е звание, -  ответила  она,  -  новое  общество
делится на касты, и я принадлежу к высшей.
   Он пошевелил рукой, словно возвращая ей прикосновение.
   - Только нельзя... Нельзя... - он закашлялся кровью. - Нельзя, чтобы...
Чтобы оставалась только  жестокость.  Бездушие...  Голый  расчет...  Этого
нельзя допускать.
   - Но разве я могу, - начала она, но остановилась, встретив его  взгляд.
- Я попытаюсь, - сказала она и слабо улыбнулась.
   Он снова терял нить разговора. Боль  копошилась  в  его  внутренностях,
словно там резвился какой-то хищный зверек.
   Руфь склонилась над ним.
   - Роберт, - сказала  она,  -  пожалуйста,  послушай  меня.  Тебя  будут
казнить. Несмотря на то, что ты тяжело ранен. Они вынуждены будут  сделать
это. Эта толпа простояла там всю ночь. Они ждут. Они боятся тебя,  Роберт.
Ненавидят. Они требуют твоей смерти.
   Она выпрямилась и, расстегнув блузку, что-то вытащила из-под кружевного
корсета и вложила в ладонь Нэвиллю. Это был крошечный пакетик.
   - Это все, что я могу, - прошептала она, - так тебе будет легче."  Ведь
я же предупреждала тебя. Я же говорила тебе: уходи... -  ее  голос  звучал
надломленно, - ведь это тебе одному не под силу, их слишком много...
   - Да, я знаю, - слова его перемешивались с клокотанием.
   Она стояла над его койкой, и  на  мгновение  выражение  ее  лица  стало
естественнее, в нем вдруг ожили боль и сочувствие.
   Все это поза, - подумал он, - ее официозность, ее выдержка.  Все  поза,
начиная с того, как она вошла. Она просто боится быть самой собой.  И  это
можно понять.
   Руфь склонилась над ним и прикоснулась холодными губами к его, сухим  и
горячим.
   - Скоро ты будешь с нею, - торопливо шепнула она, выпрямилась,  и  губы
ее словно плотно сомкнулись, возвращая на лицо маску отчуждения.
   Она поправила и застегнула блузку, снова взглянула на него и  движением
глаз указала на зажатый в его руке пакетик.
   - Прими это. Не откладывай, у тебя мало времени,  -  прошептала  она  и
быстро отвернулась.
   Он слушал, как удалялись ее шага. Затем хлопнула дверь. Затем  в  замке
повернулся ключ. Он закрыл глаза и почувствовал, как из-под опущенных  век
пробиваются горячие, сухие слезы.
   Прощай, Руфь.
   Прощайте, все и все.
   Он набрал в легкие побольше воздуха и, помогая себе  руками,  попытался
сесть. В груди взорвалась боль, сталкивая его разум в  бездонную  пропасть
коллапса, но он собрал все свои силы и удержался  на  краю.  Он  заскрипел
зубами и встал. Ноги не слушались, ходили ходуном, он  едва  не  упал,  но
поймал равновесие и сделал шаг к окну... Еще один...
   Вцепившись руками в оконную раму, он  глядел  вниз.  Улица  была  полна
народа. Было  раннее  утро,  еще  не  отступили  ночные  сумерки,  и  люди
копошились внизу серой массой, издавая звук, похожий  на  гудение,  словно
скопище  насекомых.  Вцепившись  бескровными  пальцами   в   решетку,   он
лихорадочно вглядывался в них, пытаясь разглядеть их лица. И вдруг  кто-то
заметил его.
   Мгновенный ропот прокатился по толпе, раздалось несколько криков, и все
стихло.
   Наступила тишина, словно толпу накрыли плотным одеялом.  Они  стояли  и
все, как один, смотрели на него, обратив к нему свои бледные  лица.  А  он
глядел на них. И вдруг он понял: это же я не в норме, а не  они.  Норма  -
это понятие большинства. Стандарт. Это решает большинство, а не  одиночка,
кто бы он ни был.
   Это внезапное откровение соединилось в нем с  тем,  что  он  видел:  их
лица, искаженные страхом, ужасом, ненавистью,  -  и  он  ощутил,  как  они
боятся его, как он ужасен. Он  -  чудовищный  выродок.  Для  них  он  куда
опаснее той инфекции, жить  с  которой  они  уже  приспособились.  Он  был
монстром, которого до сих пор никто не мог поймать, никто не мог  увидеть.
Доказательством его существования были лишь окровавленные трупы их близких
и возлюбленных - он ощутил и понял, кем он был для них, и  глядел  на  них
без ненависти.
   Он сжал в пальцах пакетик с пилюлями.
   Хватит жестокости. Хватит насилия. Пусть его смерть не станет еще одним
кровавым спектаклем.
   Роберт Нэвилль глядел на новых людей, владевших  этим  новым  миром,  и
знал, что ему нет среди них места.
   Он знал, что, как и вампиры, он стал анафемой, ночным кошмаром. Он  нес
людям ужас и  страх,  и  его  следовало  уничтожить.  И  все  происходящее
представилось ему повторением прошлого, только  вывернутым  наизнанку.  Он
вдруг  увидел  происходящее  с  той  кристальной  ясностью,  которая   все
расставляет по своим местам, и ощущение понимания восхитило его,  заставив
на мгновение забыть о боли.
   Хриплый кашель вперемешку с кровью напомнил ему о действительности.  Он
прислонился к стене и стал поспешно  заглатывать  пилюли,  торопясь,  пока
сознание вновь не оставило его.
   Круг замкнулся, - думал он, ощущая, как вечный сон вкрадывается  в  его
тело. - Круг замкнулся. Гибель рождает террор.  Террор  рождает  страх.  И
этот страх будет осенен новыми предрассудками... Так было, и так  пребудет
вовеки... и теперь...
   Я - легенда.