им-то исступленным восторгом.
-- Это ведь солнце, да?
     У старого лесника внутри все перевернулось. В один короткий миг
страшная истина вдруг открылась ему. Он понял все. Понял причину
смятения, царившего в душе мальчика, его мертвенно-бледный цвет лица,
угнетенность, подавленность, немой, невысказанный вопрос в печальных,
уже недетских глазах, сокровенные слова, готовые сорваться с губ -- но
так и не срывавшиеся.
     И вот теперь он увидел солнце. Увидел впервые. И слова были
произнесены, вопрос задан -- хотя ответ на него был ясен уже без слов.
     -- Солнце, внук. -- Голос деда Мартына предательски задрожал. --
Солнце, малыш.
     -- Я так и знал, -- снова прошептал Игорь и неожиданно всхлипнул.
     -- Да что же они с тобой сделали, изверги! -- гневно закричал
вдруг лесник, и скрылся в доме.
     Ему было по-настоящему страшно.

     4.

     Приезд Игоря внес некоторое разнообразие в жизнь старого лесника.
Несмотря на нелюдимый нрав, он был искренне рад мальчику, справедливо
полагая, что ребенок не в ответе за грехи взрослых. Игорь приходился
ему не родным внуком: сестра деда Мартына, покинувшая этот мир еще
молодой, успела оставить потомство, последним отпрыском которого и был
Игорь.
     И все же контакт между дедом и внуком налаживался с трудом.
Лесник, привыкший к одиночеству и соседству бессловесных тварей, не
знал, чем занять мальчика, а Игорь, с опаской наблюдавший за дедом, не
решался первым нарушить молчание, хотя масса всевозможных вопросов
вертелась у него на языке.
     Стояли морозные погожие дни, весеннее солнце безудержно изливало
на землю свою живительную энергию. Все свое время Игорь проводил в
бесцельных скитаниях у озера Медвежьего либо катался на лыжах с крутых
берегов. Иногда долгими часами, углубившись в тайгу, чтобы не видел
дед, стоял на какой-нибудь лесной поляне и, задрал голову, смотрел на
солнце. Счастливая улыбка блуждала на его губах -- так после долгой
тяжелой болезни обычно улыбается выздоравливающий, чудом избежавший
смерти. Лишь первые солнечные лучи касались его лица, как щеки
вспыхивали ярким румянцем, а глаза искрились ответной теплотой и
бесконечной радостью обретенного счастья. Он превратился в настоящего
солнцепоклонника, солнце стало его идолом, богом, его судьбой.
     В эти сокровенные, переполненные светом и счастьем минуты, он
забывал обо всем на свете, весь мир переставал для него существовать,
все исчезало, уплывало в небытие, во тьму прошлой жизни, за толстые
бесконечные стены его сознания -- оставались только он и солнце. Только
они вдвоем, наедине.
     Он не знал, что дед Мартын не спускает с него глаз. Не знал, что
сердце старого лесника разрывается от боли и тоски. Дед Мартын был в
"пятьдесят восьмом" только однажды, и того единственного раза ему с
лихвой хватило, чтобы навсегда заречься от подобных поездок в это
гиблое место. Но даже в самых смелых мыслях своих лесник не мог
представить, что этот мрачный безымянный город навсегда лишен
солнечного света. И теперь, когда ужасная истина открылась ему, он
всерьез опасался за рассудок внука. Ему было искренне жаль мальчика,
жаль до слез, до боли, до отчаяния.
     Долгими ночными часами, когда сон не шел к нему, думал он о бедном
мальчугане, чья жизнь была исковеркана по вине высокопоставленных
безумцев -- и ярость тогда вспыхивала в груди старика; думал о том, как
согреет его теплым, ласковым словом, доброй, веселой шуткой, заботливым
взглядом, грубоватым, но мягким прикосновением руки. Думал о том, что
никогда не отпустит его от себя. И однажды вдруг понял, что полюбил это
одинокое, бесконечно одинокое, брошенное на произвол слепой судьбы
существо.
     Но годы, проведенные вдали от людей, сковали его язык, нужные
слова не шли на ум, и обоюдное безмолвие, воцарившееся в их доме,
грозило стать привычным способом общения между дедом и внуком.
     Если бы только дед знал, кал страстно желал разрушить стену
молчания и холода его внук! Но всегда проницательный и прозорливый,
когда дело касалось его таежных обязанностей, на этот раз старый лесник
глубоко ошибся: он уверял себя, что Игоря вполне устраивают
установившиеся отношения невмешательства в личные дела друг друга, и
предоставил мальчика самому себе.

     5.

     Но прошли дни, и как-то вечером лед отчуждения был сломлен. За
ужином дед Мартын смущенно откашлялся, исподлобья взглянул на внука и
сказал:
     -- Завтра я на весь день ухожу в тайгу. Пойдешь со мной, Игорь?
     -- Конечно, дедушка, конечно пойду! -- воскликнул мальчик, и глаза
его радостно заблестели. Старый лесник чуть заметно улыбнулся, теплая
волна внезапно прошлась по его сердцу, когда он услышал по-детски
наивное, но неожиданно родное, бесконечно близкое слово -- "дедушка".
Он похлопал Игоря по плечу и нарочито грубовато, неумело скрывая
неведомо откуда взявшуюся нежность в голосе, произнес:
     -- Тогда слушай, паренек, что я тебе скажу, и хорошенько
запоминай. Без этого тайга тебя не примет.
     Более часа дед Мартын раскрывал перед Игорем прехитрости таежной
науки, и еще столько же времени ушло на вопросы, которыми любопытный
мальчуган буквально засыпал деда. У обоих словно камень с души
свалился, когда они, уже заполночь, довольные и возбужденные, легли
спать.
     Утро выдалось ясным и тихим. Столбик термометра поднялся до минус
десяти, и теперь уже не оставалось никаких сомнений, что через
каких-нибудь пару дней весна окончательно вступит в свои права. С
рассветом став на лыжи, дед и внук вышли в путь. Дед говорил без
умолку, знакомя Игоря с тайгой -- со своею тайгой; он знал здесь каждый
куст, каждое деревце, каждый овраг, помнил все детали ландшафта, все
изгибы лыжни, все названия крохотных озерков, великое множество которых
рассыпано было по бескрайнему лесу рукой невидимого великана. Забыв обо
всех треволнениях минувших недель, Игорь отдался беззаботному счастью.
Доволен был и дед Мартын, внезапно осознав, что его знания и опыт нужны
не только бессловесной тайге и ее обитателям, но и кому-то из людей.
     Марс, верный пес деда Мартына, радуясь выпавшей на его долю
веселой прогулке, бурой тенью носился вдоль лыжни; зайцы и белки при
приближении лохматого чудища бросались врассыпную.
     Но случалось, старый лесник неожиданно останавливался, с тревогой
принюхивался, озирался по сторонам, замирал, долго глядя в чистое, без
единого облака, небо, качал головой и приговаривал:
     -- Не нравится мне все это, ох, не нравится. Видит Бог, быть беде.
     -- Что случилось, дедушка? -- шепотом спрашивал Игорь, боязливо
озираясь. -- Что тебе не нравится?
     Дед испытующе смотрел на внука, и в его старых серых глазах
мальчик читал печаль и тоску.
     -- Ничего, Игорь, ничего. Может, все еще обойдется...
     Но он и сам не верил своим словам.
     Безотчетная тревога передавалась и мальчику, хотя о ее причинах он
не знал. Правда, недавние события, заставившие население целого города
покинуть обжитое место, и ряд других, не менее странных, непонятных и
таинственных, порой оборачивающихся ужасными трагедиями и катастрофами,
прокатившихся по всей Земле подобно гигантской волне цунами и
заставивших человечество содрогнуться, -- вся эта вереница явлений,
природу которых не мог понять никто, довольно подробно освещалась в
мировой прессе, по радио и телевидению, и Игорь, хотя и страдал от
недостатка информации (единственным ее источником в "пятьдесят восьмом"
была местная газета, выходившая раз в неделю), все же был осведомлен о
них. Но таежная идиллия, в которую мальчик окунулся именно по вине этих
событий, затмила собой все тревоги той, далекой теперь, жизни, всю
мирскую суету и все людские проблемы, которыми жил и дышал
цивилизованный мир планеты. Он попал в райский уголок, и другого мира
для него не существовало.
     В полдень они остановились перекусить. Дед Мартын достал из
дорожной сумки два куска вяленой оленины, луковицу и несколько вареных
картофелин. Луковицу он аккуратно разрезал ножом на две равные
половины.
     -- На, держи, -- протянул он Игорю его часть импровизированного
сухого пайка.
     Мальчик с аппетитом набросился на еду. Дед с улыбкой смотрел на
него.
     -- Ну как, небось повкуснее будет ваших консервов?
     -- Еще бы! -- с трудом проговорил Игорь сквозь плотно набитый рот.
-- Когда вернусь, никто не поверит, что я ел настоящее оленье мясо!
     Лесник нахмурился.
     -- Знаешь, Игорь, -- медленно проговорил он, глядя куда-то вдаль,
-- живи у меня. Оставайся здесь навсегда.
     -- Я согласен! -- выпалил мальчик, но тут же осекся. -- А как же
мама, папа? Они тоже будут жить с нами? -- Голос его зазвенел от
сомнения.
     -- Вряд ли. -- Дед пожал плечам. -- Думаю, они не оставят свою
работу.
     -- Мама согласится, вот увидишь, дедушка, -- с жаром возразил
Игорь.
     -- Мама, возможно, и согласится, но Николай... -- дед замотал
седой головой. -- Нет, твой отец никогда не пойдет на это. Он слишком
фанатично предан своей работе, и ни за какие блага мира не променяет ее
на иную жизнь. Уж мне ли не знать своего племянника! -- В голосе
старика зазвучали жесткие нотки. -- Ради своей проклятой работы он
готов угробить даже собственного сына! -- Глаза его гневно сверкнули,
жилистый кулак с хрустом сжался.
     -- Но... как же... -- растерянно пробормотал Игорь.
     Дед прервал его жестом руки.
     -- Я знаю, что ты хочешь сказать, внук. Они твои родители, и ты
любишь их. Думаю, и они тебя любят... по-своему. Но пойми, Игорь, жить
так, как живут они, нельзя. Нельзя, понимаешь. Ты погибнешь, если
вернешься в тот мир, а я хочу, чтобы ты жил. Ты должен жить, паренек,
должен, понимаешь. Думаешь, я не вижу, как ты смотришь на солнце?
     Игорь густо покраснел.
     -- Я ведь никогда...
     -- Знаю. Ты никогда не видел солнце. По-твоему, это правильно?
Человек не может жить без солнца. Посмотри, на кого ты похож. Ходячий
мертвец. А ведь тебе всего лишь четырнадцать. Четырнадцать! А что с
тобой будет в двадцать? В тридцать? Бронхиальная астма, рак легких или
еще какая-нибудь гадость. Да ты и не доживешь до тридцати, парень.
     Дед Мартын поймал на себе испуганный взгляд мальчика и понял, что
увлекся.
     -- Я не хотел пугать тебя, Игорь, -- мягче сказал он. -- Все еще
можно исправить. Но ты должен понять, что я прав. Тебе нельзя
возвращаться в тот мир. В мир, в котором нет солнца.
     -- Что же мне делать, дедушка? -- совсем потерялся Игорь.
     -- Не знаю, -- глухо сказал лесник. И вдруг порывисто прижал внука
к себе. -- Поверь, паренек, я хочу тебе только добра. Живи у меня,
тайга исцелит тебя ото всех твоих хворей.
     Игорь молчал. В глазах его блестели слезы.
     -- Я должен был тебе это сказать, внук, -- продолжал дед Мартын
дрогнувшим голосом. -- Должен, понимаешь. А решать тебе. Тебе и твоему
отцу. Надеюсь, он все-таки не так слеп и, в конце концов, поймет, что к
чему. Поживем -- увидим, -- заключил он и взглянул на небо. -- Пора
трогаться, паренек, день уже пошел на убыль. Прости, если я сделал тебе
больно.
     Они двинулись дальше, лесник впереди, мальчик следом. Игорю
казалось, что что-то важное, незыблемое, вечное в один короткий миг
рухнуло, ушло из-под ног. Перед ним возникла дилемма, разрешить которую
было не так-то просто: жить здесь, в тайге, вдали от родителей -- либо
медленно умирать там, в том мире, где нет солнца. День потерял свою
привлекательность, и даже весеннее солнце больше не радовало его глаз
-- будущее вдруг открылось ему во всей своей откровенности и
безысходности. Теперь он смотрел на мир иными глазами, глазами
мальчика, который внезапно повзрослел.
     Прошел час.
     -- Стой!
     Дед Мартын крепко держал Игоря за плечо. Их путь пересекала
цепочка чьих-то следов.
     -- Это волки, -- чужим голосом произнес дед и медленно снял с
плеча ружье.
     -- Волки? Ну и что? -- удивился Игорь, вспоминая, что за
сегодняшний день они уже не раз пересекали волчьи следы.
     -- Это желтые волки, -- глухо пояснил лесник. -- Взгляни. Видишь?
     Мальчик нагнулся. Следы имели ярко-желтый цвет; желтизна окрасила
не только сами отпечатки волчьих лап, но и снег вокруг них.
     -- Осторожнее! -- предупредил дед. -- Не прикасайся к следам.
     Мальчик инстинктивно отдернул руку. Он уже знал, чем грозит одно
лишь прикосновение к пораженному желтизной предмету.
     -- Пойдем назад. -- Лицо деда Мартына было мрачным и серьезным. --
Будет лучше, если мы вернемся засветло.
     В сторожку вернулись без происшествий. Былой безмятежности больше
не было -- оба мужчины, и старый, и совсем еще юный, со всей ясностью
вдруг осознали, что страшные метастазы "желтого дьявола" дотянулись и
до их Богом отмеченного уголка земли.
     -- Это агония, -- прошептал лесник, тяжело опускаясь на грубо
сколоченный табурет.
     В тот день дед Мартын не проронил больше ни слова.

     6.

     Ночью Игорь проснулся от каких-то неясных звуков. Кто-то скребся
то ли в стену сторожки, то ли в окно. Игорь поднялся с постели и
прислушался. Все тихо. Почудилось. Нет, вот опять.
     Дед Мартын чуть похрапывал во сне, то и дело ворочаясь с боку на
бок. Сон его был явно неспокойным.
     Ночь стояла тихая, ясная, безветренная, полная луна роняла на
землю холодный мерцающий свет, рождая беспорядочные тени на голубоватом
снегу. Полная луна. В такую ночь из могил встают мертвецы. Мальчику
стало жутко.
     Снаружи доносилось чуть слышное похрустывание -- кто-то бродил
вокруг сторожки. С замирающим сердцем мальчик приник к окну. Лунный
свет сочился сквозь густую хвою гигантских сосен и через пыльное стекло
падал на его лицо. На какое-то мгновение Игорю снова показалось, что
тайга пустынна и череда ночных звуков -- всего лишь галлюцинация,
навеянная треволнениями минувшего дня и странными словам деда, но тут
что-то темное, бесформенное заслонило от него ночное светило. Холодок
пробежал по спине мальчика. "Медведь!" -- в страхе подумал он. Сквозь
стекло блеснули желтые, слабо фосфоресцирующие белки глаз. Лохматое,
трясущееся существо отпрянуло от окна, и тогда случайный лунный блик,
скользнувший по неведомому пришельцу, отчетливо высветил желтое лицо
мутанта -- трехглазое, с огромными струпьями обвисших ушей. Оно
корчилось в судорогах, изнемогая от душившего его беззвучного хохота и
повизгивая, будто подбитая собачонка. Завороженный, Игорь не мог
оторваться от окна, жуткое зрелище притягивало, парализовало волю.
Мутанта он видел впервые.
     -- Назад! -- Кто-то резко отдернул его от окна. Это был дед;
правой рукой он крепко сжимал двустволку, лицо его было бледно, губы
подрагивали. -- Не прикасайся к стеклу.
     Странное дело: Марса, верного дедова пса, не было слышно, пес не
подавал признаков жизни, хотя желтый пришелец барахтался в снегу
буквально в двух шагах от его конуры.
     Жесткая складка пролегла между седыми бровями деда Мартына.
     -- Этого еще не хватало, -- чуть слышно пробормотал он.
     Какое-то время мутанта не было видно. Но вот он снова очутился в
поле зрения обитателей сторожки. На этот раз он был не один, а тащил за
цепь отчаянно упирающегося Марса. Мутант громко сопел, повизгивая от
восторга, Марс же, вздыбив всю шерсть так, что стал похож на огромный
пушистый шар, с застывшим ужасом в собачьих глазах, выбиваясь из
последних сил, нехотя, беззвучно уступал превосходящей силе. Он был
обречен, древний инстинкт ясно говорил ему это. Когда скрюченные пальцы
мутанта сомкнулись на теле собаки, та исступленно взвизгнула, жалобно
заскулила и вдруг хрипло-хрипло завыла, густая, сочная желтизна в миг
покрыла шерсть несчастного животного. Пальцы деда до боли впились в
плечо Игоря. Оба мутанта -- и человек, и собака -- тотчас же скрылись в
ночном лесу. Вскоре тайга стихла, оставив лишь желтые следы на голубом,
испещренном тенями, снегу.
     Рано утром, едва только рассвело, дед Мартын взял ружье и
осторожно выскользнул за дверь, в утреннюю морозную прохладу,
строго-настрого запретив Игорю выходить из сторожки. Снег был истоптан
множеством желтых следов, но основные их скопления обнаружились у
крыльца, возлей собачьей конуры (бедный Марс!), теперь сиротливо
пустующей, и под одним из окон. Бревенчатый сруб в нескольких местах
ярко желтел в лучах утреннего солнца, а на стекле остались длинные
желтые полосы -- словно кто-то провел по нему грязными пальцами,
испачканными в желтой краске. Там, где мутанты оставили следы -- и на
снегу, и на стенах сторожки, и на стекле -- желтизна медленно
расползалась вширь, охватывая все новые участки.
     Около двух часов потребовалось старому леснику, чтобы огородить
зараженные участки -- где поленьями дров, где вбитыми в снег колышками,
где сухим валежником и еловым лапником. Потом он аккуратно обтесал
топором бревенчатые стены, там, где остались желтые отметины,
внимательно следя за тем, чтобы ни одна стружка, покрытая желтизной, не
коснулась его рук, лица и одежды; сгреб стружки вместе со снегом
широкой лопатой, которую обычно использовал для расчистки дорожек и
подступов к дому, и высыпал все в один из огороженных участков.
Внимательно оглядел лопату и топор и, выругавшись в бороду, зашвырнул
их туда же: несколько ядовито-желтых язв проступило на них. Язвы быстро
разрастались. Значительно быстрее, чем на снегу или стенах сторожки. В
сотни, тысячи раз быстрее. Дед Мартын нахмурился. "Ясно, -- догадался
он, -- эта зараза любит тепло. На холоде, тем более на морозе, она
растет медленно, очень медленно. Лопата и топор лежали в сенях, в
тепле, их температура была значительно выше нуля. Вот почему человек...
или собака, желтеют практически мгновенно. Живая плоть горяча даже на
морозе". Он представил, что произойдет через несколько дней, когда
столбик термометра резко поползет вверх и перевалит через нулевую
отметку -- весна есть весна, и приход теплых дней неизбежен -- и его
прошиб холодный пот. "Обречены. И нет исхода из этого ада".
     Он вернулся в сторожку, скользнул хмурым взглядом по притихшему
внуку, подошел к окну и осторожно вынул раму с желтыми разводами. В
оконный проем ворвался клуб морозного пара. Так же осторожно, держа
раму на вытянутых руках, вынес ее из дома и швырнул в пораженный
желтизной участок. Стекло жалобно звякнуло, наткнувшись на древко
лопаты, и рассыпалось. Потом он снова вернулся в дом и вместе с Игорем
залатал оконный проем листом фанеры. "На время сойдет, -- решил дед
Мартын, окинув оценивающим взглядом результаты своего труда. --
Застеклить можно и позже, если в этом вообще будет надобность", --
добавил он мысленно.
     Потом еще раз обошел свои владения, тщательно высматривая, не
остались ли где-нибудь на снегу или срубе незамеченные желтые следы.
Нет, все чисто. И только после этого разрешил Игорю покинуть сторожку.
     -- Запомни, парень, один неосторожный шаг, и ты станешь таким же
желтым безумцем.
     Широко открытыми глазами Игорь смотрел на следы, оставленные
ночным пришельцем. Всем нутром своим он ощущал, что над ними тяготеет
страшное проклятие, но понять, осознать, постичь это он не мог. Один
единственный вопрос вертелся у него на языке, вопрос, который задать
деду он так и не решился.
     -- Пойдем в дом, -- сказал дед Мартын, -- там и потолкуем. Думаю,
пришло время поговорить как мужчина с мужчиной.
     Аккуратно поставив ружье в угол, он уселся за стол и усадил Игоря
напротив. Сердце мальчика бешено забилось в груди, когда на нем
остановился пристальный взгляд деда.
     Дед Мартын долго подыскивал слова, не зная, с чего начать,
хмурился и нервно барабанил пальцами по потемневшей от времени дубовой
столешнице.
     -- Послушай, Игорь, и постарайся понять, -- сказал он наконец и
хрустнул пальцами. -- Я не разбираюсь в науках, но за тридцать лет
таежной жизни одну науку я все же постиг -- науку понимать Землю, ее
нужды, чаяния и боль. За эти годы я стал частью, плоть от плоти и кровь
от крови ее, проник в самую ее душу, и потому твердо убежден: она
серьезно б