но  от  такой  мысли  не
становилось  легче.  И  больше  не  существовало  в  мире  психиатров,  до
последнего бормотавших  про  неврозы  и  слуховые  галлюцинации,  так  что
последний человек был теперь беспросветно, безнадежно задавлен тем  миром,
который сам себе создавал.
   Он вошел в научные залы.
   Высокие потолки, обширные окна с огромными  фрамугами.  Напротив  двери
находилась стойка,  где  выписывали  книги  -  в  те  дни,  когда  их  еще
выписывали.
   Он остановился на мгновение и оглядел зал; медленно покачал головой.
   Все эти книги, - подумал он, - вот  все,  что  осталось  от  интеллекта
планеты. Записки слабоумных. Пережитки прошлого. Сочинительство писак. Все
это оказалось не в силах спасти человечество от гибели.
   Он направился к полкам по левую руку, и шаги его  зазвенели  на  темном
паркете. Взгляд его скользил по табличкам между секциями. "Астрономия",  -
прочел он. Книги о небесах. Он двинулся дальше. Небеса - это  не  то,  что
его сейчас интересовало. Восхищение звездами умерло вместе с теми, у  кого
оно было. "Физика", "Химия", "Машиностроение". Он  миновал  эти  секции  и
двинулся дальше. Продолжение находилось в главном читальном зале.
   Остановившись, он  оглядел  высокий  потолок.  Безжизненно  висели  две
люстры. Весь потолок был разделен на вогнутые квадраты, каждый из  которых
был отделан  наподобие  индейской  мозаики.  Солнце  сочилось  из  пыльных
оконных стекол, и в солнечном столбе роились пылинки.
   Он взглянул на ряд длинных деревянных столов с  аккуратно  придвинутыми
стульями. Ряды были выровнены исключительно:  кто-то  приложил  здесь  все
свое старание. Должно быть, в тот день библиотека  закрылась  как  обычно,
дежурный  библиотекарь  расставил  здесь  все  на  свои  места.  Придвинул
тщательно каждый стул - с точностью и аккуратностью, присущими только  ему
одному.
   Он живо представил себе эту картину. Должно  быть,  это  была  молодая,
очень педантичная леди. И больше она сюда уже не вернулась.
   Погибнуть, - подумал он, - не ощутив  полноты  наслаждения  жизнью,  не
познав  счастья  в  объятиях  любимого  человека.  Погрузиться  в   тяжкий
коматозный сон, чтобы умереть, - или,  может  быть,  вновь  ожить,  только
ужасным, безумным, бесполым, бродячим существом. И никогда не познать, что
значит любить и что значит быть любимым.
   Это похуже, чем стать вампиром.
   Он встряхнул головой.
   Пожалуй, хватит, - сказал он себе. - Сейчас не время для сантиментов.
   Наконец он дошел до указателя "Медицина". Это и было то, что он  искал.
Он проглядел заголовки на разделителях.
   Книги по гигиене, по анатомии, по физиологии (общей и специальной),  по
здравоохранению. Ниже - по бактериологии. Он выбрал  пять  книг  по  общей
физиологии и несколько книг по крови. Отнес их и поставил стопкой на  один
из пыльных столов.  Взять  ли  что-нибудь  по  бактериологии?  Он  постоял
немного, нерешительно разглядывая коленкоровые переплеты, и наконец  пожал
плечами.
   Какая разница? Больше - не меньше. Не сейчас - так потом.
   Он наугад вытащил еще несколько штук, и стопка  на  столе  увеличилась.
Всего девять  книжек.  Для  начала  достаточно.  Вероятно,  сюда  придется
возвращаться.
   Покидая научные залы, он взглянул на часы над дверью.  Красные  стрелки
застыли  в  положении  четыре  двадцать  семь...  Интересно,  какого  дня?
Спускаясь по лестнице, он рассуждал сам с  собою:  а  интересно,  в  какой
момент они остановились? Был ли день, или была ночь? Дождь или  солнце?  И
был ли тогда кто-нибудь здесь, в библиотеке?
   Что за чушь. Какая разница? - он недоуменно пожал плечами.
   Все возрастающая ностальгия  вновь  и  вновь  возвращающихся  мыслей  о
прошлом начинала его раздражать. Он знал, что это  -  слабость.  Слабость,
которую вряд ли можно себе позволить, если он хочет чего-то  добиться,  но
снова и снова ловил себя на том, что его уход в прошлое с каждым разом все
глубже и глубже и размышления о прошлом все больше  становятся  похожи  на
медитацию.  Погружаясь  в  воспоминания,  он  терял  контроль  над   своим
сознанием, и бессилие перед самим собой приводило его в бешенство.
   Отпереть массивную входную дверь изнутри оказалось так же сложно, как и
снаружи, и  выбираться  пришлось  снова  через  разбитое  окно.  Аккуратно
выкинув на асфальт книги, одну  за  другой,  он  спрыгнул  следом.  Собрал
книги, отнес их к машине и сел за руль.
   Отъезжая, он заметил, что поребрик, у которого стояла машина, окрашен в
красный цвет. Кроме того,  здесь  было  одностороннее  движение,  как  раз
навстречу. Он окинул быстрым взглядом улицу в оба конца  и  вдруг  услышал
свой собственный голос:
   - Полисмен! - кричал он. - Эй, полисмен!
   Что здесь смешного? Но больше мили он хохотал не переставая  и  не  мог
остановиться.


   Роберт Нэвилль отложил книгу. Он снова читал о лимфатической системе, с
трудом припоминая то, что было прочитано несколькими месяцами  раньше.  То
время он теперь называл "дурной период". То, что он читал тогда, никак  не
откладывалось в нем, поскольку никак и ни с чем не стыковалось.
   Теперь, кажется, ситуация была иной.
   Тонкие стенки кровеносных сосудов позволяют плазме  крови  проникать  в
прилегающие полости, образованные красными и белыми клетками.  Компоненты,
покидающие таким  образом  кровеносную  систему,  возвращаются  в  нее  по
лимфатическим сосудам,  влекомые  светлой  водянистой  жидкостью,  которая
называется лимфой.
   Пути возвращения в кровеносную систему  пролегают  через  лимфатические
узлы,  в  которых  происходит  фильтрация  шлаков,  что  предотвращает  их
возвращение в кровяное русло.
   И далее.
   Лимфатическая система функционирует за  счет  нескольких  стимулирующих
воздействий:  (1)  дыхание,  посредством  движения  диафрагмы   вызывающее
разность давлений во внутренних  органах,  которая  и  вынуждает  движение
лимфы и крови  в  противовес  действующей  силе  тяжести;  (2)  физическое
перемещение различных частей тела, связанное с  мускульными  сокращениями,
сдавливает лимфатические сосуды, что  также  приводит  лимфу  в  движение.
Сложная система клапанов не допускает обратного течения лимфы.
   Но вампиры не дышат. По крайней мере те, что уже умерли. Это  означает,
что, грубо говоря, половина их лимфатической системы не  функционирует.  А
это, в свою очередь, означает, что значительная часть  шлаков  остается  в
организме вампира.
   Размышляя об этом, Роберт Нэвилль, конечно, имел в  виду  исходящий  от
них мерзкий запах разложения.
   Он продолжал читать.
   "Бактерии переносятся потоком крови..."
   "...Белые кровяные тельца  играют  основную  роль  в  механизме  защиты
организма от бактерий".
   "Сильный    солнечный     свет     быстро     разрушает     большинство
микроорганизмов..."
   "Многие   заболевания,   вызываемые    микроорганизмами,    переносятся
насекомыми, такими, как мухи, комары и пр...."
   "...Под  действием  болезнетворных   бактерий   организм   вырабатывает
дополнительное количество фагоцитов, которые поступают в кровь..."
   Он уронил книгу на колени, и она соскользнула на ковер.
   Сопротивляться становилось все труднее: чем больше он читал, тем больше
видел  неразрывную  связь  между  бактериями  и  нарушениями   кровеносной
деятельности. Но все еще ему были смешны те, кто  до  самой  своей  смерти
утверждал инфекционную природу эпидемии,  искал  микроба  и  глумился  над
"россказнями" о вампирах.
   Он встал и приготовил себе виски с содовой.  Но  бокал  так  и  остался
нетронутым. Оставив бокал рядом с баром,  Нэвилль  задумчиво  уставился  в
стену, мерно ударяя кулаком по крышке бара.
   Микробы. - Он поморщился.
   Ладно. Бог с ними, - устало огрызнулся он на самого себя. -  Слово  как
слово, без колючек. Небось, не уколешься.
   Он глубоко вздохнул.
   И все-таки, - убеждал он сам себя, - есть ли  основания  полагать,  что
микробы тут ни при чем?
   Он резко отвернулся от бара, словно желая уйти от ответа. Но  вопрос  -
это то, от чего не так-то легко отвернуться. Вопросы,  однажды  возникнув,
настойчиво преследовали его.
   Сидя в кухне и глядя на  чашку  дымящегося  кофе,  он  пытался  понять,
почему его разум так противится параллелям  между  микробами,  бактериями,
вирусами, и вампирами. Тупой ли это консерватизм, или страх того, что дело
окажется действительно в микробах, - и тогда задача примет совершенно  для
него непосильный размах?
   Кто  знает.  Новый  путь  -  единственный  путь  -  требовал  пойти  на
компромисс. Зачем же отказываться от какой-то из теорий. В самом деле, они
не отрицали друг друга. В них можно было найти некоторое взаимное  приятие
и соответствие.
   Бактерия может являться причиной для вампира, - подумал он, - тогда все
идет гладко.
   Все ложилось в свое русло. Он вел себя как мальчишка, который, глядя на
ручеек дождевой воды, хочет повернуть его вспять, остановить, лишь  бы  не
тек он туда, куда предписывают ему законы природы. Так и  он,  набычась  и
замкнувшись  в  своей  твердолобой  уверенности,  хотел  повернуть  вспять
естественную логику событий. Теперь же он разобрал свою игрушечную плотину
и выпрямился, глядя, как  хлынул,  разливаясь  и  захватывая  все  большее
пространство, высвобожденный поток ответов.
   Эпидемия распространялась стремительно. Могло ли так  получиться,  если
бы заразу распространяли только вампиры, совершающие свои ночные  вылазки?
Было ли этого достаточно?
   Ответ напрашивался сам собой, и  это  его  весьма  и  весьма  огорчало.
Очевидно,  только  микробы   могли   объяснить   фантастическую   скорость
распространения эпидемии, геометрический рост числа ее жертв.
   Он отодвинул чашку кофе.  Мозг  его  бурлил,  переполненный  догадками.
Похоже, в этом участвовали мухи  и  комары.  Они-то  и  вызвали  тотальное
распространение заразы.
   Да,  микробами  можно  было  объяснить  многое.  Например,  их  дневное
затворничество: микроб вызывал днем коматозное состояние, чтобы  уберечься
от действия солнечного света.
   И еще:  а  что,  если  окончательные  вампиры  питались  за  счет  этих
бактерий?
   Легкая дрожь пробежала по его телу.  Возможно  ли  это,  чтобы  микроб,
убивший живого, снабжал потом энергией мертвого?
   В этом следовало разобраться. Он вскочил и почти что выбежал  из  дома,
но в последний момент остановился, схватившись за ручку входной  двери,  и
нервно рассмеялся.
   О, Господи, - подумал он, - я, кажется, схожу с ума.
   Стояла глубокая ночь.
   Он усмехнулся и беспокойно зашагал по комнате.
   Как объяснить остальное? Колышек? - мозг его яростно сражался,  пытаясь
войти в рамки новой бактериологической аргументации.
   Ну же, ну! - подстегивал он себя.
   Смерть от колышка - это был пробный камень для новой теории. До сих пор
он не придумал ничего, кроме как смерть от потери крови. Но та женщина  не
поддавалась этому объяснению. Было ясно только, что сердце здесь абсолютно
ни при чем.
   В страхе, что новорожденная теория обрушится,  не  установившись  и  не
развившись, он перескочил к следующему пункту.
   Крест? Нет, микробы здесь ничего не объяснят. Почва? Бесполезно.  Вода,
чеснок, зеркало"
   Он  ощутил  дрожь  отчаяния,  неодолимо  разливающуюся  по  телу.   Ему
захотелось  закричать  во  весь  голос,  чтобы   остановить   взбесившееся
подсознание. Ведь он обязан был что-то понять!
   Проклятье! - где-то внутри него клокотала ярость.  -  Я  этого  так  не
оставлю!
   Он заставил себя сесть. Напряжение и дрожь не отступали,  и  ему  долго
пришлось успокаивать себя.
   О, милостивый Боже! Что со мной происходит, - думал он,  -  ухватившись
за догадку, я начинаю паниковать, когда оказывается, что она не может в ту
же секунду все мне объяснить. Наверное, я схожу с ума.
   Он потянулся за бокалом, который теперь оказался кстати. Держа  в  руке
бокал, он успокаивал себя, пока рука не перестала дрожать.
   - Все в порядке, мой мальчик. Будь терпелив. Скоро к тебе  придет  твой
Санта Клаус со своими замечательными ответами. И ты  перестанешь  казаться
себе Робинзоном, немного чокнутым мистером Крузо, брошенным в  одиночестве
на необитаемом острове ночи, окруженном океаном смерти.
   Вволю посмеявшись, он окончательно успокоился.
   А что, неплохо. Ярко, сочно. Последний в мире человек - почти что Эдгар
Гест.
   - Вот так-то лучше, - сказал он себе. - А теперь в кровать.  Ты  больше
не выдержишь. Твои эмоции разорвут тебя на  куски  и  разбросают  во  всех
направлениях. Да, с этим у тебя неважно...
   Для начала надо раздобыть микроскоп, первым делом, - повторял он  себе,
раздеваясь перед сном, - надо раздобыть микроскоп. И это будет первый шаг.
   Он   убеждал   себя,   пытаясь   преодолеть   сосущую   под    ложечкой
нерешительность, странно уживающуюся с  безумным,  беспорядочным  желанием
броситься в это исследование с головой, заняться им прямо сейчас.
   Он знал, как _надо_ действовать: спланировать  один  следующий  шаг,  и
только. Жажда деятельности раздирала его настолько,  что  он  почувствовал
себя больным, но продолжал твердить  про  себя:  "Это  будет  первый  шаг.
Первый шаг, черт бы тебя побрал. Это - первый шаг".
   Он рассмеялся в темноту, возбужденный ощущением предстоящей работы.
   Только одну еще задачу позволил он себе перед сном.  Укусы,  насекомые,
передача инфекции от человека к человеку - достаточно ли всего  этого  для
той чудовищной скорости, с которой шла эпидемия?
   Он так и заснул, размышляя над  этим.  А  около  трех  часов  утра  его
разбудила бушевавшая пыльная буря. И внезапно в его подсчетах  все  встало
на свои места.



11

   Первое его приобретение, конечно, никуда не годилось.
   Механика была настолько безобразной, что  любое  прикосновение  сбивало
настройку. Подача была разболтана, так что разные детали ходили  вразнобой
и наперекосяк. Зеркало слабо держалось  в  шарнирах  и  потому  все  время
уходило из правильного положения. Кроме того, не было посадочных мест  для
конденсатора или поляризатора. Объектив был только один, без карусельки, и
его  приходилось  выкручивать  каждый  раз,  когда   требовалось   сменить
увеличение. А прилагавшиеся объективы были отвратительного качества.
   Разумеется,  он  ничего  не  понимал  в  микроскопах  и   взял   первый
попавшийся.
   Через три дня он швырнул его в стену, замысловато выругался,  растоптал
то, что осталось цело, и вымел вместе с мусором.
   Успокоившись, он отправился в библиотеку и взял книгу по микроскопам.
   В следующий выезд он вернулся только после того, как отыскал  приличный
инструмент: с каруселькой на три объектива,  обоймой  для  конденсатора  и
поляризатора, хорошей механикой, четкой подачей, с ирисовой  диафрагмой  и
хорошим комплектом оптики.
   - Вот еще один  пример,  -  пояснил  он  себе,  -  как  глупо  выглядит
недоучка, рвущийся к финишу.
   - Да, да, да. Разве я возражаю...
   Но с большим трудом он заставил  себя  потратить  время  на  то,  чтобы
освоиться со всей этой механикой.
   Намучившись с зеркалом,  он  наконец  научился  ловить  лучик  света  и
направлять его в нужную точку за считанные секунды. Он освоился с  линзами
и объективами, ловко  подбирая  нужную  силу  от  одного  дюйма  до  одной
двенадцатой. Он учился наводить, поместив в поле зрения  кусочек  кедровой
смолы, и, опуская объектив, не однажды промахивался, так что сломал  таким
образом полтора десятка препаратов.
   За три дня  кропотливого,  напряженного  труда  он  научился  виртуозно
манипулировать  тысячей  зажимов,  рукояток,  микровинтов,  диафрагмой   и
конденсором так, что в кадр попадало ровно столько света, сколько надо,  и
изображение было почти идеальным. Таким  образом  он  освоил  все  готовые
препараты, которые у него были.
   Он никогда не подозревал, что у блохи такой богомерзкий вид.
   Гораздо труднее, как выяснилось впоследствии, было  готовить  препараты
самому.
   Несмотря на все его ухищрения, ему не удавалось избежать  попадания  на
образец частиц пыли. Поэтому под микроскопом всякий раз  оказывалось,  что
он приготовил для изучения груду валунов.
   Это было особенно трудно, поскольку пыльные бури продолжались, случаясь
в среднем каждые четыре  дня.  Пришлось  соорудить  над  приборным  столом
колпак.
   Экспериментируя с препаратами, он старался приучать себя  к  порядку  и
аккуратности. Он обнаружил, что поиски затерявшегося инструмента не только
тратят время, но и препарат за это время покрывается пылью.
   Сначала неохотно, но  затем  все  с  большим  и  большим  восторгом  он
определил все по своим местам. Предметные  и  покровные  стекла,  пипетки,
пробирки,   пинцеты,   чашки   Петри,   иглы,   химикалии   -   все   было
систематизировано, все под рукой.
   К своему удивлению, он обнаружил, что  постоянное  поддержание  порядка
доставляет ему удовольствие. Что ж, в конце концов,  во  мне  течет  кровь
старого Фрица, - однажды с удовольствием отметил он.
   Затем у одной из женщин он взял кровь. Не один день  потребовался  ему,
чтобы правильно приготовить препарат. В какой-то момент он даже решил, что
ничего не выйдет.
   Но на следующее утро, словно между делом, как событие, ровно  для  него
ничего не значащее, он поместил под  объектив  тридцать  седьмой  препарат
крови, включил подсветку, установил зеркало и окуляр, подстроил  конденсор
и диафрагму. И с каждой секундой его сердце билось все сильнее и  сильнее,
потому что он знал, что время пришло. Настал тот самый момент.
   У него перехватило дыхание.
   Следовательно, это был не вирус. Вирус нельзя увидеть в микроскоп. Там,
слегка подергиваясь, зажатый в пространстве между двух  стекол,  шевелился
микроб.
   Я назову его vampiris - думал он, не в силах оторваться от окуляра...
   Листая книги по бактериологии, он узнал, что  цилиндрическая  бактерия,
которую он обнаружил, называется бациллой,  представляет  собой  маленький
столбик протоплазмы и передвигается в крови при помощи тоненьких жгутиков,
торчащих из ее оболочки. Эти жгутики - флагеллы - энергично двигались, так
что бацилла,  отталкиваясь  от  жидкости,  довольно  быстро  перемещалась.
Долгое время он просто глядел в микроскоп, не в состоянии  ни  думать,  ни
продолжать свои эксперименты.
   Он думал о том,  что  здесь,  перед  ним,  теперь  находится  та  самая
причина, которая порождает вампиров. Он увидел  этого  микроба  -  и  этим
подрубил средневековые предрассудки, веками державшие людей в страхе.
   Значит, ученые были правы. Да, дело было в бактериях. И вот он,  Роберт
Нэвилль, тридцати шести лет от  роду,  единственный  оставшийся  в  живых,
завершил исследование и обнаружил причину заболевания - микроб вампиризма.
   Его захлестнула волна тягостного  разочарования.  Найти  ответ  теперь,
когда он никому уже не нужен, - да,  это  сокрушительный  удар.  Он  слабо
сопротивлялся, но волна депрессии уже овладела им. Он был  беспомощен,  не
знал, с чего начать. Теперь перед ним вставала новая задача, перед которой
он пасовал. Мог ли он надеяться, что тех, кто еще жив,  удастся  вылечить?
Он ведь ничего не знал о бактериях.
   Значит, должен узнать, - приказал он себе.
   Снова приходилось учиться.


   Некоторые виды бацилл в неблагоприятных  для  жизни  условиях  способны
образовывать тела,  называемые  спорами.  При  этом  клеточное  содержимое
собирается в овальное тело с плотной стенкой. Это  тело,  сформировавшись,
отделяется от бациллы и становится свободной  спорой,  обладающей  высокой
устойчивостью к физическим и химическим воздействиям.
   Позже, когда  условия  становятся  более  благоприятными,  спора  вновь
развивается, приобретая все свойства материнской бациллы.
   Роберт Нэвилль остановился возле раковины  и  крепко  взялся  за  край,
зажмурив глаза. В этом что-то есть, - настойчиво повторял он, -  именно  в
этом. Но что?
   Предположим, - начал он, - вампир не нашел крови.  Должно  быть,  тогда
условия  для  бациллы  vampiris