морями. И увидел Бог, что
                         это хорошо.

                                    Бытие, глава 1

                         ...и вдунул в лице его
                         дыхание жизни, и стал
                         человек душею живою.

                                    Бытие, глава 2

     В просторном вестибюле постовой долго сверял мой пропуск со списками,
хранившимися в его столе. Видимо, он дежурил здесь всю ночь, и не смог
уснуть - вот уже пять минут он смотрел на лист своего талмуда, на котором в
середине отчетливо была выведена моя фамилия, и не мог сличить пропуск с
записью. Я видел, что он в затруднении, но не хотел ему помогать - мне тоже
не удалось выспаться. Спина болела. Надо будет подложить под сетку кровати
доску, чтобы было удобнее спать. Хорошо хоть генерал больше не звонил.
     Я особенно не раздумывал сегодня с утра, ехать мне в институт, или
нет. Решение пришло само собой. В конце концов, хоть Шехтеля посмотрю -
подумал я. Ну, Шехтель был на первый взгляд, в полном порядке. По крайней
мере, никаких следов перестройки в вестибюле не было заметно.
     - Вы это зря сюда пришли.
     - Как зря? - не понял я.
     - Так Вам же к Шепелеву, а он в другом здании совсем. На улицу
выйдете, направо, а там вторая проходная.
     - А что, я здесь никак не пройду?
     - Да ремонт у нас. Реставрация. Все закрыто. Проще будет по улице.
     Ну, по крайней мере, одно понятно - особняк он не перестраивал. И то
слава Богу. Шехтеля я, правда, не посмотрю. Опять обманули.
     Во второй проходной боец был более расторопен.
     - Вы через двор пройдите, там перегорожено сейчас все, Вы эти леса
обойдете, там такой серый трехэтажный дом увидите. В саду. Так Вам туда. И
в комнату 12. Я позвоню - предупрежу.
     Проходя по саду, я остановился от странного звука - тихий скрежет
висел в воздухе, уже готовый разрешится резким срывом и треском. Это
скрипело на ветру сухое дерево, нервно покачиваясь и ожидая смерти. Я
постарался обойти опасную зону, прикинул, каковы будут разрушения при
падении.
     В двенадцатой комнате меня уже ждали.
     - Меня зовут Александр Иванович Шепелев, - доктор был худ и слегка
лысоват. Очки доктор Шепелев не носил и на сумасшедшего изобретателя или
врача-убийцу похож не был, - А вы, Дмитрий Александрович, никак с проверкой
к нам? Мы, собственно, уже привыкли. Ваше ведомство нас не любит.
     Я хотел было возразить, что, мол, ведомство вовсе и не мое, но
вспомнил о совершенной предоплате и о том, почему я здесь, и промолчал.
Приходилось играть роль послушного функционера от Управления.
     - А за что Вас любить-то? Было бы за что - любили бы, - эти слова были
считаны мною с листа какой-то уродливой пьесы. Было страшно видеть, что
пьеса эта записана во мне.
     - Ну как же, мы же делаем полезное дело - стараемся вернуть обществу
полноправных граждан. Санитары леса, так сказать.
     - А вот с этим мне и предстоит разобраться... Что это? - На стене
кабинета висел причудливый ломаный график. Я подошел поближе -
горизонтальная ось начиналась с тысяча девятисотого года. До 1945 года
график колебался в пределах от двух до десяти, а затем резко взмывал вверх,
достигая в иные годы отметки в 300 -400 единиц.
     - Это имперская статистика случаев зафиксированной невосстановимой
амнезии, - доктор Шепелев мягко улыбнулся, - Этот график у меня вместо
иконы - глядя на него, начинаешь верить в Бога. Казалось бы, какая связь
между встречей на Березине1 и психическим заболеванием?.. Однако - вот...
     - Отсюда Вы делаете естественный вывод о вредности Судьбоносного
Решения2 и Имперской Идеи вообще? - я удивился, насколько легко рождались у
меня в горле эти слова. Похоже, что принятая роль заполнила меня всего до
краев. Я уже не знал, что с нею делать.
     - Да нет, что Вы!! Упаси Господь, - доктор даже перекрестился, -
Посудите сами, это же наоборот, свидетельствует о том, что даже силы
природы ратуют за Империю. Ведь что есть амнезия? Амнезия есть потеря
памяти. Неужели нам нужно помнить о том, что в 1941 году два дома Империи
смертельно враждовали? Нет, конечно, нам не нужно об этом помнить - и
кривая роста заболевания резко подпрыгивает! Согласитесь, Дмитрий
Александрович, показательная штука! - профессор даже зарумянился и говорил
с таким энтузиазмом, что я невольно позавидовал его искренности.
     - А у Вас что, не воевал никто?
     - Ну к чему так грубо провоцировать, Дмитрий Александрович, не
нужно... Мой папа, знаете ли, в Белоруссии служил. В полиции... Так что...
     - Хватит об этом. Сейчас мы пойдем осматривать палаты.
     - А... Сколько угодно... С каких желаете начать - с неизлечимых, или с
выздоравливающих?
     - Ну... Неизлечимые мне как-то ближе.
     - Ну и прекрасно... Пожалуйте, - и доктор открыл передо мной дверь.
     Он повел меня к лестнице, ни на минуту не переставая болтать:
     - Вы в каком же звании будете, если не секрет? Я надеюсь, не меньше
капитана? К нам, обычно присылают офицеров весьма солидных. Только,
извините, толку никакого.
     - А чего Вы, собственно, ждете?
     - Я-то? Я, собственно, ничего не жду. Обидно, знаете ли, что каждые
три месяца присылают кого-нибудь. Вот скажите мне, чего Вы здесь хотите
найти? У меня на попечении только сорок пациентов, все беспамятные, снимать
с них показания - дело бесполезное, хотя у вас любят все бесполезное...
     - Это что же, получается, что и я, по-вашему, бесполезен.
     - Ну, этого, положим, я не говорил... Всякий человек по-своему
полезен. Может быть, Ваша польза в том, что Вы не даете мне застояться...
Хотя нет, это у меня гордыня проявляется. А может быть, у Вас интерес
научный? Может, мы коллеги?
     - Ну, интерес у меня, положим, точно есть. Я, видите ли, бессмертен со
вчерашнего дня, так что моя задача теперь - не сойти с ума и не потерять
память. А то мое безумие будет длиться слишком долго.
     - Да? Интересный случай... А таблетками Вы не злоупотребляете? Нет?? А
то у меня в практике ни одного бессмертного не было - ложились бы - я бы
Вас того, подлечил, а?
     - Да нет, я пошутил, конечно... Вы что, всегда так серьезны?
     - Профессия обязывает. Ну, кого смотреть будем - пациенток или
пациентов?
     - Я посмотрю всех. У Вас нумерация палат принята?
     - Конечно.
     - Ну вот, всех по порядку и обойду.
     - Ага, это Вам с восьмой палаты начинать придется. С первой по седьмую
у меня никого нет. Это сюда.
     Узкое, забранное решеткой окно давало достаточно света. Через решетку
был виден дом напротив и засыхающие деревья перед его фасадом. С деревьев
чулком слезала кора, и одно из них я узнал - оно скрипело.
     На покрывале постели хаотично, брошенные слабеющей рукой, лежали
черно-белые фотоснимки.
     Обитатель палаты - старик - был одет в полосатую пижаму и выглядел
чрезвычайно изможденным.
     - Вы что, их не кормите совсем, что ли? - обернулся я к Шепелеву.
     - Да нет, что ты, сынок, конечно, кормят, это я просто есть не хочу, -
ответил мне старик.
     - Приходится прибегать к принудительному кормлению, - хвастливо заявил
Шепелев.
     Тут в палату вошла медсестра.
     - Александр Иванович, Вас срочно просят к телефону. У Вас в кабинете.
Я все здание обегала - насилу нашла.
     - А откуда звонят?
     - Да в том-то и дело, что из Министерства.
     - Дмитрий Александрович, побудьте здесь одни с Евгением Рудольфовичем,
я вернусь скоро, не задержу. А Вы как раз и выясните все, что хотите - и
как кормят, и почему не едим. Правда, Вы ведь все расскажете гостю нашему,
а, Евгений Рудольфович?
     - Уж как есть все доложу, дорогой доктор, без утайки. Однако, боюсь,
что запамятовать могу чего. Но Вы мне поможете. Так, доктор?
     - Это точно. Ну, я пошел.
     Вместе с уходом доктора роль следователя как-то вылилась из меня,
просочилась сквозь кожу, и я оказался со стариком один на один - старик и
моя пустота.
     - А ты, сынок, ведь думаешь, что я старик, да?
     Я послушно кивнул. Лысая голова, покрытая легким седым пухом и
глубокие морщины по всему лицу не оставляли повода сомневаться в возрасте
пациента.
     - А мне ведь пятьдесят пять всего... Вот что болезнь со мной
сделала... А Вы, простите великодушно, не больны часом? Нет. Это же видно
сразу - болен ты или нет. Это же в глазах живет.
     - В глазах?
     - Ну да, сынок, в глазах, а где же еще душевной болезни быть? Хотя...
Ну-ка, подойди к окну, а то я что-то плохо тебя разглядел, - я повиновался.
Стари подошел ко мне поближе со стороны света и коснулся моей правой щеки
дрожащими пальцами, - Это что у тебя, сынок?
     - А это меня папа уронил. Мне тогда полгода было. Это я об табуретку.
Хорошо, больница близко была, да и врач знакомый. Немногие этот шрам
замечают. А Вы говорите - в глазах болезнь. Хорошо же видите.
     - Папа, говоришь, уронил? Ну прости, сынок, не знал. Прости, - он
протянул к моему лицу другую руку, мягко повернул мне голову, - наверх
посмотри, сынок. Пожалуйста. Да нет, не болен ты. Здоров. Тут, правда,
ошибиться легко. Хочешь, я проверю тебя? Я-то в этих делах разбираюсь.
     - А что, врачи за Вами хорошо смотрят?- я не знал с чего начать
вопросы, и попытался освободить голову из рук старика.
     - Врачи-то смотрят, сынок. Да ты не дергайся, не бойся, это не больно
совсем. Чик - и ты уже на небесах, - старик не отпускал меня и засмеялся,
показывая желтые полуразвалившиеся зубы, - Шучу я, шучу...
     - А в чем Вы еще разбираетесь? - мне стало страшно, и от
неестественности позы, и от замогильных шуток, - В чем, кроме медицины? -
старик на самом деле был страшным чудовищем, сотни лет обитавшим на дне
моря, в иле. Зверь проснулся и взламывал лед под моими ногами.
     Старик, видимо, почувствовал мой испуг и опустил руки. Только все
равно я не мог отойти от него ни на шаг. Что-то удерживало меня возле этого
сумасшедшего. Его взгляд приказывал, и все токи моего обновленного тела
повиновались.
     - А я только прошлого не помню. Нельзя мне его помнить. Там плохо. А
вот будущее я знаю. Все. Там просто все впереди, потому как много
запоминать не приходится.
     - И что же там такое?
     - А вот сынок, ты его и увидишь. Я, знаешь ли, слова забывать стал.
Слова - они из прошлого все - я их и забываю. А то хочешь - покажу тебе
будущее?
     Я понял, что не сумею отказаться
     - И что нам нужно будет делать?
     - Да ничего, сынок. Ты стой там, где стоишь, и все.
     - Можно я сначала вопрос задам?
     - Конечно, можно, это Вы здесь господа, а я так - мне бы вот только в
окошко посмотреть.
     - Что это за фотографии у Вас?
     - Это лекарства мои. Что, будущее смотреть будешь? Или струсил?..
     - Да почему же струсил? Давайте...
     И старик вновь протянул ко мне свои руки. А может, он их и не
отпускал?
     Сначала я услышал плеск воды. Оказалось, что это была не вода, это
Кто-то обращался ко мне с одним и тем же настойчивым вопросом.
     Он говорил на понятном мне языке, но сути вопроса я понять не мог.
Вспомнилась какая-то старая цитата: ”то, что книга кажется туманной и
загадочной, то, что читать ее приходится с тяжким напряжением - все это
особенности ее содержания, а не языка.”
     - Что ты хочешь? - спросил я понятным мне смыслом.
     - Солнце, - ответил мне голос.
     Но никакого солнца не было. Была только тьма.
     Неожиданно я понял, что падаю. Вокруг не было ничего, воздух
проносился мимо меня, вверх, залепляя мне рот, мешая дышать. Я хотел
закричать, и не мог - не получалось вздохнуть. Снизу приближалось, что-то,
огромное, шелестящее, теплое. Я упал в воду, последний воздух вышел из меня
бесшумно, я чувствовал, что меня сворачивают, выжимая остатки жизни.
     И все стихло. Я снова мог дышать. Снова вдали слышался шелест воды.
     Доктор склонялся надо мной.
     - Что же это, Евгений Рудольфович, я Вам гостя оставил, а Вы так
опозорились.
     Еще не все ожило во мне, и я не мог ответить на чужой вопрос.
     - Это, доктор, у него, оказывается, сердце слабое. А может, он на
диете - не ест ничего. Как я все равно. По идеологическим соображениям.
Неувеличение энтропии пространства - времени. Ну, натурально, пришлось
искусственное дыхание делать. Как утопленнику. Не виноват я. Я, может, спас
его даже.
     - Да не виноват он. Это все любопытство мое, - охрипшее горло уже
устало от постоянных встрясок.
     - Ну, куда пойдем дальше, Дмитрий Александрович?
     - К Вам в кабинет.
     - Поговорить хотите?
     - Может, и поговорить.
     Я поднялся, от этого на пол посыпались снимки.
     - Не волнуйся, сынок, я сам подниму. У тебя теперь новая жизнь Ты
теперь знаешь.
     - Простите меня, - я хотел было обнять старика, но подумал, что в этом
слишком много пафоса, - И спасибо, - старик уже подбирал с пола фотографии
и даже не обернулся.
     В кабинете доктора мы молчали минут пять. Не зная как начать, я решил
подойти издалека:
     - Доктор, вы срубили бы тополь во дворе. Рухнет он у Вас, все стекла
на втором этаже выбьет.
     Во дворе раздался резкий треск разрываемого дерева, посыпалось битое
стекло.
     - Ну, Дмитрий Александрович, Вы просто как в воду смотрите... Или
подпилили по дороге?
     - Бросьте, профессор, я даже не офицер.
     - Ладно, не офицер... Может, поедите со мной? Нам принесут.
     Я вспомнил, что не ел со вчерашнего утра, и согласился. Что-то важное,
что только-только было рядом, уходило из под пальцев.
     - Ну как Вам наш старичок? Я его подозреваю в симуляции. Хотя - зачем
ему?
     - Он у Вас что, самый сложный?
     - Нет, что Вы! Это, так сказать, норма. Если можно так выразиться,
конечно. Вот покойный Евгений Петрович - вот тот был действительно крепкий
орешек. И то - удалось достичь определенного прогресса. И тут эта
нелепость.
     - Да, расскажите мне про этот случай...
     - Нечего там рассказывать, все рассказано уже, да Вы и читали. Вы себе
лучше салат берите, не стесняйтесь.
     - А что, его и впрямь тот шизофреник застрелил?
     Доктор поперхнулся черным хлебом, прокашлялся и как-то по-новому
посмотрел на меня.
     - ... А как же? Кто же еще, Вы мне скажите?.. Ну да ладно, Вы сегодня
пойдете еще куда?
     - Нет, пожалуй. Теперь завтра, - я уже не знал, что мне здесь делать,
и говорил это скорее из вежливости.
     - Я позвоню тогда... Степан Теодорович, у Вас машины свободные есть?
Да нет, не мне, гость у нас. Да, высокий. Опять проверяли. Ну где-то на
полчасика, наверное. Ну и отлично. Вы доедайте, минут через двадцать будет
машина, Вас подвезут.
     Во дворе дома я присмотрел широкую доску - столешницу от старой парты.
Кто-то очень кстати выкинул. Теперь будет что подложить под сетку кровати,
а то спать совершенно невозможно. Я прихватил доску, удивляясь, что никто
не стащил ее для дачного сортира.
     Около двери моей квартиры лежал, свернувшись большой черный пес. Я не
удивился его появлению.
     - Что, друг, падали ждешь? Не дождешься.
     Пес поднял голову и посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом. Я
понял, что обознался. Это была другая собака. Я протянул ему руку. Пес
понюхал мои пальцы, подумал, и прошелся по ним теплым шершавым языком.
Затем поднялся, пропуская меня к двери.
     Без меня в квартире кто-то побывал. Они поставили рядом с кроватью
тумбочку со старым телевизором, даже поменяли саму кровать, так что доска
была теперь не нужна. Спускаться вниз - снова выбрасывать столешницу - не
хотелось, я прислонил ее к стене около вешалки. Шинели на вешалке так и
висели. Я обернулся в открытый еще дверной проем и увидел, что пес стоит и
смотрит на меня пристально и со вниманием.
     - Ну заходи. Только вот жрать у меня нечего - я предупреждаю.
     Пес послушал меня и лениво вошел. Не останавливаясь, собака повернула
в сторону кухни, словно всю жизнь жила здесь. Может, оно так и было.
     На кухне появился холодильник. И в холодильнике была еда. Какой-то
комплексный обед из ресторана. В судках. Из неплохого, впрочем, ресторана.
Так - салатик, суп, какие-то котлеты. Стояли еще неведомые коробки и банки.
Есть не хотелось.
     Пес устраивался на полу под столом, свертываясь в уютное упругое
кольцо, и гремя твердыми когтями по линолеуму.
     Я огляделся с тем, чтобы найти, куда положить еду собаке и заметил
грязное блюдце в углу. Видно, пес здесь, действительно, за хозяина. Я
положил в миску одну котлету. Собака даже не посмотрела в эту сторону. Я не
стал настаивать и вышел в комнату.
     Около новой кровати, там же где я ее оставил, лежала книга в черном
супере без названия. Я открыл ее наугад - и попал на ту же самую страницу,
которую уже видел вчера вечером в медпункте.
     “...Из тела (Хет), души (Ба)” - бросилось в глаза. Мне стало ясно, что
путь мой уже означен. Я вышел на лестничную клетку, спустился на пол-этажа
к мусоропроводу и выкинул книгу. В железной трубе загрохотало, удаляясь,
ненужное знание. Я уже знал все что нужно наизусть.
     Пес стоял на пороге, изучая меня. Увидев, что я возвращаюсь, он побрел
в кухню.
     Все в комнате показалось мне до смешного банальным.
     И тут я почувствовал приближение чего-то необычного - защемило в
груди, захотелось закрыть руками глаза - они болели, как от яркого света.
Было трудно дышать. Мир начал медленно распадаться на составляющие -
сначала предметы отдали в окружающее пространство свою форму, потом начали
терять цвета. Оттенки осыпались со стен, со стоявшего на облупленной тумбе
телевизора “Рекорд”, они отслаивались большими пластами, как штукатурка,
наложенная неумелым учеником. Стало терять глубину небо, оконное стекло и
даже грязно - белая краска подоконника стала как-то ровнее выглядеть на
старом дереве, невыразительно. Предметы роняли свои названия, как листья -
слово “окно” и окно существовали в одном месте, но раздельно. Единственным
предметом, сохранявшим цвет, силу и единство была черно-белая фотография
особняка в стиле модерн, лежащая на расплывающемся подоконнике. Я схватил
ее, пытаясь остановить разложение Вселенной, силясь понять, что в этой
простой фотографии может быть столь стабильным и уверенным, и обнаружил,
что мир вновь спокоен и зыбкости больше нет. Боль в глазах прошла, но я
никак не мог понять, что мне мешает.
     Звонили в дверь.
     Только облавы мне не хватает. Пусть что хотят делают - я открывать не
стану. Хорошо еще собака на кухне не лает.
     Звонившие отчаялись, и уже ворочали непослушным ключом в замке.
     Рисковать было нельзя. Я спрятался за шинели, висевшие на вешалке.
Шинели пахли сырой землей и чем-то еще - возможно, порохом. Дверь, наконец,
открылась.
     - Дмитрий!! - Сашенька прошла по коридору и почти что коснулась меня.
     В руках у нее была голубая папка, с желтыми тесемками. - Дмитрий!!!
     - Да здесь я, здесь.
     Она отпрыгнула от вешалки, готовясь принять удар, но подвели высокие
каблуки - подвернув ногу, Саша стала падать и я едва успел подхватить ее.
     - Дмитрий, Вы меня очень напугали... Вы не звонили мне - пришлось
самой...
     Я вспомнил разорванную визитку, подумал, что надо бы вымести ее из под
кровати.
     - Отпустите же меня!
     - Да пожалуйста...
     Ее духи мне понравились. Отпускать ее совершенно не хотелось.
     - Дмитрий, я принесла Вам настоящее досье.
     - Настоящее?
     - Ну конечно же! Да отпустите Вы меня наконец! - я был почти что
отброшен. Вероятно, это было что-то вроде айкидо.
     - И что, для этого и пришли?
     - Ну, если тебе все равно, если ты хочешь сдохнуть, то я пойду! - она
кричала на меня, обозленная моим невниманием.
     - Ну, ничего, не сдохну я, не волнуйся! Не сумею я сдохнуть.
     - Дима, они подставили тебя, они же тебя используют!
     - Да я знаю все это, что ты суетишься. Что им от того, что я сдам им
этого докторишку? Таких, как он тысячи! Может быть, даже миллионы!
     - Они не доктора хотят поймать. Они твоего отца ищут.
     И в этот момент, уже второй раз за сегодняшний