т, когда он был в воздухе, оба катка врезались друг  в  друга.  Вспышка
взрыва на миг ослепила Эдди. Когда  он  снова  начал  видеть,  на  платформе
догорала, чадя копотью, груда покореженного металла. Чернявый стоял рядом  с
ними, и можно было услышать, как судорожно стучит  его  сердце.  Эдди  молча
пожал ему руку - ничего лучшего он придумать не смог.
   - Пошли, - сказал он внезапно осипшим голосом и зашагал  по  "кишке",  не
оглядываясь.
   В  "кишке"  не  было  ловушек,  но  здесь  десс-райдера  поджидало  нечто
пострашней стандарта первых кругов. И оно не  заставило  себя  долго  ждать.
Впереди вспыхнул ослепительный свет, послышался нарастающий вой и  грохот  -
так, наверное, хохотал дьявол у себя в преисподней, потешаясь над  очередным
незадачливым грешником. Потому-то штуку и прозвали "хохотунчиком".  Это  был
огромный металлический цилиндр, почти совпадавший по  диаметру  с  тоннелем,
время  от  времени  проносившийся  по  "кишке"  то  в  одном,  то  в  другом
направлении.
   Кто-то из старых десс-райдеров рассказывал,  что  если  бежать  навстречу
"хохотунчику", никуда не сворачивая, с криком "Задавлю!" - то он остановится
и повернет обратно. Скорее всего, это была шутка, и  Эдди  не  собирался  ее
проверять. Он помчался по тоннелю, ища  спасительную  нишу  в  стене  -  она
должна была находиться где-то здесь! Вот и  она...  Эдди  нырнул  в  нишу  и
вжался в стену. В следующий момент его прижало еще сильнее, но это  оказался
всего лишь чернявый. "Хохотунчик" с воем пронесся мимо.
   "Жаль студента, - подумал Эдди, - не успел... А хоть бы и успел - в  нише
места еле на двоих хватает".
   Вой неожиданно смолк, послышался чмокающий звук, и наступила тишина. Эдди
и чернявый одновременно выглянули  из  своего  убежища,  при  этом  чернявый
отпустил руку Эдди, которую прижимал к стене. "Господи, а ведь  если  бы  не
он, я бы остался без руки!" - дошло  до  Эдди,  и  он  совершенно  по-новому
взглянул на чернявого, но тот смотрел в другую сторону,  туда,  где  скрылся
"хохотунчик".
   Там стоял  живой  очкарик.  Он  бросил  на  пол  почерневший  пластиковый
квадратик и зашагал к ним. Ну конечно! Очкарик высветил  лайф-карту.  Теперь
на десять минут он в безопасности. За это время он должен либо добраться  до
финиша, либо сойти с дистанции, потому что на восьмом круге без лайф-карты -
верная смерть.
   - Пойдешь дальше  или  сойдешь?  -  спросил  Эдди  у  подошедшего  к  ним
очкарика.
   - Сойду. Пройдусь с вами до "нейтралки", отдышусь и сойду. С меня хватит.
В прошлый раз я дошел всего лишь до шестого.
   "А, так он не новичок, - подумал Эдди. - Впрочем, это можно было и раньше
сообразить..."
   ...Все трое влетели на островок, перепрыгнув мигающую границу, и  рухнули
на пол. Минуту или две они лежали молча, отдыхая. Потом очкарик покосился на
свой лайф-таймер. У него оставалось около шести минут. Он снова лег и,  чуть
помедлив, заговорил:
   -  Подумать  только,  а  ведь  раньше  подземка  была  обычным  средством
передвижения. Каких-нибудь тридцать-сорок лет назад.
   - Ври больше, - лениво отозвался Эдди.
   - Я не вру, - обиделся очкарик. - Я в книгах читал.
   - В книгах... А гильотинные двери?  А  "чертовы  задницы"?  Мне  бы  того
автора, который "хохотунчика" придумал...
   - Всего этого тогда не было.
   - А что было? - заинтересованно приподнялся чернявый.
   - Просто подземка. Пути, вагоны, а на дверях  вместо  ножей  -  резиновые
прокладки. И эскалаторы обычные, без ловушек.
   - Так какого же рожна все это придумали? - недоверчиво спросил Эдди.
   -    Все    эти     проклятые     самоорганизующиеся     системы...     и
симбионты-программисты, - пробормотал  очкарик.  -  Впрочем,  извините,  мне
пора.
   Он подошел к спускавшейся сверху ржавой  лестнице  и  стал  на  удивление
ловко взбираться по ней. Вскоре он скрылся из виду.
   - Еще минуту лежим и уходим, - сказал Эдди. - Последний круг остался.
   - Не стоит. Полежите еще. Отдохните...
   Эдди резко обернулся. У кромки островка стояли  двое.  Здоровенный  такой
облом, футов шесть с половиной, не меньше, плюс старый армейский "Бертольд".
Второй был мал ростом, безбров, безволос, и только  глаза  у  него  казались
мужскими. Левее, у лестницы, стояли трое "шестерок", вертели в руках  разные
железные предметы.
   - И шестикрылый серафим на перепутьи им  явился,  -  просвистел  кастрат.
Верзила что-то уныло буркнул - наверное, оценил шутку.
   О "серафимах" Эдди слышал. "Ребята, - заныл он, - вы не по адресу, с нас,
кроме штанов, брать нечего, а штаны мы сейчас снимем, вы только мигните,  мы
сразу..."
   - Изыди, сатана, - наставительно сообщил безволосый. - Не искушай  сердца
наши ложью. Уразумел?
   Эдди уразумел. То, что им нужны лайф-карты - это  он  уразумел  с  самого
начала. На толчках такая карта тянула до семи штук, так что даже из-за  двух
стоило рискнуть. Кстати, и его карты с толчка. Он же  не  спрашивал,  откуда
они добыты.
   - Мужики, - подобострастно тянул Эдди, - мужики, не берите греха на душу,
мы же без них на восьмерке шагу не пройдем...
   Он успеет. Должен успеть. Бросок на облома - а именно этого  от  него  не
ждут - и он нырнет в "кишку". Гнаться за ним не станут - даже  симбионты  не
возьмут десс-райдера в подземке, да еще на седьмом-восьмом... не  самоубийцы
же они, в самом деле... Вот только чернявый... Ну что ж - чернявый...
   Как-то невпопад собственным мыслям, Эдди прямо с колен  бросился  в  ноги
скопцу - тот оказался на удивление увесистым -  и  с  ревом  швырнул  его  в
верзилу. Рефлексы у последнего оказались  отличными,  верзила  увернулся,  и
бросаемый с визгом вылетел за  границу  "нейтралки"  и  исчез  в  "заднице".
Молодец верзила, в здоровом теле - здоровый дух! Ну а теперь - в  "кишку"!..
Прыгнув  совсем  в  другую  сторону,  Эдди  перехватил  руку  с   арматурой,
намеревавшуюся раскроить чернявому череп, и всем весом  навалился  на  чужой
локоть.
   Сначала он подумал, что сломал руку самому себе - звук выстрела был очень
негромким. С пола Эдди следил, как верзила снова поднимает  пистолет.  Очень
болело  простреленное  плечо,  но  вряд  ли  кого-нибудь  это  интересовало.
Оказывается, интересовало. Рубашка  на  груди  "серафима"  вспухла  кровавым
пузырем, во все стороны полетели клочья мяса, и верзила свалился  на  пол  с
крайне удивленным выражением лица. Оставшаяся бригада мигом  растворилась  в
серой мгле люка.
   Уже не скрываясь, чернявый вытащил из кармана небольшой цилиндрик и сунул
его в правый дымящийся рукав - теперь  его  гранатомет  вновь  был  заряжен.
Потом чернявый подобрал пистолет и сунул его Эдди.
   - На. Пригодится.
   - Ты цел?
   - Почти. В ногу ножом саданули.
   - А меня в плечо задело. Но это ерунда. Тебя как зовут?
   - Макс.
   - А меня Эдди. Идти сможешь?
   - Попробую. Если не смогу - иди один.
   - Пошел ты к черту, - беззлобно сказал Эдди неожиданно для себя. Он помог
Максу перевязать ногу, и они поднялись с пола. Впереди был восьмой круг.
   Эдди плохо помнил, что было дальше. Они, шатаясь, брели  по  осыпающемуся
под ногами перрону, вокруг горели стены, было трудно дышать; оба то  и  дело
интуитивно уклонялись от флай-брейкеров и шаровых молний, обходили  ловушки,
даже не замечая их, и шли, шли...
   Временами Эдди казалось, что он снова наверху, в городе, и  вокруг  снова
пожар, все горит, и Ничьи Дома корчатся в огне, а пожарные цистерны заливают
огонь кислотной смесью, и еще неизвестно, что хуже - эта смесь или  огненный
ад вокруг; а там, дальше, за стеной пламени  -  полицейские  кордоны,  ждут,
когда на них выбегут скрывающиеся симбионты, и они не  будут  разбираться  -
они всегда сначала стреляют, а уж  потом  разбираются...  Потом  был  момент
просветления. Они были в "кишке",  и  на  них  с  обеих  сторон  надвигались
"хохотунчики". До ниши далеко, да и не поместиться в  этой  нише  двоим.  Но
бросить Макса Эдди уже не мог. И тогда он сделал то, что час назад  даже  не
могло прийти ему в голову. Он выхватил свою  запасную  заветную  лайф-карту,
чудом пронесенную мимо контрольного автомата, и сунул ее в  ладонь  Макса  -
свою Макс к тому времени уже высветил. Обе карточки вспыхнули  одновременно,
и "хохотунчики" исчезли, словно  сквозь  землю  провалились.  Но  здесь,  на
восьмом круге, лайф-карты действовали всего минуту, в отличие от  десяти  на
других кругах и получаса при обычной работе подземки.
   Минуты им не хватило. На них снова мчался "хохотунчик", а до перрона было
еще далеко. И тогда они оба развернулись и вскинули правые  руки.  Это  было
запрещено, но плевать они хотели на все запреты! Вспышки выстрелов следовали
одна за  другой,  и  им  даже  в  голову  не  приходило,  что  заряды  в  их
гранатометах должны были давно кончиться. Лишь когда вой стих, они  опустили
руки. "Хохотунчик" превратился в груду оплавленного металла.
   Потом снова был провал. Эдди помнил  только,  что  Макс  упал  и  не  мог
встать, и тогда он взвалил его на спину и потащил. Макс слабо сопротивлялся,
вокруг  трещали  электрические  разряды,  их  догоняло   какое-то   дурацкое
фиолетовое  облако,  и  Эдди  шел  из  последних  сил,  ругаясь  только  что
придуманными словами...
   Пока не увидел свет.
   ...Со всех сторон мигали вспышки, на них были открыто  устремлены  стволы
кинокамер, и какой-то тип в белом смокинге и  с  ослепительной  улыбкой  все
орал в микрофон, а Эдди все никак не мог понять, что он говорит.
   -  Эдди  Мак-Грейв...  Победитель...  Гордость  нации...  Приз  в  тысячу
лайф-карт... прогресс Человечества...
   - Идиот! - заорал Эдди, хватая человека в смокинге за  лацканы.  -  Макс,
скажи этому...
   Тут он увидел в толпе  улыбающегося  и  машущего  им  рукой  очкарика,  и
наконец потерял сознание...
 
   ...Они втроем сидели в  маленькой  квартирке  очкарика  (Эдди  так  и  не
удосужился узнать, как его зовут) и пили кофе  и  синт-коньяк.  Очкарик  уже
минут пять что-то говорил, но Эдди его не слышал. Только одна мысль билась у
него в мозгу: "Дошли!.."
   Постепенно сквозь эту мысль все-таки пробился голос очкарика:
   - Подонки! Они сами не понимают,  что  создали!  Это  же  ад...  А  сытые
обреченные  черти  в  пижамах,  обремененные  семьей  и  долгами,  упиваются
страданиями гибнущих грешников... на сон грядущий! А там хоть потоп...
   Эдди протянул руку к бокалу с коньяком - вернее, хотел протянуть,  но  не
успел, потому что бокал сам скользнул ему в ладонь. Он даже не заметил,  как
это произошло. "Я сошел с ума", - подумал Эдди. Но тут он вспомнил  палившие
по  сто  раз  однозарядные  гранатометы,  свой  безошибочный  выбор  пути  в
"лабиринте", "линию жизни" Макса...
   Они должны были погибнуть. Но они сидят и пьют кофе.  Они  стали  людьми.
Или не совсем людьми. Или СОВСЕМ людьми. Кем же они стали?
   "Это не ад, - подумал Эдди. - Он не прав.  Это  чистилище.  Не  прошел  -
попал в ад. Прошел - ..."
   И тут Эдди заметил, что очкарик молчит и грустно смотрит на него.
   - Эдди, дружище, - тихо сказал очкарик. - Неужели ты хочешь, чтобы и твои
дети становились людьми, только пройдя все восемь кругов подземки?..
   6
   ...Волны эмигрантов из взбесившихся  городов  захлестнули  малонаселенные
регионы, до того слабо тронутые цивилизацией.  Индонезия,  Тибет,  Малайзия,
горы Афганистана, север Канады, Гренландия - всюду возникало обилие  рабочих
рук и рук,  не  желающих  работать.  Сельскохозяйственную  технику  пока,  к
счастью, не тронула эпидемия одушевленности - или почти не тронула - так что
пищи  хватало,  но  хрупкий  налет   цивилизованности   быстро   сползал   с
бесцеремонных поселенцев и возмущенных аборигенов. В конце концов стали даже
завязываться  контакты  с  симбионтами,  по-прежнему  живущими  в   городах.
Возникла специфическая торговля. Человек приучался жить рядом с вещами.
   У человека, привыкшего к  комфорту,  резко  сократилось  число  возможных
развлечений, но главным из них оставалась страсть к зрелищам. На первый план
выходили  спортивные  единоборства.  Созерцание   крови   и   торжествующего
победителя снимало развивающийся у  человека  комплекс  неполноценности,  но
сильно сокращало население. Правда, в скором  времени  услужливые  симбионты
поставили всем желающим необходимую страхующую  технику  и  спортснаряжение,
снизившее уровень смертности в новоявленных гладиаторских боях  -  и  многие
стали менять продукты на зараженные одушевленностью визоры, не задумываясь о
последствиях...
   ПОСЛЕДНИЙ
   - Дзегай! - равнодушно сообщило табло.
   Дзегай - значит,  выход  за  татами.  Покрытие  пола  за  красной  линией
мгновенно вздыбилось, отрезая бойцу путь к  отступлению,  лишая  возможности
избежать боя... Он секунду помедлил, тяжело дыша, и вернулся на площадку.
   - Хаджимэ! - привычно повышая голос, сказало табло. - Начинайте!
   Речевой  аппарат  электронного  рефери  был   традиционно   настроен   на
старояпонский, но тысячи зрителей,  беснующихся  за  защитными  экранами,  и
миллионы зрителей перед визорами и сенсами прекрасно понимали любую команду.
Необходимый перевод совершался автоматически. Мало кто  знал  сейчас  старые
языки... Слишком сложно, слишком неоднозначно, слишком много разных слов для
обозначения одного и того же...
   -  Хаджимэ!  -  нетерпеливо  повторило  табло,  и  легкий  электроимпульс
хлестнул по спинам медливших бойцов. Бой продолжился.
   Красный пояс, высокий черноволосый юноша с тонкими чертами лица и  хищным
взглядом  ласки,  кружил  вокруг  соперника,  отказываясь  от  сближения,  и
постреливал передней ногой высоко в воздух, не давая тому подойти, прижать к
краю, вложиться в удар... Соперник, низкорослый крепыш в распахнутом  кимоно
со сползшим на бедра белым  поясом,  неуклонно  лез  вперед,  набычившись  и
принимая хлесткие щелчки высокого на  плечи  и  вскинутые  вверх  руки.  Это
грозило затянуться.
   "Баловство, -  подумал  Бергман,  машинально  тасуя  перед  собой  бумаги
судьи-секретаря. - Глупое бестолковое баловство. Цирк".
   Он остро почувствовал собственную ненужность. Вся судейская коллегия была
лишь данью традиции, анахронизмом, аппендиксом, неспособным даже вмешаться в
ход поединка и лишь покорно регистрировавшим  решения  электронного  рефери.
Бойцы помещались в пространство боя, и больше ни  одному  человеку  не  было
хода за защитные экраны. Даже врачу.
   Бергман попытался туже затянуть пояс, с недоумением уставился на выданный
утром костюм-тройку и, вздохнув, стал следить за схваткой.
   Белому поясу все же удалось прижать противника к краю и  войти  в  серию.
Высокий  плохо  держал  удар,  хотя  поле,  излучаемое   форменным   кимоно,
анализировало каждое попадание и ослабляло любой удар,  нанесенный  с  силой
выше  критической.  На  тренировках  таким  порогом  служили   травмоопасные
движения,  на  соревнованиях  рангом  повыше  -  угроза  инвалидности...  На
международных турнирах класса "фулл контакт" ограничивались лишь смертельные
попадания. Это был именно такой турнир.
   Высокий попытался было уйти в сторону, споткнулся и, чудом удержавшись на
ногах, выбросил левую ступню, целясь противнику в пах. В ту же  секунду  его
одежда превратилась в бетонный панцирь, а из татами  поползли  липкие  нити,
охватившие  лодыжки   нарушителя.   Увлекшийся   крепыш   уже   налетал   на
парализованного партнера, но невидимый поводок натянулся  и  оттащил  его  к
краю татами.
   - Хансоку-чуй! - громко объявило табло. - Сикаку! Дисквалификация!..
   И на нем появилось условное обозначение запрещенного приема.
   Бергман встал из-за стола и медленно прошелся в узком пространстве  между
столами  судейской  коллегии  и  возвышением,  где   сидели   спортсмены   и
представители команд.
   "А на улице, наверное, снег  сейчас  идет,  -  думал  Бергман.  -  Тихий,
ласковый... Вот странно - вроде почти тропики, а  снег...  Климат,  что  ли,
меняется? И города далеко... города..."
   О городах вспоминать не хотелось. Бергман перевел взгляд на  ровные  ряды
скамеек и подмигнул скуластому хмурому парню в черном халате.  Это  был  его
ученик. Хороший парень,  и  техника  нормальная,  и  психика  в  порядке,  а
чемпионом ему не быть. Злости не  хватает,  холодной  упрямой  злости...  Не
научил, значит... не сумел...
   Бергман повернулся и пошел обратно. На татами  уже  вызывалась  следующая
пара, когда он споткнулся о приставной стул  и  увидел  сидящего  в  проходе
пожилого - очень пожилого - полного человека в заношенной ветровке.  Сначала
Бергман не узнал его, а потом узнал  и  долго  стоял  молча,  чувствуя  себя
мальчиком.
   - Здравствуйте, Мияги-сан... - тихо сказал Бергман. И поклонился.
   - Здравствуй,  Оскар,  -  улыбнулся  человек  и  неуверенно,  даже  робко
огляделся  по  сторонам.  -  А  я   вот,   как   видишь...   Пригласили,   а
регистрационный код выписать забыли. Ты же знаешь, я редко выезжаю... А  тут
думаю - поеду, неудобно... Приехал, а они мне говорят, что я умер. У них так
в картотеке записано. С машиной не поспоришь... Умер - значит, умер.  Уезжаю
завтра...
   - Как же так, -  растерянно  начал  было  Бергман,  -  Мияги-сан,  вы  им
скажите, они же про вас только в книжках, да и то не все... вы же...
   - Спасибо, Оскар, - снова улыбнулся человек. - Хорошее у  тебя  сердце...
Зря ты тогда ушел от меня, Бергман-сан, чемпион, заслуженный тренер, 7-й дан
Сериндзи-рю...
   Он встал и легко поклонился Бергману. Сзади зашикали, и Мияги повернулся,
извиняясь. Краем глаза Бергман видел, что на них уже смотрят из-за судейских
столиков, и седой Ван Пэнь  возбужденно  шепчет  на  ухо  толстому  Вацлаву,
бледнеющему и озирающемуся по сторонам.
   В проход влетел разъяренный  представитель  команды,  плюхнулся  на  стул
Мияги и стал что-то громко доказывать судье-информатору. Бергман узнал  его.
Это был представитель Евразийской региональной сборной, куда входил  высокий
юноша, дисквалифицированный в прошлом поединке.
   Мияги осторожно тронул его за плечо.
   - Это мой стул, - сказал Мияги. - Но если вы хотите...
   - Убирайся к дьяволу! -  не  оборачиваясь,  заорал  представитель.  -  Не
видишь, люди делом заняты...
   - Люди... - усмехнулся Мияги, и Бергман замер в предчувствии страшного. -
Здесь  машины  делом  заняты.  А  люди  для  них   дерутся.   Вещи   следят,
контролируют, стравливают, разводят - а люди дерутся...
   Представитель начал оборачиваться, недобро щуря глаза.
   - А что касается  дьявола,  -  продолжал  Мияги,  -  так  я  к  нему  уже
убрался... Та же машина и отправила. С легкостью...
   Звонкая пощечина разнеслась по залу. Мияги отшатнулся, хватаясь за  щеку,
и Бергман прыгнул вперед - но опоздал. Вся судейская коллегия  была  уже  на
ногах. Десяток рук вцепился  в  белого,  как  кимоно,  представителя,  кулак
Вацлава уже завис над его  головой,  старый  Ван  Пэнь  прорывался  поближе,
опрокидывая  столики,  а  сбоку  набегали,   спешили   Экозьянц,   Ли   Эйч,
всклокоченный Эйхбаум...
   Часть спортсменов Регионалки  ринулась  с  возвышения  на  помощь  своему
представителю, и Бергман с  ужасом  подумал  о  том,  что  будет,  если  эти
крепенькие самоуверенные мальчики... Он с  интересом  обнаружил,  что  успел
сбросить пиджак и прикидывает расстояние между  собой  и  ближайшим  парнем,
непозволительно выпятившим подбородок, а дряхлый сонный Ван уже  запрыгивает
на стол, сжимаясь в страшный воющий комок с дикими, тигриными глазами...
   - Извините, - сказал Мияги, и все как-то сразу стихло. - Это я виноват. Я
сейчас уйду, и все будет в порядке. Собственно говоря, я уже умер,  так  что
вам не на кого обижаться...
   Он прошел между застывшими людьми, неловко толкнул дверь левой  рукой,  и
она захлопнулась за его выцветшей ветровкой.
   - Я учился у него, - задумчиво сказал Бергман, глядя вслед ушедшему.
   - Я учился у него, - повторил маленький Ли Эйч, поправляя бабочку.
   - Я учился вместе с ним, - сказал Ван Пэнь, старея на глазах.
   - Позвольте,