Сергей Михайлов.
   Но ад не вечен


                                             Отшельнику с острова Патмос
                                                            ПОСВЯЩАЕТСЯ

                          Земля имеет оболочку; и эта оболочка
                          поражена болезнями. Одна из этих болезней
                          называется, например: "человек".

                                             Фридрих Ницше
                                             "Так говорил
                                             Заратустра"

                         Земля слишком уж долго была домом для
                         умалишенных!..

                                             Фридрих Ницше
                                             "К генеалогии морали"

                         Будет война, голод, смерть, разрушения.
                         Последние люди будут выползать откуда-то и
                         греть ладони около развалин. Но и они не
                         останутся в живых. Но знаете? Я
                         благословил бы такой конец. Что ж?
                         Человечество слукавило, сфальшивило,
                         заслужило свою гибель и погибло. Все! Счет
                         чист!

                                             Юрий Домбровский
                                             "Факультет ненужных
                                             вещей"

   Глава первая

                                      День прошел, а ты все жив...

                                                 Группа "Черный обелиск"

     1.

     Ядовито-желтое облако, вопреки всем законам природы, медленно
наползало с северо-запада. Оно ползло против ветра, ползло ровно,
уверенно, словно вдоль туго натянутой струны, притягиваемое невидимым
магнитом. А внизу, по земле, ползла зловещая его тень, оставляя за
собой прямой, как стрела, гигантский желтый след.
     След был нешироким, метров сто в поперечнике, но как только облако
проходило, он начинал расползаться, поражая землю своими желтыми
метастазами -- так расползается в небе инверсионный след от реактивного
самолета. Там, в этой желтой зоне, прежние, привычные формы жизни
мгновенно мутировали, трансформировались, превращались в жуткий
уродливый гротеск, словно бы сошедший с картины иллюстратора
фантастических романов о внеземных монстрах.
     Желтая жизнь жадно цеплялась за планету, и остановить ее
неумолимую поступь не могло уже ничто.

     2.

     Приход к власти демократических сил мало что изменил в жизни
города N-58. Сняли многокилометровые кумачовые лозунги, за одну ночь
исчезли портреты партийных лидеров, красный флаг на здании горсовета
сменился трехцветным российским полотнищем. Но бюст Ленина на главной
площади почему-то остался -- слишком уж кощунственным показалось
городским властям вот так сразу, за одну ночь, перечеркнуть прошлое.
Пускай стоит, авось времена изменятся, осторожно думали городские
головы -- и бюст вождя мирового пролетариата остался незыблем.
     Слишком многое связывает нас с прошлым, чтобы одним махом, в
одночасье вырвать его из людских сердец. Человек инертен, и никакие
новые веяния не приживаются по одному лишь росчерку пера -- нужно
время, и порой немалое.
     Но была еще одна причина, препятствовавшая крутому повороту в
сознании горожан. Безымянный город с безликой аббревиатурой вместо
названия относился к разряду закрытых и ни на одной карте, даже самой
подробной, обозначен не был. Концентратором людских ресурсов являлся
большой завод, а мозгом города считался некий исследовательский центр.
Все это скопом -- и город, и завод, и центр -- денно и нощно работало
на оборонную промышленность, или "оборонку", как кратко именовали эту
отрасль народного хозяйства сами горожане.
     Как и во многих подобных городах бывшего Союза, жизнь N-58
определялась нуждами военных ведомств, а военные, как известно, всегда
отличались повышенным консерватизмом. Резкий поворот суверенной России
во внешней политике и курс на сближение с Западом вылились в конверсию
и значительное снижение госассигнований на оборону, многие
перспективные проекты были заморожены, и даже космические исследования
потеряли былую значимость. Все это, без сомнения, не могло не тревожить
городские власти, которые, к слову сказать, представлены были в
основном людьми в военной форме. Новая политика и новые политики были
встречены ими весьма и весьма прохладно.
     Потому и соседствовал рядом с трехцветным российским флагом
незыблемый гранитный Ильич -- как символ старых, лучших времен в
смутную эпоху перемен и развала былой мощной военной империи.

     3.

     В ту зиму Игорю исполнилось четырнадцать лет. Он был невысок
ростом, бледен, худ, крепким здоровьем похвастаться не мог. Как,
впрочем, и все его сверстники из N-58: повышенная детская
заболеваемость была здесь обычным явлением.
     Свою четырнадцатую зиму Игорь встретил там же, где и тринадцать
предшествующих: в двухкомнатной квартирке, которую делил со своими
родителями и из окон которой открывался тоскливый вид на грязную
кирпичную стену котельной.
     Все эти годы он провел за бетонными стенами "пятьдесят восьмого"
-- если не считать, конечно, тех редких случаев, когда школьным
автобусом их вывозили за город. Детям необходим свежий воздух, твердили
умудренные опытом педагоги и убеленные сединами врачи из городского
госпиталя, и притихшую, посерьезневшую ребятню везли на "природу".
     Эти эпизодические выезды на "природу" чреваты были многими
опасностями и походили скорее на высадку санитарного десанта в
какой-нибудь забытый Богом тропический район, где свирепствовала по
меньшей мере бубонная чума или холера -- столь тщательно
инструктировались дети накануне поездки и столь усердно готовились к
этой операции сопровождавшие их взрослые.
     На то были особые причины.
     К бетонному периметру, оцепляющему город сплошным непроницаемым
кольцом, вплотную подступал чахлый, вымирающий лесок, который в свою
очередь обрамлял город вторым кольцом -- узким, рваным, с проплешинами,
просеками, черными стрелами асфальтовых дорог, расползающимися от
глухих городских стен подобно щупальцам гигантского осьминога. Дальше,
за лесополосой, до самого горизонта, тянулись лысые безжизненные холмы,
перемежаемые грудами мусора, залежами отходов химических производств и
отстойниками, парящими зловонным туманом и ядовитыми миазмами. И ни
единой деревушки, ни одного населенного пункта в радиусе ста
километров.
     Вот в этот-то лесок и наведывался порой, не чаще двух-трех раз в
год, старенький школьный автобус, битком набитый бледной детворой.
Здесь не слышно было насекомых, не пели птицы (их здесь просто не
было), и даже лягушки не квакали теплыми июньскими вечерами. Здесь не
цвели цветы. Листья -- там, где они еще остались -- и редкая трава были
серо-стального цвета, толстый слой липкой пыли покрывал землю и мертвые
стволы деревьев -- а таких здесь, в этом "саду Эдемском", было
большинство. Мутные маслянистые лужи, подернутые жирной нефтяной
пленкой, не пересыхали даже в самые жаркие летние дни и никогда не
замерзали зимой.
     В самом городе деревьев не было вовсе -- если не считать
полудюжины традиционных голубых елей у здания бывшего райкома.
     Но самое страшное было в другом: над этим городом никогда не
светило солнце.
     Небо над городом и районами, прилегающими к нему, затянуто было
белесой пеленой, не рассеивающейся никогда. Ни один солнечный луч не
мог пробиться сквозь нее, и лишь зимой, в сухие морозные дни, над
городом порой всплывало грязно-багровое расплывчатое пятно, освещая
землю мутным сумеречным светом. Ничего общего с солнцем оно не имело.
     Да и неба как такового, ясного, чистого, голубого неба, о котором
пишут в красивых книгах, неба, подернутого барашками легких облачков,
здесь не помнил уже никто. А дети, родившиеся и выросшие в "пятьдесят
восьмом", чья жизнь была замкнута в бетонном кольце городских стен, и
вовсе не знали о нем. Как не знали они о солнце.
     Здесь никогда не дул ветер. Вечно моросил легкий холодный дождь,
наполняя воздух сырой колючей пылью. Люди, и в особенности дети,
страдали от хронических бронхитов, астмы, пневмонии, туберкулеза,
страшной аллергии, многие умирали от странных, неведомых болезней,
ставивших в тупик местных врачей и заезжих светил медицины.
     Игорь не был исключением: целый сонм недугов гнездился в этом
тщедушном теле, подтачивая организм, сокращая и без того безрадостные и
скучные дни мальчика.
     Когда ему было пять лет, он, листая детскую книжку с яркими
картинками, впервые наткнулся на изображение солнца.
     -- Что это, пап? -- спросил он, удивленно тыча пальчиком в круглый
оранжевый шар в углу страницы. От шара во все стороны исходили прямые
оранжевые стрелы-лучи.
     Отец, как всегда занятый своими делами, пробормотал что-то
невразумительное и ушел от ответа. Мама, слышавшая вопрос маленького
сына, в тот вечер тихо плакала, запершись на кухне.
     На следующий день из дома исчезли все книжки с рисунками солнца.
Отец не желал создавать себе лишние проблемы.
     Среди взрослых существовало молчаливое соглашение: никогда, ни при
каких обстоятельствах не упоминать в разговорах с детьми о солнце, дабы
не подвергать их неустойчивую и еще не сложившуюся психику ненужным
потрясениям и стрессам. Солнце было вычеркнуто из их жизни, как были
вычеркнуты голубое небо, зеленая трава, пение птиц, летняя гроза,
шумный прибой океана, и еще многое, многое другое. Даже в школе учителя
старались избегать запретных тем, а география, природоведение и
астрономия сводились к перечислению полезных ископаемых, добываемых в
той или иной точке планеты, тщательному вызубриванию законов Кеплера и
умению переводить парсеки в световые годы и обратно. О Копернике и
Джордано Бруно не упоминалось вовсе: слишком тесно их судьбы связаны
были с солнцем.
     Нельзя сказать, что родители не любили Игоря, нет, это было не
так, просто оба, и отец, и мать занимали ответственные должности в
исследовательском центре и целиком, без остатка, отдавали себя работе,
суткам пропадая в лаборатории, забывая порой и о сне, и о еде, и о
собственном сыне. По мере своих сил и возможностей они заботились о
нем, в мечтах своих лелея надежду на то, что когда-нибудь, лет этак
через пятнадцать, их единственный сын вырастет и станет известным
ученым, которому суждено будет продолжить дело своих родителей. И, вне
всяких сомнений, он останется работать в "пятьдесят восьмом". Работать
на благо государства и во имя процветания оборонной промышленности. По
крайней мере, в этом открытых разногласий у них не было. Впрочем...
     Впрочем, в самой глубине души мама Игоря мечтала об иной судьбе
для подрастающего сына. Пусть будет кем угодно -- ученым, как того
хотел отец, артистом, сапожником, барменом в валютной забегаловке (а
почему бы и нет?) -- лишь бы не в этом проклятом городе. Сердце матери
чувствовало: этот город убьет его. Убьет наверняка, еще прежде, чем
мальчик встанет на ноги. Как два года назад убил соседскую девочку Машу
-- ей было тогда десять лет, -- с которой Игорь дружил едва ли не с
пеленок.
     Но эти крамольные, потаенные мысли она не смела высказывать никому
-- ни сыну, ни немногим друзьям, ни даже супругу. В первую очередь
супругу. Слишком фанатично относился к своей работе отец Игоря. Он бы
просто не понял ее и посоветовал бы обратиться к психиатру.
     В городе был всего один кинотеатр (впрочем, большего и не
требовалось), в котором месяцами крутили одни и те же фильмы. Раз в
месяц в городском клубе устраивались дискотеки, но и те часто срывались
из-за вето, накладываемого городскими властями: нечего, мол, нашей
молодежи трясти задами под ихний заграничный пилеж и скулеж. И тогда в
пустом клубе вместо долгожданных дискотек всю ночь напролет пыхтел и
надрывался сводный духовой оркестр, наполняя сонную атмосферу городка
бравурными маршами и классикой советского песнепроизводства. Иных
развлечений в городе не имелось.
     Правда, в каждом доме пылился обязательный телевизор, но ни один
из них никогда не включался. Город жил под своего рода экранирующим
куполом, и пробиться сквозь него не могла ни одна, даже самая мощная
телепередающая станция. Кое-как, с грехом пополам, еще работали
радиоприемники и допотопные радиолы, но и те больше боролись с
радиопомехами, нежели передавали что-нибудь вразумительное и
членораздельное.
     Игорь рос, предоставленный самому себе. Друзей у него было
немного, а с тех пор, как от астмы умерла соседская девочка Маша, его
единственная подруга, он вообще перестал знаться со своими
сверстниками. Учился он кое-как, подолгу пропускал занятия в школе в
связи с бесконечной чередой повторяющихся болезней, редко выходил во
двор, чтобы поиграть с другими детьми или покататься на велосипеде, и
почти никогда не ходил в кино.
     Единственное, чему он отдавал все свое свободное время -- а его у
него было более чем достаточно -- были книги. Он читал запоем, взахлеб,
проглатывал одну книгу за другой, коротал в одиночестве
долгие-предолгие вечера. Нет, он не был одинок, с ним вместе, в их
двухкомнатной клетушке со всеми удобствами, жили персонажи чудесных
произведений: отважные рыцари и прекрасные дамы, сошедшие со страниц
романов Вальтера Скотта и Дюма, быстроногие и коварные индейцы,
рожденные воображением Фенимора Купера и Майна Рида, герои поэм
Шекспира, Гете, Шиллера. Он читал Достоевского, Пушкина, Сервантеса,
Бальзака; "Консуэло" прочитал дважды, а "Хронику Амбера", зачитанную
буквально до дыр, целых четыре раза. Он читал все, что попадалось под
руку в городской библиотеке, благо, что библиотека в городе
действительно была хорошей. Мальчик жил в вымышленном мире полюбившихся
героев, а мысли его, всегда светлые, солнечные, переполненные
романтическими грезами, витали где-то там, в далеких тропических
странах, на берегах бурных морей, во дворцах восточных раджей и
средневековых замках королей-рыцарей. Там, где светило солнце.
     О солнце он знал, не мог не знать. Книги твердили о нем каждой
своей страницей, каждой строчкой, и никакие умолчания взрослых, никакие
запреты отца (который очень недоброжелательно относился к его увлечению
"пустыми книжонками", твердо убежденный в их негативном влиянии на ум
сына), -- ничто не могло скрыть от мальчика правду. Он никогда не видел
солнца, это так, но знал, что где-то оно все-таки есть. И страстно
мечтал взглянуть на него хоть одним глазком.
     Но даже в самых смелых, самых фантастических своих грезах он не
смел предположить, что мечте его суждено будет сбыться, и очень скоро.

     4.

     Весть о приближении необычного атмосферного явления, получившего
вскоре название "желтого облака", пришла в город по каналу
правительственной связи. По прогнозам метеорологов, ровно через две
недели, день в день, облако накроет город. Никто из горожан облака не
видел, но слышали о нем уже все -- слухи, подобно отраженной волне,
намного опережали само явление. Страх закрадывался в сердца людей,
сгоняя с их и без того невеселых лиц скупые улыбки и лишая покоя. Но
когда у бетонных стен, увенчанных сигнальной проволокой, появились
первые мутанты, городом овладела паника.
     Подошла уже середина апреля, но морозы все еще стояли под двадцать
пять-тридцать градусов -- весна в этом году явно запаздывала. Весть о
срочной эвакуации города обрушилась на людей внезапно и в первый момент
вызвала нечто вроде шока. Покидать благоустроенные квартиры и ехать
неведомо куда, с одной стороны, никому не хотелось, но с другой... в
самых потаенных уголках души, куда не было доступа никому, люди питали
отчаянную надежду когда-нибудь вырваться из ненавистного "пятьдесят
восьмого" и навсегда вычеркнуть его из памяти, как кошмарный сон.
Теперь, похоже, надежды становились реальностью.
     Так или иначе, но обстоятельства вынуждали в спешном порядке
бежать из обреченного города -- ведь город стоял на пути "желтого
облака", несущего смерть, безумие и безнадежную, беспросветную
желтизну.
     Мутантов становилось все больше и больше. Желтыми тенями бродили
они по городским окрестностям, оглашая близлежащие холмы и мусорные
горы диким воем и леденящим душу хохотом. Пораженные неведомым недугом,
они повсюду оставляли желтые следы, и смельчаки, отважившиеся выйти за
пределы города, не раз натыкались на цепочки этих жутких отпечатков,
отчетливо желтевших на свежевыпавшем снегу. Но после несчастного
случая, когда один из горожан не вернулся вечером в город, а спустя
двое суток был обнаружен бездыханным, замерзшим и абсолютно желтым в
трех километрах от бетонной стены, городские власти запретили жителям
покидать город под страхом суровой кары.
     Были мутанты горбатыми, приземистыми, косолапыми, с тремя глазами
и огромными слоновьими ушами. Их постоянно колотили судороги
неудержимого хохота, рвавшегося наружу из недр пораженных ядовитой
желтизной грудных клеток, при этом жалкие подобия лиц морщились в
уродливых гримасах. Они были безумны, безумны и абсолютно желты.
     Вереница грузовиков потянулась из города нескончаемым потоком,
увозя в неизвестность людей, оборудование и материальные ценности.
Работники секретных объектов, составляющие подавляющее большинство
населения города, подлежали эвакуации вместе с заводом и
исследовательским центром. У этих людей не было выбора, специфика их
работы и строжайшая дисциплина требовали от них беспрекословного
подчинения вышестоящему руководству. Вместе с ними покидали город и их
семьи.

     5.

     Но на долю Игоря выпала иная судьба. Посовещавшись друг с другом и
придя к мнению, что болезненный процесс адаптации на новом месте,
наверняка сопряженный с суетой, неустроенностью и нервотрепкой,
нежелательны для сына, родители мальчика решили на некоторое время,
пока все не утрясется, отправить его к деду Мартыну, старому леснику,
обитателю одинокой сторожки где-то в нехоженых лесах Восточной Сибири.
Деда Мартына Игорь видел всего раз в жизни, лет семь назад, когда тот
приезжал к ним погостить; тогда седой старик произвел на мальчика
неизгладимое впечатление, вызывая впоследствии ассоциации с чем-то
древним, былинным, богатырским. Потому он и пришел в такой восторг,
когда отец объявил о своем решении. Еще бы! Окунуться в жизнь, полную
приключений, романтики, суровой борьбы за существование, неожиданных
встреч с таежными обитателями, а долгими вечерами сидеть у весело
потрескивающего костра, бок о бок с чудесным, сильным дедом Мартыном и
слушать, слушать, слушать его нескончаемые истории о своем житие-бытие
-- ничего более заманчивого и восхитительного Игорю даже во сне не
снилось. И ко всему прочему, не нужно будет ходить в школу. Словом, нет
худа без добра, решил про себя Игорь.
     Но была у него еще одна мысль, тайная, невысказанная, жадная
мысль, заставляющая детское сердце бешено биться.
     Он увидит солнце. Солнце.
     В тот же день к деду Мартыну полетела телеграмма-молния.

     6.

     Прошлым летом снова зашел разговор об отпуске. У мамы была
давнишняя мечта, ставшая со временем ее идеей-фикс: съездить на юг, к
морю, поплескаться в теплой соленой воде, послушать мягкий,
убаюкивающий шум прибоя, полной грудью вдохнуть влажный морской воздух,
напоенный ароматами экзотики и субтропиков, понежиться под знойными
лучами кавказского солнца. Человек не может жить без солнца, и мама не
была исключением.
     Но из года в год идею долгожданного отпуска приходилось
откладывать до лучших времен -- то из-за болезни мальчика, которая
вдруг наваливалась на него с неожиданной силой, то из-за срочной
работы, которую спускали в исследовательский центр откуда-то "сверху",
то из-за осложнившейся политической обстановки. "Там стреляют, --
мрачно говорил отец. -- Лучше переждать".
     В то последнее лето поездка к морю снова не состоялась: город из
последних