в
окно, не смотрит ли в него Мак-Кенн. Никого  не  было.  Затем  сразу,  как
будто щелкнула камера фотоаппарата, невидимый взгляд исчез...
     Я повернулся к девушке. Она поставила на  прилавок  дюжину  ящиков  и
открыла их. На меня она смотрела искренне, почти ласково. Потом сказала:
     - Конечно, вы можете посмотреть все, что у нас есть. Мне очень  жаль,
что вы подумали, будто я безразлична к вашим желаниям. Моя  тетя,  которая
делает кукол, любит детей и не любит,  когда  люди,  тоже  любящие  детей,
уходят от нас неудовлетворенными.
     Это была странная маленькая речь, как будто повторенная под диктовку.
Но меня больше заинтересовало изменение, происшедшее с самой девушкой.  Ее
голос не был более безжизненным. Он звучал живо и бодро.  И  сама  она  не
была больше безжизненной. Она была оживлена, даже чересчур;  на  щеках  ее
появилась краска. Вся неопределенность исчезла из ее глаз -  они  смотрели
чуть насмешливо и даже слегка злобно.
     Я рассматривал кукол.
     - Они прелестны, - наконец сказал я. - Но может быть, у вас есть  еще
лучше? У меня сегодня особое событие - моей внучке исполняется  семь  лет.
Цена для меня значения не имеет, конечно, если она в пределах разумного...
     Она вздохнула. Я взглянул на нее. Ее глаза снова приобрели испуганное
выражение, блеск и насмешка исчезли из них.  Она  побледнела,  и  снова  я
почувствовал на себе незримый взгляд, еще более действующий, чем раньше. И
снова содрогнулся.
     Дверь за прилавком  открылась.  Подготовленный  дневником  Уолтерс  к
чему-то необычному, я все-таки был поражен видом мастерицы кукол. Ее  рост
и массивность подчеркивались размерами кукол и тонкой фигурой  девушки.  С
порога на меня глядела  великанша  с  тяжелым  лицом,  усами  над  верхней
толстой губой и весьма мужественным выражением лица.
     Я посмотрел на ее глаза и забыл  карикатурность  ее  лица  и  фигуры.
Глаза были огромные, блестящие, черные, изумительно живые. Как  будто  это
были духи-близнецы, не связанные с телом. Из них  словно  изливался  поток
жизненности, который вздергивал мои нервы, и в  этом  не  было  бы  ничего
угрожающего... если... если. С трудом я отвел глаза и взглянул на ее руки.
Она вся была завернута во  что-то  черное,  и  ее  руки  были  спрятаны  в
складках. Я снова поднял глаза и, встретившись с ее глазами, заметил в них
насмешку и неудовольствие. Она заговорила, и я сразу понял,  что  вибрация
жизни в голосе девушки  были  эхом  ее  приятного,  звучного  и  глубокого
голоса.
     - Вам не понравилось то, что показала моя племянница?
     Я собрался с мыслями и сказал:
     - Они все прекрасны, мадам... мадам...
     - Менделип, - сказала она вежливо, -  мадам  Менделип.  Вы  не  знали
моего имени, а?
     - К несчастью. У меня  есть  маленькая  внучка.  Я  хочу  чего-нибудь
красивого к ее седьмому дню рождения. Все, что я видел у вас, чудесно,  но
мне хотелось бы чего-нибудь особенного...
     - Чего-нибудь особенного, - повторила она,  -  еще  более  красивого.
Хорошо, может быть и есть. Но когда я особо обслуживаю покупателей, -  она
сделала ударение на слове "особо", - я должна знать, с кем имею дело.  Вы,
должно быть, считаете меня странной хозяйкой магазина, не так ли?
     Она засмеялась, и я поразился свежести, молодости, удивительно нежной
звонкости ее смеха.
     С явным усилием  я  заставил  себя  вернуться  к  действительности  и
насторожиться. Я вытащил из  чемоданчика  карточку  моего  давно  умершего
друга - доктора.
     - А, - сказала она, взглянув на нее, - вы врач. Ну, а  теперь,  когда
мы знаем друг друга, зайдите ко мне, я покажу вам своих лучших кукол.
     Она ввела меня в широкий, плохо освещенный коридор. Потом дотронулась
до моей руки, и снова я почувствовал странное приятное напряжение  нервов.
Она остановилась около двери и снова взглянула мне в лицо.
     - Здесь я держу моих лучших. Моих особенно хороших. - Она  засмеялась
и открыла дверь.
     Я перешагнул через порог и остановился,  осматривая  комнату  быстрым
беспокойным взглядом. Но это была не та чудесная комната, которую  описала
Уолтерс. Действительно, она была немного больше, чем  можно.  Но  не  было
изысканных старых панелей, ковров,  волшебного  зеркала  и  прочих  вещей,
превращающих комнату в земной рай. Свет  проходил  через  полузанавешенные
окна, выходившие в небольшой пустой дворик. Стены и потолок были  выложены
простым  коричневым  деревом.  Одна  из  стен  была   покрыта   маленькими
шкапчиками с деревянными дверцами.  На  стене  висело  зеркало,  оно  было
круглой формы, и на это кончалось сходство с описанием Уолтерс.
     В углу стоял обыкновенный камин. На стене  висело  несколько  гравюр.
Обыкновенный большой стол был завален кукольными одеждами, законченными  и
недошитыми.   По-видимому,   дневник   Уолтерс   был    все-таки    плодом
разыгравшегося воображения. И все же насчет самой мастерицы кукол, ее рук,
глаз, голоса, она была права...
     Женщина оторвала меня от моих мыслей.
     - Моя комната интересует вас?
     -  Любая  комната,  в  которой  творит   настоящий   артист,   должна
интересовать. А вы истинный художник, мадам Менделип, - ответил я.
     - Откуда вы это знаете? - спросила она задумчиво.
     Я сказал торопливо, осознав свой промах:
     - Не нужно видеть целую галерею картин Рафаэля, чтобы понять, что  он
мастер. Я видел ваших кукол.
     Она дружески улыбнулась. Затем закрыла за мной  дверь  и  указала  на
стул около стола.
     - Не обождете ли вы немного, пока я кончу одно  платьице?  Я  обещала
сделать его сегодня, и малютка, которая ждет его для своей  куклы,  должна
придти. Я быстро кончу.
     Почему же нет?
     Я сел. Она сказала мягко:
     - Здесь так тихо. А вы устали. Вы много  работали,  да?  И  вы  очень
устали.
     Я облокотился на спинку стула. Вдруг я почувствовал,  что  и  вправду
ужасно устал. На один момент я словно потерял сознание.  С  трудом  открыв
глаза, я увидел, что мадам села за стол. И тут я увидел ее руки.  Длинные,
выхоленные, белые... красивее их я еще не видел. Так же, как и глаз.  Они,
казалось, жили отдельно от ее тела. Она положила  руки  на  стол  и  снова
ласково заговорила.
     - Хорошо иногда придти в спокойный уголок, где царит  покой.  Человек
устает, очень устает.
     Она взяла со стола маленькое платье  и  начала  шить.  Длинные  белые
пальцы водили иглу, тогда как другая рука поворачивала  крошечную  одежду.
Как удивительно гармоничны были  движения  ее  длинных  белых  рук...  как
ритм... как песня... покой. Она сказала тихим прекрасным голосом:
     - Ах, сюда не достигает шум света. Все здесь  мирно...  и  тихо...  и
покой...
     Я отвел глаза от медленного танца ее рук, от мягких движений  длинных
тонких пальцев, которые так  ритмично  двигались.  Она  смотрела  на  меня
мягко, с нежностью... глаза ее  были  полны  того  покоя,  о  котором  она
говорила.
     "А ведь и вправду, не вредно немного  отдохнуть,  набраться  сил  для
предстоящей борьбы. Я устал. Я даже не сознавал раньше, как  я  устал.  "Я
снова стал смотреть на ее руки." Странные руки, как будто не принадлежащие
ее телу. Может это тело - только плащ, обертка, скрывающая настоящее тело,
которому  принадлежат  эти  руки,  глаза,  голос...  Оно  прекрасно,   это
настоящее тело..."
     Так думал я, следя за медленными ритмическими движениями ее рук.
     Она начала напевать какую-то странную песню, сонливую, баюкающую. Она
обволакивала мой усталый  мозг,  навевала  сон,  сон,  сон...  и  руки  ее
распространяли сон. А глаза звали - засни! засни!
     Вдруг  что-то  бешено  забилось  внутри  меня,  заставляя   вскочить,
сбросить это летаргическое оцепенение...
     Страшным усилием я вернулся на порог сознания, но знал,  что  еще  не
ушел из этого странного состояния. И на пороге полного  пробуждения  я  на
миг увидел комнату такой, какой ее видела Уолтерс.  Огромная,  наполненная
мягким  светом,  увешанная  старинными  коврами,  с  панелями   и   словно
вырезанными экранами, за которыми словно прятался кто-то,  смеющийся  надо
мной.
     На стене огромное полушарие чистой воды, в котором отражалась  резная
рамка; отражения колебались, как зелень, окружающая  чистый  лесной  пруд.
Огромная комната заколебалась и пропала.
     Я стоял около перевернутого стула, в комнате, где  заснул.  Мастерица
стояла рядом со  мной,  очень  близко,  и  смотрела  на  меня  с  каким-то
удивлением и печально как человек, которому внезапно помешали.
     Помешали! Когда она встала со стула? Сколько времени я спал? Что  она
делала со мной, когда я спал? Что мне помогло порвать паутину сна?
     Я хотел заговорить  и  не  мог.  Я  стоял  бессловесный,  обозленный,
униженный. Меня, который был так осторожен,  поймали  в  ловушку  голосом,
глазами, движениями рук, простейшим гипнозом.
     Что сделала  она,  пока  я  спал?  Почему  я  не  могу  двигаться?  Я
чувствовал себя так, как будто вся энергия моего тела ушла в  этот  разрыв
ужасной паутины сна. Ни один мускул не подчинился мне.
     Мастерица кукол засмеялась и подошла к шкапчикам в стене.  Мои  глаза
беспомощно следили за ней. Паралич не  ослабевал.  Она  нажала  пружину  и
дверцы шкапчика распахнулись.
     Там была кукла - ребенок. Маленькая девочка с прелестным  улыбающимся
личиком. Я посмотрел на нее и почувствовал холод в сердце. В ее  маленьких
сжатых ручках была игла-кинжал; и я  понял,  что  это  та  кукла,  которая
зашевелилась  в  объятиях  крошки  Молли,  вылезла   из   ее   колыбельки,
потанцевала у кровати и...
     - Это моя особенно хорошая!
     Глаза мастерицы не отрывались от  меня.  Он  были  наполнены  злобной
насмешкой.
     - Отличная  кукла!  Немного  неаккуратная,  правда;  иногда  забывает
принести домой свои книжки, когда ходит с  визитами.  Но  зато  послушная.
Хотите ее для вашей внучки?
     Она снова засмеялась молодым, сверкающим, злым смехом.
     И вдруг я понял, Рикори был очень  прав,  и  что  эту  женщину  нужно
убить. Я собрал все свои силы, чтобы прыгнуть на нее. Но  не  мог  двинуть
даже пальцем.
     Длинные белые пальцы дотронулись до  следующей  пружины.  Сердце  мое
сжалось - из шкапчика на меня смотрела Уолтерс! И она  была  распята!  Она
была как живая - казалось, я гляжу на девушку в обратную сторону  бинокля.
Я не мог думать о ней, как о кукле. Она была одета  в  форму  сиделки.  Но
шапочки не было - ее черные, растрепанные волосы свисали ей на лицо.  Руки
ее были вытянуты и через каждую ладонь  был  проткнут  маленький  гвоздик,
прикалывающий ее руки к стенке шкапчика. Ноги были босые, одна  лежала  на
другой и через обе был вбит в стенку еще один гвоздь.  Над  головой  висел
маленький плакатик: "Сожженная мученица".
     Голос мастерицы кукол был словно мед, собранный с цветов ада.
     - Эта кукла вела себя плохо. Она была непослушна.  Я  наказываю  моих
кукол, когда они себя плохо ведут. Ну, я вижу, вы  расстроились.  Ну,  что
же, она была достаточно наказана, можно простить ее... на время.
     Длинная белая рука протянулась к  шкапу,  вынула  гвозди.  Затем  она
посадила куклу, облокотив ее спиной о стену. Затем повернулась ко мне.
     - Может быть, вы  хотите  ее  для  своей  внучки?  Увы!  Она  еще  не
продается. Ей нужно еще выучить урок, тогда она сможет ходить с визитами.
     Голос ее вдруг изменился, потерял  свою  дьявольскую  сладость,  стал
полным угрозы.
     - Теперь слушайте меня, доктор Лоуэлл! Что, не думали,  что  я  знаю,
кто вы? Вы тоже нуждаетесь в уроке! - ее глаза заблестели. -  Вы  получите
свой урок! Вы дурак! Вы, претендующий  на  то,  чтобы  лечить  умы,  и  не
знающий ничего, что такое ум! Вы, считающий  ум  частью  машины  из  мяса,
крови, нервов и костей, считающий,  что  нет  ничего  такого,  что  вы  не
сможете измерить в своих дурацких пробирках  и  микроскопах,  определяющий
сознание как фермент, как продукт предмета клеток. Осел! Вы и  ваш  дикарь
Рикори осмелились оскорбить меня, вмешиваясь  в  мои  дела,  окружая  меня
шпионами. Осмеливаетесь угрожать мне, мне - обладающей древней  мудростью,
рядом с которой вся ваша наука ничего не  значит.  Идиоты!  Я  знаю  силы,
обитающие в мозгу, заставляющие двигаться  ум,  знаю  то,  что  живет  вне
мозга. Эти силы являются по моему зову. А вы думаете выставить против меня
ваши кухонные знания! Глупцы! Вы поняли меня?
     - Ты чертова ведьма, - хрипло крикнул я. - Ты - проклятая убийца!  Ты
сядешь на электрический стул раньше, чем твои черти помогут тебе исчезнуть
в преисподней.
     Она подошла ко мне, смеясь.
     - Вы предадите меня закону? Но кто поверит вам? Никто. То невежество,
которое вы насадили  своей  наукой,  явится  моим  щитом.  Темнота  вашего
неверия будет моей  неприступной  крепостью.  Идите,  забавляйтесь  вашими
машинками, глупец! Играйте с ними. Но не вмешивайтесь больше в мои дела.
     Голос ее стал смертельно спокоен.
     - Теперь вот что. Если вы хотите жить  и  хотите,  чтобы  жили  люди,
которых вы любите, уберите ваших шпионов. Рикори вы не спасете -  он  мой.
Но никогда не лезьте в  мои  дела.  Я  не  боюсь  ваших  шпионов,  но  они
оскорбляют меня. Уберите их сейчас же. Если к  ночи  они  будут  на  своих
местах...
     Она схватила меня за плечо и стала с  такой  силой  трясти,  что  оно
заныло. Затем толкнула меня к двери.
     - Идите.
     Я старался стать хозяином своей воли, поднять руки.  Если  бы  я  мог
сделать это, я бы убил ее как бешеного  зверя.  Но  я  не  мог  пошевелить
руками. Как автомат я пересек комнату до двери. Мастерица  открыла  ее.  Я
услышал странный шелестящий звук из шкапчика и с трудом повернул голову.
     Кукла Уолтерс упала. Ее руки были протянуты в мою сторону,  как-будто
оно умоляла меня взять ее с собой. Я видел ее ладони, проткнутые гвоздями.
Ее глаза глядели на меня.
     - Уходите, - повторила старуха, - и помните.
     Такими же связанными шагами я прошел через коридор и  лавку.  Девушка
посмотрела на меня своими туманными испуганными глазами. И  словно  чья-то
мощная рука тащила меня вперед. Я не в состоянии был остановиться и быстро
вышел на улицу.
     Мне показалось, что позади раздался насмешливый, злой и  одновременно
мелодичный смех мастерицы кукол.



                      14. МАСТЕРИЦА КУКОЛ НАНОСИТ УДАР

     В тот момент, когда я вышел на улицу, ко мне  вернулась  подвижность,
энергия и сила. Но, повернувшись, чтобы вернуться в лавку, я  в  метре  от
двери натолкнулся на что-то, похожее на невидимую стену. Я не мог  сделать
и шага, не мог даже протянуть руку, чтобы дотронуться до дверей. Как будто
в этом месте воля переставала функционировать, а руки и ноги  отказывались
слушаться меня. Я понял, что это  было  так  называемое  постгипнотическое
внушение, часть того же явления,  которое  держало  меня  в  неподвижности
перед мастерицей и отправило, как робота, вон из лавки.
     Я увидел подходящего ко мне Мак-Кенна, и  на  секунду  мне  в  голову
пришла сумасшедшая идея приказать ему войти и прикончить  мадам  Менделип.
Здравый смысл немедленно сказал мне, что мы не сможем дать правдоподобного
объяснения этому буйству  и  попадем  на  тот  самый  электрический  стул,
которым я только что грозился ей.
     Мак-Кенн сказал:
     - Я уже начал беспокоиться, док. Хотел уже вломиться сюда.
     - Пойдем, Мак-Кенн. Я хочу как можно скорее попасть домой.
     Он посмотрел мне в лицо и свистнул.
     - Вы выглядите так, словно выдержали битву.
     - Да, Мак-Кенн. И победа пока на ее стороне.
     - Вы вышли оттуда довольно спокойно. Не так, как босс, который словно
сбежал из ада. Что случилось?
     - Я скажу тебе позже. Дай мне успокоиться. Я хочу подумать.
     На самом деле мне хотелось  вернуть  себе  самообладание.  Мой  мозг,
казалось, был полуслепым, как  будто  я  попал  в  какую-то  исключительно
неприятную паутину и, хотя и вырвался, куски ее все еще цеплялись за меня.
     Несколько минут мы шли молча, потом сели в машину  и  поехали.  Затем
любопытство Мак-Кенна взяло верх.
     - Что вы все-таки думаете о ней? - спросил он меня.
     К этому времени я уже пришел к определенному решению. Никогда в жизни
я  не  испытывал  такой  гадливости,  такой  холодной  ненависти,   такого
неудержимого желания убить, какое возбуждала во  мне  эта  женщина.  И  не
только потому, что пострадало мое самолюбие. Нет, я был убежден в том, что
в задней комнате лавки жило чернейшее зло. Зло настолько нечеловеческое  и
неизвестное, словно мастерица кукол действительно явилась прямо из ада,  в
который верил Рикори. Не может быть компромисса с этим  злом,  а  также  с
мастерицей, в которой оно концентрируется.
     Я сказал:
     - Мак-Кенн, во всем свете нет ничего более злого, чем эта женщина. Не
позволяйте девушке снова проскользнуть сквозь ваши пальцы. Как ты думаешь,
она вчера заметила, что вы выследили ее?
     - Не думаю.
     - Увеличьте  количество  людей  против  фасада  дома  и  позади  его.
Сделайте  это  открыто,  чтобы  они  думали  (если,  конечно,  девушка  не
заметила, что за ней следили), что мы не подозреваем о другом выходе.  Они
решат, что мы верим в то, что они  выходят  невидимыми  через  переднюю  и
заднюю двери. Поставьте наготове две машины в начале и в конце той  улицы,
на которой они держат  гараж.  Будьте  осторожны.  Если  появится  девица,
следуйте за ней...
     Я остановился.
     - А дальше что? - спросил Мак-Кенн.
     - Я хочу, чтобы вы взяли ее, увезли, украли - как это там называется.
Это должно быть сделано совершенно тихо. Я полагаюсь на вас. Сделайте  это
быстро и спокойно. Вы знаете, как это делается, лучше, чем я. Но не  очень
близко от лавки, если можно. Засуньте девице в рот кляп, свяжите ее,  если
нужно. Затем хорошо обыщите машину. Привезите девушку в мой дом, со  всем,
что у нее найдете. Понимаешь?
     - Вы хотите ее допросить?
     - Да. Кое о чем. И еще. Я хочу посмотреть, что может сделать старуха.
Я хочу довести ее до какого-нибудь действия, которое даст нам  возможность
официально наложить на нее руки. Приведем ее  в  границы  законности.  Она
хочет иметь и невидимых слуг. Но я хочу пока отнять у нее всех кукол.  Это
поможет выявить остальных. По меньшей мере это обезвредит ее.
     Мак-Кенн посмотрел на меня с любопытством.
     - Она стукнула вас весьма чувствительно, док.
     - Да, Мак-Кенн.
     - Вы расскажете об этом боссу?
     - Может да, а может - пока нет. Зависит от его состояния. А что?
     - Дело в том, что  если  мы  будет  провертывать  такое  дельце,  как
похищение девицы, он должен об этом знать.
     Я резко сказал:
     -  Мак-Кенн,  я  сказал  тебе,   что   Рикори   приказал   безусловно
повиноваться мне. Я дал тебе приказание. Всю  ответственность  я  беру  на
себя.
     - Ладно, - сказал он, но я видел, что он еще сомневается.
     А почему бы в самом деле не рассказать все  Рикори,  если  он  хорошо
себя чувствует? Другое дело - Брейл. Зная его чувства к Уолтерс (я не  мог
заставить себя думать о ней, как о кукле),  я  не  мог  рассказать  ему  о
распятой Уолтерс. Ничто не удержит его тогда  от  нападения  на  мастерицу
кукол.
     Я  не  хотел  этого.  Но  я  чувствовал  ничем  необъяснимое  желание
рассказать о деталях своего визита как Рикори, так и  Мак-Кенну.  Я  отнес
это за счет нежелания показать себя в смешном виде.
     Около шести мы остановились возле моего дома. Перед тем, как выйти из
машины, я повторил свои распоряжения. Мак-Кенн кивнул.
     Дома я нашел записку Брейла о том, что он придет после обеда.  Я  был
рад  этому.  Я  боялся  вопросов.  Рикори  спал.  Мне  сказали,   что   он
поправляется с неслыханной быстротой. Я пообещал зайти к нему после обеда.
Потом я лег вздремнуть. Но спать я не мог. Как только я  начинал  дремать,
передо мной возникало лицо старухи, я вздрагивал и просыпался.
     В семь я встал, съел хороший сытный обед, выпил нарочно вдвое  больше
вин