оглушительно закукарекал.
   В ответ ему раздался тигриный рев.
   3
   ...Примерно  в  тот  же  период  сформировалась  и  не  получила  должной
человеческой оценки некая своеобразная тенденция, вошедшая позднее в историю
под названием эффекта Ничьих Домов.
   Он заключался в следующем. Накопление в замкнутом объеме -  первоначально
в доме - критической  массы  одушевленных  и  близких  к  одушевлению  вещей
привело  к  резкому  ускорению  всех  эволюционных  процессов,  а  также   к
возникновению тесного симбиоза между  искусственной  полуживотной  средой  и
самой постройкой, домом, выполняющей защитные и иные функции.
   Основным направлением деятельности Ничьих Домов было тщательное  изучение
человека, как мутагенного фактора по отношению к вещам, путем помещения  его
в искаженную мобильную реальность  и  вычленения  доминирующих  особенностей
поведения Гомо Сапиенс.
   Сам человек поначалу  списывал  эти  аномалии  на  привычные  фольклорные
клише, не понимая, что Дом Эшеров, замок Дракулы или дом  с  привидениями  -
все это стократно ближе и роднее людскому разуму, нежели Ничьи Дома...
   НИЧЕЙ ДОМ
   "...Этот дом не имеет крыши,
   И дождь падает вниз,
   Пронзая меня.
   Я не знаю, сколько лет здесь
   Прошло..."
   Питер Хэммилл
 
   Интересно, кто  это  придумал  так  неправильно  укладывать  шпалы:  либо
слишком близко, либо слишком далеко друг от друга, а то и вообще как  попало
- короче, идти по ним совершенно невозможно. Или это специально делают, чтоб
не ходили? Так ведь все равно ходят.
   Песок на насыпи был сырой, слежавшийся, в сто раз удобнее дурацких  шпал.
Постепенно все последовали  моему  примеру  и  двинулись  рядом  с  полотном
"железки".
   - Ну что, долго еще? - осведомился Олег.
   - Долго, - безразлично ответил Андрюша. Он один знал дорогу.
   Помолчали. Песок мерно поскрипывал под кроссовками.
   - С насыпи не спускайтесь. Там болото.
   - Говорил уже.
   - Ну и что? Забудете ведь...
   Начался мелкий  противный  дождик.  Девочки,  как  по  команде,  раскрыли
разноцветные зонтики. Доставать свой мне было лень, и я просто надел  кепку.
Колебавшийся Глеб составил мне компанию, Олег с Андрюшей продолжали идти, не
обращая внимания на холодные капли. Местность вокруг была  уныло-кочковатая,
обросшая отбросами ботаники, в  кювете  догнивали  ржавые  вагоны,  и  мокро
блестевшие рельсы скрывались постепенно за неясной пеленой  дождя.  Сталкеры
местного значения... Выбрались, называется, на вылазку. И  место,  и  погода
соответствующие.
   - Сусанин, - бурчал Олег, перекидывая повыше рюкзак,  норовивший  сползти
на седалище. - Ей-богу, чтоб тебя... Если мы там ничего не найдем  -  а  так
оно и будет - ты останешься в этом болоте и будешь петь до конца дней своих:
"Я Водяной, я Водяной, никто не водится со мной..."
   - Вон спуск с насыпи, - сказал вдруг Андрюша, обрывая  наметившийся  было
поток остроумия. - Там должен быть сломанный шлагбаум и тропинка. Пошли.
   Помогая спуститься слабому полу и скользя  по  размокшей  глине,  мы  еле
воздерживались от соответствующих комментариев. Впереди, метрах в  тридцати,
действительно виднелся сломанный шлагбаум с облупившейся от времени краской.
   - Сусанин... - Олег не закончил фразу и двинулся вперед.
   Грязная тропинка оказалась на месте. Туман давил  на  психику,  заставляя
ежеминутно озираться по сторонам. У меня разыгралось воображение, рука  сама
нащупала в кармане рюкзака самодельную  ракетницу.  Оружием  ее  можно  было
назвать лишь с большей натяжкой, но, тем не менее, я тут же расправил  плечи
и пронзил туман орлиным взором. Чушь это все, и ничего больше...
   - Чушь это все, - Олег чуть отстал, поравнявшись со мной, - чушь это все,
Рыжий! Только ты пушку-то не прячь, не надо, пусть сверху полежит, ладно?..
   Туман расступился как-то сразу, и мы увидели дом. Разбитый  шифер  крыши,
осколки  стекол  в  окнах,  потеки  на  штукатурке...   Старый   заброшенный
двухэтажный дом.
   - Пришли, - хрипло выдыхает  Андрюша.  Значит,  пришли.  Поодаль  торчали
руины еще каких-то строений, но нам  было  не  до  них  -  нас  вел  древний
инстинкт кладоискателей.
   В полутемных сенях царил запах сырости и  плесени.  Олег  толкнул  вторую
дверь, и мы оказались в комнате.  Обломки  мебели  на  полу,  битое  стекло.
Штукатурка осыпалась. Старая печка в  углу,  и  на  нее  с  потолка  свисают
обрывки проводов. Все.
   В  следующей  комнате  пейзаж  был  тот  же,  за  исключением  нескольких
продавленных кресел,  да  стенных  допотопных  часов,  колесики  от  которых
валялись по всему искореженному паркету. Отсюда рассохшаяся лестница вела на
второй этаж. Только камикадзе могли рискнуть подняться по ней. Ну, и еще мы.
   Здесь, по-видимому, недавно жгли костер - все стены были в  почти  свежей
копоти. На дрова пошли остатки мебели. Уцелел лишь старинный письменный стол
на  гнутых  ножках,  из  ящиков  которого  Олег   немедленно   извлек   кучу
разнообразного мусора  и  розовую  ученическую  тетрадку  в  косую  линейку,
производство московской фабрики "Восход", цена две копейки. Золотом.
   Тетрадь исписана примерно  наполовину,  вместо  закладки  из  нее  торчит
обрывок газеты. Грязный до нечитабельности.
   - Привал, - объявляет Олег, засовывая  находку  в  карман.  -  Спускаемся
вниз, разводим огонь в печке и читаем мемуары. Пошли...
   Обычный заброшенный дом. Ничего особенного. Вот только почему  кругом  не
валяются  пустые  бутылки  из-под  алкогольных  напитков?  В  таких   местах
подобного добра должно хватать, для усугубления таинственности... Хотя какой
дурак попрется выпивать в эту даль, на болото? Я прячу  ракетницу  и  достаю
термос с чаем и бутерброды. И если я правильно думаю  о  содержимом  Олегова
рюкзака, то уж парочка пустых бутылок точно появится  в  сих  местах,  столь
отдаленных.
   Печка соизволила растопиться с третьей попытки, в руинах постепенно стало
теплее и даже уютнее, кресла удалось очистить от сырого налета  -  и  девицы
тут  же  дружно  достали  сигареты,  под  неодобрительные  возгласы  мужчин,
предпочитавших бутерброды.
   - Ну-с, что  мы  имеем  с  гуся?  -  Олег  помахал  в  воздухе  найденной
тетрадкой. - С гуся  мы  имеем  шкварки...  Интересный  эпиграф,  дети  мои!
"Грешник, к тебе обращаюсь я! Беги с места сего, ибо праведник не  придет  в
вертеп зла". Итак, господа, все вы грешники. В общем-то, я подозревал  нечто
подобное...  Так,  дальше  дневник,  с