- он махнул в
отчаяньи рукой, - Ерунда одна.
     - Ну, Коля, это не нам с тобой удить, ерунда или не ерунда...
     - Это точно. Судильщики найдутся. Этих судильщиков у нас пруд пруди.
Эх, Россия... А то еще как бывает - наворочает какой-нибудь деловой, а
потом - мол, это было историческое решение. А откуда им знать - какое оно.
Может, оно через десять лет и вовсе позабудется. А может, было лучше совсем
по-другому. Или, наоборот, совершенно все равно - как... То есть через
пятьдесят лет у людей в головах все равно все устаканится... Ну, будут они
жить чуть лучше, чуть хуже... А думать все равно будут, что живут
нормально. Люди - они почти ко всему привыкают... Я вот как засыпаю - все
время смерти боюсь. Я подумал - почему. Потому что неизвестно - что после
меня будет. Но ведь будет, определенно, это ж как пить дать! Вот и обидно.
Правильно я говорю?
     - Ты слишком что-то болтливый. Не погонят с работы-то?
     - Не-а... Я же говорю - знакомства... - Николай рассмеялся, но я
почувствовал, что он замолчал надолго.
     Молчал он до самого места.
     - Вот, это здесь, пятый этаж, квартира сто пять.
     Я поднялся на пятый этаж пешком, раздумывая о том, что я скажу его
жене.
     На мой звонок долго не открывали дверь, потом кто-то подошел к двери и
долго изучал меня в широкоугольный глазок.
     - Кто там?
     Я снова достал удостоверение из кармана, показал в глазок:
     - Я из Управления.
     Дверь открылась. На пороге стояла худенькая женщина в коричневом
платье. Позади, из большой комнаты, выглядывала девчонка с русыми
косичками.
     - Мама, кто это пришел? Что это за дядя?
     - Это с папиной работы, не мешайся, иди в детскую... Проходите же...
     - Да я, собственно... - я понял, что не знаю как ее зовут, и
вопросительно посмотрел на нее, ожидая подсказки.
     - Клавдия Ивановна.
     - Я на минутку... Видите ли, Клавдия Ивановна, - я судорожно перебирал
в памяти фильмы военных лет, где родственников погибших оповещали о
случившемся, - Дело в том...
     - Что-то с Петей? - один из многочисленных сценариев сработал, все
потекло без прежнего напряжения.
     - Да...
     - Это серьезно?.. - она была готова заплакать, едва сдерживалась.
     - Это навсегда...
     Она охнула, отвернулась от меня, махнув бессильно рукой, мол,
проходите, подождите, и ушла. Я закрыл дверь.
     Телевизор в большой комнате показывал синие часы. Было без малого
шесть.
     Окно за телевизором было открыто, я сел рядом, чтобы подцепить
побольше свежего воздуха. Стало слышно, как в соседней комнате, за закрытой
дверью рыдает женщина.
     Под окном медленно прогрохотал трамвай, остановился. Люди вышли,
рассосались по подворотням. Больше всего утекло в дом напротив, Урод
постройки тридцатых годов, типичный памятник строек коммунхоза. Говорят,
что там в квартирах даже не было кухонь - предполагалось, что все будут
питаться совместно, внизу на первом этаже. Интересно, как они его
перестроили?
     Мне стало противно от всего этого: трамвай под окном, эти мостовые,
эта развалина напротив. Я представил себе город сверху, как огромное варево
мерзкого темно-зеленого цвета. Кто-то мешал ложкой, и на поверхность
всплывали и лопались радужные, необычайной красоты пузырьки. Захотелось
ударить в бок чана, опрокинуть, забыть этот кошмар.
     “Это ничего, это пройдет. Это реакция...” Но ничего не проходило.
Бело-голубой тюль рядом с телевизором то надувался, то опадал. Во дворе
играли дети.
     После продолжительного молчания, в телевизоре заиграла музыка,
печальный голос в динамике стал говорить какие-то давно привычные, близкие,
но почти не нужные фразы.
     - Мама, мама, не плачь, там же дядя чужой, он ждет, мама! - слышалось
из соседней комнаты.
     - Сейчас, сейчас, доченька, сейчас, - женщина успокаивала не столько
дочку, сколько себя. Через пару минут, она вышла ко мне, вытирая лицо
мокрым уже платком, подошла к телевизору, выключила.
     - Простите. Как это случилось? Что теперь?
     Она стояла прямо передо мной, и мне показалось неудобным сидеть в ее
присутствии, но встать я не мог - так близко она подошла ко мне.
     - Задержание опасного предателя... Мы не успели подъехать, все было
уже кончено. Этот гад его всего изуродовал... Простите...
     - Вы хоть поймали его? - она просто не знала, чего еще спросить.
     - Пока нет. Но обязательно поймаем. Обязательно! - я почти что верил в
то, что говорю.
     - Когда похороны?
     - А вы позвоните в Отдел, завтра, Вам все расскажут, что да как. Про
тело не беспокойтесь, там уже работают наши люди, мы все устроим.
     - Господи, что же будет теперь, что же будет...
     - Мама! - девочка высунулась из соседней комнаты, - Мама, зачем ты
телевизор выключила, там сейчас мультики показывать будут. Ну мама, ну
включи, пожалуйста.
     - Извините, Вы позволите, мне надо ехать.
     - Да, да, простите, конечно, - она всплеснула руками, отступила в
сторону.
     Я прошел к выходу, обернулся.
     Девочка подбежала к телевизору, включила. Траурная минута кончилась,
начинались детские передачи.
     Машина ждала меня внизу. Шофер нервно поглядывал на часы, поминутно
оглядываясь на дверь, как только я появился, он завел мотор. Хорошо еще,
дождался, пока я закрыл дверь, прежде, чем тронуть с места.
     - В Министерство?
     - Сначала на Садовое зарули, я покажу, недалеко от Красной Пресни. Ты
не волнуйся, это по быстрому...
     Было видно, что он расстроился.
     Ехали молча, и без музыки. Я посмотрел в окно - город наваливался на
меня, поражая уродливыми формами. Дома наклонялись, почти падая на мостовую
     - А стекла затемнить в салоне нельзя?
     - Так вроде ни к чему это... Я про такие машины и не слышал... Мне же
обзора никакого не будет. А что такое?
     - Я этот город видеть не могу...
     - А Петр Петрович, наоборот, любит... А Вы глаза закройте, вот и
хорошо будет, - шофер думал, что удачно шутит, - А потом, мы уже почти
приехали, - он опять надавил на газ, стараясь успеть.
     Я попытался закрыть глаза, последовать рецепту, но город не отпускал
меня, маячил, зыбко перемещаясь и пугая чудовищностью размеров. Мелькнул
какой-то смутный образ, что-то вроде разбитой черной машины.
     - Во, Красная Пресня, здесь куда?
     - Первый поворот направо, и по той улице дом пять, заедешь со двора.
     Через пару минут мы остановились.
     - А вот и приехали, - заставил меня очнуться водитель.
     Я склонился к нему. Николай нервничал, не мог успокоиться, держал ногу
на педали газа.
     - Коля... - позвал я его. Он обернулся, и в его глазах я еще более
явственно увидел его дорогу: длинные черные полосы тормозного пути,
фонарный столб, короткий взрыв бензина, сразу же после столкновения, -
Коля, мой тебе совет, не спеши сегодня, - мне захотелось обмануть
собственное предвидение, предостеречь, остановить, - не спеши, а то ведь и
впрямь разобьешься. Насмерть.
     - Ох, господин старший консультант, не любите Вы быстрой езды.
Выродились русские совсем, не тот народ пошел! Я поеду, а? Меня там отец
ждет...
     - Смотри, Коля, я тебя предупредил, - я вылез из машины. Коротко
взвизгнув шинами, мерседес сорвался с места и исчез, с трудом вписавшись в
поворот.
     В квартире было привычно пусто. Не зная чем развлечься, я прилег,
раскрыл очередную книжку, попробовал читать - не получилось.
     Набрал номер генерала, подождал - никто не подходил. Только потом
сообразил, что действительно праздник, что это только в исключительных
случаях работают. Потом удивился, что с утра его на месте застал. Что он
там делал, интересно.
     Поискал по квартире бумажку, на которой генерал во время очередной
пьянки записал свой домашний телефон. Зачем он это делал он тогда толком
объяснить не сумел - то ли хотел отдать мне, то ли чтобы самому не забыть.
     К телефону подошла жена.
     - А мне бы вот Климента Степановича.
     - Кто его спрашивает?
     - Скажите Дмитрий Евгеньевич, с работы.
     - О Господи, с утра работа, на ночь глядя - работа... - она говорила
это, уже положив трубку рядом с телефоном, уходя.
     Было слышно, что в квартире громко спорят несколько бодрых голосов.
Празднуют.
     - Да-да, я слушаю...
     - Ну съездил я туда, Климент Степанович.
     - Я рад, что Вы остались живы. А мы приехали - Вас нет, ну, думаю,
все. Пришлось домой ехать... Да, кстати, с праздничком Вас.
     - Вас так же. Я вот тут подумал: а что это Вы в заведении в праздник
делали?
     Генерал немного замешался, выдержал паузу.
     - Да все дела, знаете... Дела...
     - Ну ладно. Я сегодня, кажется, решил свои проблемы. Теперь нужно
что-то дальше делать. Вы-то, верно, знаете.
     - Как что? Дмитрий Евгеньевич, Вы меня удивляете просто. Мне это
непонятно. Вы же Фараон теперь. Неужто не ясно?
     - Мне кажется, что нужно подождать. Я позвоню.
     - Дело, конечно, ваше... А ждать долго?
     - Не знаю...
     До вечера я сидел на кухне, пробовал привыкнуть к запаху и вкусу
водки. Хотелось выжечь из своей головы воспоминание о багровом цвете
шестерни. Город по-прежнему стоял в моих мозгах, гремел уличными пробками,
не отпускал.
     Водка не помогала - возбуждала, а не отупляла. Никчемное питье.
     Пытаясь заснуть - а я так и не смог - я увидел все прошедшее, как
отражение какой-то давней и очень важной традиции, что-то очевидное, но
отчего-то непостижимое. Мне почти что снились гораздо более простые и
величественные города, без суеты, без шума, наполненные солнцем. Я понял,
что уже никогда ничего не сумею построить - это было противно, не нужно
никому.
     Потом я увидел трон, целиком золотой, как коронка на больном зубе
шофера. Он сам сидел на этом троне, улыбаясь. В руке его был змееподобный
жезл.
     - Вот, - сказал он, - я теперь посвящен. Совсем посвящен. Не то что
ты, недомерок. Мне стало страшно от его слов, и я выстрелил. Шофер
рассмеялся, опуская жезл, и увидел, как в его абсолютно прозрачной груди
вращается багровая от крови шестерня.
     Остаток ночи, до рассвета, я ходил по квартире из комнаты в комнату,
не давая себе заснуть.
     Наступило утро.
     Нужно было что-то делать. Я нехотя собрался, посмотрел в зеркало -
бриться не хотелось, решил, что щеки могут отдохнуть денек.
     Мне не хотелось оставаться в этом доме ни одной минуты, и я поехал в
Министерство.
     В вестибюле на мраморной колонне было скотчем приклеено объявление:
     “Коллектив министерства с прискорбием сообщает о трагической гибели
сотрудника министерства Николая Дитриховича Зарринг...”
     С траурной фотографии на меня весело смотрел мой вчерашний водитель,
Коля.
     Не послушался, значит.
     Я услышал, как двое сотрудников обсуждают траурную тему:
     - И что, сгорел?
     - Начисто сгорел! Только по номерам машины и опознали.
     - А может, это и не он вовсе. Он, может, давно в Лондоне...
     Я поднялся в свой кабинет, сел за стол. Было скучно.
     Попробовал разгадать кроссворд в министерской газете. Не получилось.
Что-то элементарное, типа “древний Бог” из четырех букв, первая “О”. Осирис
не подходил, остальное не шло в голову.
     Нет, так больше не может продолжаться.
     Зачем я его убил, в конце концов?.. Что он мог???
     Нет, мешала мне эта шестеренка! Но и без нее механизм разваливается...
Что мне мучится теперь! Ну да, случилось... Ну правила такие.
     В конце концов, без этого я не смог бы начать новой жизни. И если я не
чувствую в себе этой возможности, так это уже мои проблемы. Нужно знать,
где эти резервы искать. А я не знаю.
     И тут я увидел в себе это место. Я понял, что новая жизнь уже
возможна, что последнее препятствие устранено. Оказывается, достаточно было
просто отмести все второстепенное, сосредоточившись на главном, на цели.
Мой невидимый двойник был уже рядом. Он был во мне.
     “Ну вот, все и в сборе”, - подумал я, и набрал номер генерала.
     - Алло, - генерал отвечал довольно сухо.
     - Это я.
     - Слушаю Вас, - голос его напрягся.
     - Пора. Я назначаю Вас канцлером. Когда нам можно идти?
     - Это в Народном Доме, мы можем ехать прямо сейчас.
     - Церемониал?
     - Никакого. Вы занимаете Его кабинет и начинаете исполнять Его
обязанности. Если здесь есть смысл говорить об обязанностях.
     - Тогда сообщите от моего имени в Министерство строительства, что мы
сносим Триумфальную Арку и приходите.
     - Триумфальную Арку Мира?
     - А что же еще? Теперь все будет совсем по-другому.
     Генерал хотел что-то возразить, но не успел - я положил трубку.
     Он появился у меня в кабинете через полчаса, подтянутый, в какой-то
новой форме, без погон.
     - Машина ждет.
     - Ну поехали.
     На улице начинался ливень. Масляно блестел асфальт, прохожие прятались
в подъездах.
     Когда мы проезжали под Аркой мира, я увидел, что полицейские уже
натягивают желтые ленты, ограничивающие движение, огораживают арку.
     Мы подъехали к Народному Дому, и я понял, куда идти дальше. Охрана на
входе безмолвно пропустила нас.
     Я шел по коридору, уверенно выбирая повороты и лестницы, что-то вело
меня, я не мог заблудиться. Наконец, я остановился перед дверью, обитой
дубовым шпоном. Нам было нужно именно туда.
     Я вошел в кабинет.
     Фараон поднялся мне навстречу, склоняясь точно по древнему ритуалу. Он
освобождал свой трон. Собака у подножья кресла проводила его взглядом.
Черная шерсть пса была ухожена и блестела.
     Я сразу узнал и пса, и его хозяина, это меня совсем не удивило.
     - Папа, - я обнял Фараона, поглаживая седой пух на его голове, - не
надо, что ты вскочил, садись, мы пока все оставим все как есть. Мне этот
кабинет будет не нужен. Я все равно перенесу столицу на Запад. Хватит. У
нас и так достаточно пограничных городов. Мне здесь жить не нравится.
     - Господин, а что же будет с Городом? - канцлер усердно
стенографировал каждое мое слово, следуя за мной. Я уже не замечал его, как
не замечаешь часть собственного тела.
     - С Городом? - я подошел к окну и увидел вдалеке величественный
монумент Триумфальной Арки Мира. Я знал, что у подножья уродливого колосса,
под дождем, уже копаются строители, исполняя приказ о подготовке Арки к
сносу.
     Тысячи таких же арок по всей стране, сотни пирамид, скрипящие в свете
расплавленного по всему небу Солнца, блоки, строительный камень,
поднимающийся на свитых вручную канатах. Передо мной вновь открылся туннель
в изведанное Ничто. Повтор. Снова Повтор. Захотелось пить.
     - С Городом? - едва ворочая сухим языком, переспросил я, - Я думаю,
что Город придется затопить.
     - Сынок, как же так, прости, но это же было уже, не раз было... - отец
подошел ко мне, все еще склоняясь в ритуальном поклоне.
     - Когда? Я не помню ничего, это не важно, не нужно так говорить... -
перед моими глазами снова всплыла сбитая граммофонная пластинка, игла
скакала по ее поверхности, варьируя хрипы, но повторяя основу мелодии.
     Канцлер отложил в сторону свою папку, и с легкой улыбкой расстегнул
кобуру, и у него в руках появился продолговатый и черный, как голова
Анубиса, браунинг.
     Из глубины невыносимого света, из самой ее сердцевины, ко мне
навстречу поднялся ослепительный, вычурный, похожий на древнего зверя,
протуберанец. Он приближался медленно, обдавая жаром, все больше искривляя
свой неровный хребет, и, наконец, слизнул меня, как каплю воды со стекла.
     Кончено.
Эпилог

     Прямо надо мной, на потолке, невероятной красоты тени то сплетались,
то расплетались, образовывая загадочные узоры неведомой еще жизни. Я
повернул голову. Тени были от ветки дерева, шуршащей зелеными листами прямо
напротив больничного окна. Видимо, где-то внизу лежал большой лист стекла,
или что-то еще, столь же блестящее, и от этого на потолке и был блик. За
окном были слышны возбужденные голоса рабочих. Видимо, этажом ниже шел
ремонт.
     Рядом с моей кроватью, откинувшись на спинку стула, сидела пожилая
женщина. Голова ее была слегка запрокинута назад, рот полуоткрыт. Она
дышала во сне медленно и ровно. Я присмотрелся к ее чертам, и узнал ее.
     - Мама, - получилось почти неслышно, но она услышала меня.
     - Сын... - на едва проснувшихся ее глазах уже были видны слезы, -
Сынок, Дима, как ты? - она взяла меня за руку.
     - Да вроде ничего - я попробовал подняться, но у меня ничего не вышло
- в левом боку взорвалась боль.
     - Лежи, лежи... Доктор сказала, что еще неделю никакого напряжения...
А этого гада найдут, обязательно найдут, непременно. Мне следователь твердо
обещал. В институт я звонила, говорят, выпишешься - оформят академический
отпуск, все хорошо будет. Только вот легкое у тебя задето - поэтому
нагрузки надо небольшие давать. И не курить. Ты ведь не куришь, правда?..
     - Правда...- на душе стало тихо и уютно. Хотелось лежать так целую
бесконечность, не отнимать руку, чувствовать себя шестилетним ребенком и не
помнить, не думать, не знать ни о чем, кроме этого момента, этой комнаты,
этого человека.
     Молчание длилось долго, бесконечно долго, ровно столько, чтобы успеть
принять это счастье и стать его небольшой частицей.
     - Дима, - шевельнулась, наконец, мама, - прости меня, можно я у тебя
радио включу, я же здесь почти все время, больше месяца... Новости хочется
послушать, а то отстала совсем... Не помешаю тебе? А то ведь время - как
раз для новостей, - она показала мне мои командирские часы, которые только
что взяла с тумбочки. Своих часов у нее не было никогда.
     - Нет, что ты, пожалуйста... - глаза мои устали от света, и я закрыл
их.
     Мама аккуратно высвободила руку, поднялась. Было слышно, как щелкнул
тумблер репродуктора. Некоторое время было тихо. Мама вернулась ко мне,
снова взяла меня за руку.
     Пропищали сигналы точного времени, отмеряя секунды безмятежности и
счастья. Эти мгновения были привязаны уже, зафиксированы этими сигналами,
накрепко прибиты к всемирной шкале времени.
     - Московское время четырнадцать часов. Вы слушаете... - мамины пальцы
слегка задрожали, сжимая мою руку все сильнее, ища опоры, которой я дать ей
сейчас не мог, - ...Вы слушаете Радио России.