Майкл МУРКОК


                           ПЕС ВОЙНЫ И БОЛЬ МИРА

                               ГЛАВА ПЕРВАЯ

  Это случилось в год, когда ужасная судьба постигла сельчан и их детей и
когда я, впервые встретив Люцифера, был ввергнут в ад, так как Князь Тьмы
желал заключить со мной соглашение.
  
  До мая 1631 года я командовал нерегулярными соединениями пехоты, в
основном состоявшими из поляков, шведов и шотландцев. Я отделился от них
после грабежа и уничтожения города Маглебурга, когда мы выступили на
стороне армии католических мятежников под предводительством графа Иоганна
Барклая Тилли. Тогда нам удалось получить небольшую добычу в оплату за
трудную работу, которая удалась благодаря хитрости, заключавшейся в том,
что мы пустили по ветру маленькие надувные шары, к которым были привязаны
мешочки с порохом и город превратился в огромную пороховую бочку.
  
  Мои люди, разгоряченные борьбой и готовые на любые подвиги, хотели и
дальше сражаться на стороне мятежников, но им не нравилось обращение с ними
самого Тилли, и было решиено с ним распрощаться. Армия Тилли, несмотря на
свое мужество и отвагу, обладала скверным вооружением и оснащением, а
изменений в этом не предвиделось. Нам же требовалась передышка. Тогда мы
направились на юг, к подножию гор Гарца, где и хотели остаться на некоторое
время. Со временем я заметил, что кое-кто из моих людей хочет получить
несколько больше, чем вышло за компанию, причем за мой счет, и однажды
ночью я оседлал коня и продолжил свое путешествие в одиночестве, захватив с
собой при этом все продовольствие.
  
  Но и после того как я оставил своих людей, долго не удавалось
освободиться от ощущения смерти и опустошенности.
  Мир лежал при смерти и кричал от боли.
  
  К полудню я проехал мимо семи виселиц, на которых висели трупы мужчин и
женщин, миновал три колеса, где был распят мужчина и ребенок с вывернутыми
плечами. Приближаясь к остаткам кола, на котором был сожжен бедняга (ведьма
или еретик), я увидел белые кости, проглядывающие сквозь мясо и дерево, и
обожженные огнем.
  
  И не было ни одного поля, пощаженного огнем, каждый лес в нескольких
местах тлел. На дорогах лежал черный след копоти от черного дыма, который,
несомненно, появлялся в результате сжигания бесчисленного множества трупов
в разграбленных деревнях, селениях, уничтоженных в результате обстрела и
осады, и темным был мой путь, освещаемый только огнем сжигаемых деревень и
аббатств. Дни были черными или серыми, независимо от того, светило солнце
или нет: ночи были красными, как кровь, и белыми от бледной, как труп,
луны.
  Все вокруг было мертво или при смерти. Все было в отчаянии.
  
  Жизнь покидала Германию, и, возможно, весь мир-везде были только трупы.
Иногда я замечал какое-нибудь оборванное существо, которое пересекало улицу
передо мной, шатаясь и спотыкаясь. Часто это оказывалась старуха, и она
умирала прежде, чем я подъезжал к ней.
  
  На полях сражений даже сами вороны лежали мертвыми в остатках своих
трупных пиршеств, еще с кусками гнилого мяса в клювах. Глаза их
бессмысленно таращились в пустоту, а может быть и дальше, в бесконечность,
где еще могла оставаться надежда.
  
  И я начал подозревать, что сам я и мой конь остались единственными еще
живыми существами только благодаря счастливой случайности или счастливой
судьбе. Если у Господа и было желание уничтожить мир, то именно это сейчас
происходило.
  
  Я наловчился убивать с легкостью, изяществом, хитрой сноровкой, не
сомневаясь. Мое коварство всегда было неожиданным и решительным, когда дело
доходило до богатства или совершенствования воинского искусства. Часто я
пытал, и сострадание не просыпалось во мне. Я знал, какие нужно
предпринимать шаги, чтобы достичь своих целей вне зависимости, шел разговор
о меркантильных интересах или о стратегических планах.
  
  Я понимал, как надо успокоить жертву, подобно тому, как какой-нибудь
пастух успокаивает козу. Я стал блестящим вором скота и зерна, чтобы моим
солдатам было что есть, и чтобы они служили мне так долго, насколько это
было возможно.
  
  Я был действительно хорошим капитаном наемного воинства, рыцарем удачи,
которому каждая опасность, будь то чума или оспа, даже не приходила в
голову.
  
  Я был капитан Ульрих фон Бек и, думается, мне улыбалось счастье.
  
  Доспехи, которые я носил-шлем, нагрудный панцирь, поножи и перчатки,-были
самвми лучшими, так же, как и просоленная потом рубаха, кожаные штаны и
сапоги. Свое оружие я заимствовал у богатых людей, которых мне приходилось
убивать: пистолеты, меч, кинжалы и мушкеты-все сработанное лучшими
мастерами. А мой конь был рослым и выносливым и стоил дорого.
  
  У меня не было шрамов на лице, никаких отметин от болезней, и мое
здоровье было таким, что при необходимости я сам мог поддерживать свой
авторитет.
  
  Люди считали меня хорошим командиром и хорошо служили под моим началом. Я
получил заслуженную известность, а с ней и прозвище, которое часто
использовалось вместо моего настоящего имени-Пес войны. Говорили, что я
рожден для войны, и это мне льстило.
  
  Я родился в семье набожного дворянина, живущего в своем родовом замке. Он
заботился о своих арендаторах и их благополучии, чтил Бога и высоких господ
и был воспитан в понятиях прошлого, если не в традициях греков и римлян, и
когда пришел час, по своим мировоззрениям и представлениям был причислен к
лютеранской вере. Среди католиков он был известен своим дружелюбием, а
однажды он спас одного еврея, которого разбушевавшаяся толпа хотела убить
на городской площади. Можно сказать, что он был терпим к любому созданию
божьему.
  
  Когда мать после рождения моей младшей сестры (я был единственным сыном)
умерла во цвете лет, он очень горевал и умолял Бога забрать его вместе с
нею на небеса. По прошествии времени горе притупилось, и, следуя
божественному велению, он стал заботиться о слабых и бедных и все свои дни
тратил на попытки вернуть этих бедняг на путь и стинный.
  
  Меня обучали музицированию и танцам, фехтованию и верховой езде так же,
как латинскому и греческому языкам. Я был ознакомлен со священным писанием
и комментариями к Библии.
  Обо мне заботились, чтобы я хорошо выглядел, был мужественным и
богобоязненным, и каждый человек в замке Бек любил меня.
  
  К 1625 году я стал хорошо образованным и убежденным протестантом, лишь
отчасти интересующимся интересуется войнами и другими делами, происходящими
в мире.
  
  Но однажды я критически взглянул на свое существование и с этих позиций
решил пересмотреть критически свои взгляды на Господа и все то, что я узнал
о нем.
  
  Следуя своим убеждениям, я принял участие в военной кампании и был принят
на службу к Великому королю Кристиану Датскому, обещавшему тогда помощь
бемским протестантам.
  
  Под началом короля Кристиана служил целый ряд господ и их слуг-все без
сомнения протестанты, почти все набожные.
  Войско состояло из выходцев из Франции, Швеции, Богемии, Австрии, Польши,
России, Венгрии, Фламандрии и других стран, таких, как Испания, и конечно
же, представителей почти всех германских земель.
  
  Получив порядочную долю разочарования, я был полон презрения к
безответственным мечтаниям и выяснил, что мои соратники имеют полный
комплект таких недостатков, как врожденная злость, ненависть и безбожность,
независимо от того, были ли это принцы, дворяне или крестьяне.
  
  
  К 1626 году я научился лгать так же гладко, как и остальные
военачальники, более или менее известные, во имя того, чтобы достичь целей,
которых никакими другими путями достичь невозможно. Что касается меня
лично, то я не слишком заботился о своем одиночестве и во всем полагался
только на удачу.
  
  Маглебург, как ничто иное, подтвердил мои взгляды на жизнь: к тому
  времени, когда мы покинули город, большинство из его
тридцати тысяч жителей было уже мертво. Из пяти тысяч выживших практически
все были женщинами, и в их судьбе сомневаться не приходилось.
  
  Тилли, благодаря своему безумию, разрешил католическим священникам
предпринять попытку переженить женщин и мужчин, которых он захватил силой,
но все эти старания пропали впустую.
  
  Необходимое для продолжения кампании продовольствие сгорело вместе с
городом, удалось спасти только вино, и в именно им мои люди заполняли
пустоту своих желудков.
  
  Разумеется, все они перепились. Маглебург переполняли люди и трупы, и
зачастую нельзя было точно определить, где мертвый человек, а где мертвецки
пьяный.
  
  Среди моих солдат прошел слух, что Фалькенберг, фанатичный протестант,
хочет полностью предать город огню, чтобы в нем уже никогда не могли жить
католики, но для умирающих и раненых это уже не играло никакой роли. И
последующие годы протестантам приходилось представлять маглебурскую
"милость"-убежище католикам, но теперь каждый, кто считал Фалькенберга
Инициатором поджога, желал ему долгих лет жизни и называл Маглебург
протестантской "Лукрецией", которая защищала их честь ценой жизни. Мне все
это было безразлично.
  Вскоре я отдалился от Маглебурга и моих солдат на день пути. Когда я
  перевалил горы и достиг первых дубовых рощ северных
отрогов великих Тюринских лесов, угарная вонь и болезни остались позади.
  
  Здесь царил покой. Стояла весна, листья были зелеными, а их аромат вновь
и вновь волновал кровь.
  
  Меня все еще преследовали картины смерти и хаоса. Тишина лесов казалась
мне искусственной. Я все время ожидал засады.
  
  Я не давал себе расслабиться, подозревая, что деревья могут скрывать
разбойников, или под копытами моего коня в любой момент может открыться
яма-ловушка, искусно замаскированная под слоем прелых прошлогодних листьев
и упавших сучьев.
  
  Предчувствие заставило меня подумать, что смерть и разрушение проникли
даже сюда. Но я был благодарен и за такое подобие спокойствия. После того,
как в течение двух дней не встретилось никакой опасности, я подметил, что
для улучшения самочувствия мне необходимо поспать хотя бы несколько часов.
Выспавшись, я с огромным удовольствием перекусил и запил еду чистой
ключевой водой, показалавшейся мне необычайно вкусной благодаря тому, что
не отдавала трупным запахом, который, к примеру, можно встретить у воды на
всем протяжении Эльбы.
  
  И все же меня тревожило, что хотя я и старался как можно тише пробираться
по лесу, не заметил никаких проявлений жизни...
  
  Тишина висела над всем, что окружающим, и я был благодарен провидению за
спокойствие моего продвижения. Только стук копыт коня в недвижимом воздухе
передавался листьями на деревьях и заставлял их дрожать, так что ветки
слегка двигались, создавая некоторое подобие жизни, но и оно наводило на
меня мысль о том, что за мной наблюдают.
  
  Было тепло, и я посчитал больше чем счастьем снять шлем и нагрудный
панцирь, но сдержал себя и заснул во всем облачении, как был, положив руки
в перчатках на рукоять меча, готовый выхватить его.
  
  Я начинал думать, что здесь каким-то образом остался уголок Зеленого Рая,
который, по преданию, раньше находился в таинственной стране между небом и
землей.
  
  Я ни в чем не был убежден и делил взгляды на мир с нашими современными
алхимиками, анатомами, врачами и астрологами:
  все свои страхи я объяснял кознями таких сил, как духи, демоны, евреи или
ведьмы, и для этой потусторонней части жизни не мог найти объяснения.
  
  Поблизости не было ни армий, которые могли бы нарушить дикость глуши, ни
больших зверей, ни появляющихся внезапно охотников-ни единого признака
присутствия человека.
  
  Казалось, лес оставался неизменным с самого начала времен. Подушка из
  опавших прошлогодних листьев была мягкой и
удобной, а деревья смыкали надо мной свои кроны. Я питался грибами и
трюфелями, а мой конь получил вдоволь свежей травы.
  
  Вверху, сквозь кроны деревьев, проглядывало среди листвы голубое небо,
солнце щедро изливало свой свет на мир. Но ни одной бабочки не было видно в
этих лучах, ни единой букашки не сидело на листьях лесных цветов, ни одной
гусеницы не проползло в чаще травяных стеблей, чтобы насытить землю
перегноем.
  
  И я думал, что это, возможно, часть мира, которую забыли заселить,
какой-то забытый уголок, упущенный во время последнего дня творения. Я был
Адамом, который ищет свою Еву, чтобы дать начало человечеству. Даже если бы
Господь позже разуверился в необходимости человечества, в этом живом уголке
природы все осталось бы неизменным. Но я пришел к выводу, что в этом лесу
что-то произошло с животной жизнью, возможно, болезнь или другая напасть.
  
  Каково же было мое удивление, когда однажды после полудня, выехав из
леса, я увидел перед собой поросший цветами холм, увенчанный самым
прекрасным строением, из виденных мной-искусное сооружение с тонкой резьбой
по камню, сочетающей желтый цвет солнечных лучей с белым и голубым цветами,
с устремленными вверх остриями шпилей башен и застекленными витражами окон.
Мне тут же подумалось, что это место сосредоточения тишины, ее сердце.
  
  Каким образом этот замок мог сохранять тишину так, что его не было
заметно сразу? Не хотелось нарушать эту тишину.
  
  Первым порывом было двинуться вперед, но мужество покинуло меня. Я начал
подозревать, что тут что-то нечисто.
  
  Тропинка, поднимавшаяся на холм, была окружена цветами и чудесно
пахнущими кустами сирени, у стен замка они образовали аллею, мощеную
камнем. Постепенно кусты переходили в террасообразные садики, окруженные
балюстрадами, со статуями и аккуратно оформленными цветочными клумбами.
  
  Это был полный мирной жизни уголок, на котором совершенно не отразилось
война. Приближаясь к замку и направляя коня вверх по мощеной камнем тропе,
то я время от времени выкрикивал приветствия, просил гостеприимства и
называл свое имя, как этого требовал повсеместно принятый этикет, но никто
не отвечал. Окна с темными стеклами блестели, как глаза безобидной ящерицы,
но я не видел ни одного человеческого лица и не слышал голосов.
  
  Спустя некоторое время я достиг внешней ограды и поскакал под сенью
садовых растений, попав в прелестный дворик, большее место в котором
занимали старые деревья, вьющиеся растения и колодец с журавлем,
возвышающимся посредине двора. На этот двор выходили двери почти всех
помещений, но мне уже стало ясно, что ни единого человека здесь нет.
  
  Я спешился, набрал с помощью журавля ведро воды из колодца, чтобы помыть
коня, самого меня жажда не мучила. Набрав еще одно ведро, напоил его, затем
по ступеням поднялся на главный портал, подошел к обитым железом дверям и
распахнул их.
  
  Внутри было темно и безжизненно.
  
  Разумеется, здесь могли быть привидения. Я поднялся по ступеням наверх и
вошел в помещение, заставленное древними сундуками, ларями и завешенное
настенными коврами. Далее следовали жилые помещения, меблированные
соответственно вкусам богатого дворянина. Я сделал круг по комнатам во всех
трех этажах.
  
  Не было никакого беспорядка. Книги и манускрипты в библиотеке были в
прекрасном состоянии. Кладовые ломились от запасов копченого и сушеного
мяса, консервированных фруктов и овощей. В погребах я обнаружил пиво в
бочках и вино в бутылях.
  
  Все выглядело так, как будто жители покинули замок ненадолго и намерены
скоро возвратиться сюда. Не было ни малейшего намека на упадок, но
примечательно, что и здесь, так же, как и в лесу, не было заметно ни
малейшего следа животных, таких, например, как крысы или мыши, которых,
обычно, можно заметить рано или поздно.
  
  Немного поколебавшись, я подкрепился в кладовой теми продуктами, которые
были готовы к употреблению. После этого подождал некоторое время, чтобы
быть готовым в случае, если на пищу плохо отреагирует мой желудок.
  
  Псмотрев в окно, застекленное зеленым прозрачным пластиком, я увидел, что
мой конь все еще жив, а это значило, что вода в колодце не отравлена.
  
  Войдя в одну из башен, я поднялся до самого верха и открыл маленькую
деревянную дверь, ведущую на балкон. Здесь на маленьких клумбочках были
высажены цветы, овощи и просто газонная трава-они распространяли свой
аромат по всему зданию.
  
  Кроны деревьев надо мной были подобны мягким волнам спокойного и зеленого
моря. Окинув взглядом большую часть окрестностей, я не заметил ни малейшего
движения. Это меня успокоило.
  
  На белье не было никаких меток, платье, среди которого было некоторое
количество одежды, для разных возрастов обоих полов, она оказалась хорошего
качества, но, видимо, не принадлежала никому. Я вернулся на кухню, разжег
огонь в очаге и поставил кипятить воду для мытья. для смены я выбрал
подошедшие по размеру предметы из гардероба хозяев.
  
  Раздумывая, я пришел к выводу, что это, вероятнее всего, летнее имение
одной из богатых католических семей, которая еще не выбралась сюда из
своего родового замка, или не имела возможности это сделать, так как шла
война.
  
  Если это так, то я поздравил себя с везением.
  
  Я проиграл варианты проживания в одиночку, и пришел к выводу, что мне
необходим слуга и одна или две женщины, с кем я мог бы делить со мной
огромную удобную постель, которую я уже опробовал. Разве можно здесь жить
без всего этого?
  
  Было очевидно, что поблизости нет ни хуторов, ни охотничьих замков, ни
деревень, к тому же от меня потребовались бы не только наличные деньги, но
и умение руководить людьми.
  
  Дворянин, хозяин замка, видимо, специально отыскал тайный уголок леса,
чтобы построить здесь свою летнюю усадьбу.
  Очевидно, это был очень богатый аристократ из числа тех, кто во множестве
погиб на этой войне. Вполне можно было представить, что именно я сам помог
ему распространиться с бренной жизнью. Тут же мне пришло в голову, что сам
я далеко не являюсь богачом, и если будет необходимость сколотить
разбойничью шайку, то лучше этого имения найти просто невозможно.
  
  Этот замок, как мне показалось, вполне мог быть построен одним из старых
атаманов разбойников в те времена, когда немецкая земля управлялась
множеством мелких военачальников, державших в страхе население и
управлявших им.
  
  В этот вечер я зажег множество свечей, расположившись в библиотеке; на
мне было свежее белье, и я потягивал хорошее вино, рассматривая руководство
по астрономии, написанное учеником Каплера, и размышлял о своем отношении к
учению Лютера, утверждавшему, что разум является наибольшим врагом веры и
основных постулатах его религии. Он расценивал разум, как уличную девку,
готовую услужить всякому, кто того пожелает, но конечно же, его
умозаключения противоречили логике, как представляется католикам. Как
правило, сошедшие с ума люди видят в логике возможность овеществления
собственных безумных идей, в основном посредством силы угрозы, коварства
или кровопролития. Именно из таких людей впоследствии получаются тираны.
  
  Я задал моему коню овса и заснул без беспокойства, точно зная, что поля
сражений остались позади, однако надеясь проснуться, если кто-нибудь
попытается приблизиться к моему убежищу.
  
  Снов я не видел и под утро проснулся со свежей головой. Снова был теплый
  солнечный день. Я находился в приятной
дремотной расслабленности. Все, что можно было пожелать-это немного
птичьего щебетания под окном. Но мне нужно было позаботиться о себе вместо
того, чтобы нежиться в постели. Я спустился на кухню и соорудил себе
завтрак из маленького кусочка сыра, запив его небольшим количеством
водянистого пива.
  
  Для себя я решил, что проведу в этом прекрасном месте столько времени,
сколько будет возможно. Пока не было необходимости продолжать путешествие,
поскольку не было разгневанного хозяина, угрожающего намылить шею. Уже
давно я с недовольством относился к самому себе и не думал, что реакция
другого человека может существенно отличаться от моей собственной.
  
  Вечером я поднялся по лестнице на балкон башни, и в нескольких милях от
моего убежища заметил следы присутствия других людей. То ли лес был объят
огнем