Абрахам МЕРРИТ

                               ГОРИ,  ВЕДЬМА!




                                ПРЕДИСЛОВИЕ

     Я - врач,  специалист  по  нервным  и  мозговым  болезням,  занимаюсь
вопросами болезненной патологии и в  этой  области  считаюсь  знатоком.  Я
связан с двумя лучшими госпиталями Нью-Йорка и получил ряд наград в  своей
стране и за границей. Я пишу о том,  что  действительно  произошло.  Пишу,
рискуя быть узнанным, не из честолюбия, не потому, что хочу показать,  что
компетентные  наблюдатели  могут  дать  о  тех  событиях  вполне   научное
суждение.
     Лоуэлл не мое имя. Это псевдоним, так же как и все остальные имена  в
этой книге. Причины вы поймете позже. Я мог изложить эту историю  в  форме
доклада в одном из медицинских обществ, но я слишком хорошо знаю, с  какой
подозрительностью,  с  каким  презрением  встретили  бы  мои  коллеги  эту
историю, настолько противоположны общепринятым мнениям  многие  причины  и
следствия из фактов и наблюдений, которыми я обладаю.
     Но теперь, ортодоксальный медик, я  спрашиваю  самого  себя,  нет  ли
причин иных, чем те, которые мы воспринимаем? Сил и  энергий,  которые  мы
отрицаем только потому, что  наша  узкая  современная  наука  не  в  силах
объяснить их? Энергий,  реальность  которых  проявляется  в  фольклоре,  в
древних традициях всех народов. Энергий, которые мы, чтобы оправдать  наше
невежество, относим к мифам и суевериям.
     Мудрость - наука неизмеримо древняя, рожденная до истории, но никогда
не умиравшая, никогда целиком не исчезавшая. Секретная Мудрость,  хранимая
ее беззаветными служителями, переносившими  ее  из  столетия  в  столетие.
Темное пламя запрещенного знания,  горевшее  в  Египте  еще  до  постройки
пирамид, прячущееся под песками Гоби, известное сынам Эда (которого Аллах,
как говорят арабы, превратил в камень за колдовство за десять тысяч лет до
того, как Авраам появился на улицах  Ура  в  Халдее),  известное  Китаю  и
тибетским ламам, шаманам азиатских степей и  воинам  южных  морей.  Темное
пламя злой мудрости, мерцавшее в тени скандинавских  замков,  вскормленное
руками римских легионеров, усилившееся неизвестно почему  в  средневековой
Европе и все еще горящее, все еще живое, все еще сильное.
     Довольно  предисловий.  Я  начинаю  с  того  момента,  когда   темная
мудрость, если это была она, впервые бросила на меня свою тень...
                                                              Доктор Лоуэлл



                           1. НЕПОНЯТНАЯ СМЕРТЬ

     Я услышал, как часы пробили час ночи, когда  я  стал  подниматься  по
ступеням госпиталя. Обычно в это время я уже спал, но  в  этот  вечер  мой
ассистент Брейл позвонил мне и  сообщил  о  неожиданном  развитии  болезни
одного из наших пациентов. Я остановился  на  минуту,  чтобы  полюбоваться
яркими ноябрьскими звездами. И в этот момент к воротам госпиталя  подъехал
автомобиль. Пока я  раздумывал,  кто  бы  это  мог  быть  так  поздно,  из
автомобиля вышел человек, потом другой. Оба нагнулись, как  бы  вытаскивая
что-то. Затем они выпрямились, и я увидел между ними третьего. Голова  его
свисала на грудь, тело бессильно обвисло. Из машины вышел четвертый. Этого
я узнал. Это был Джулиан Рикори, личность, известная  в  преступном  мире,
продукт закона о запрещении спиртных напитков. Если бы я и  не  видел  его
раньше, я все равно узнал бы его - газеты давно  познакомили  меня  с  его
лицом и фигурой. Худой и высокий,  с  серебристо-белыми  волосами,  всегда
прекрасно одетый, с ленивыми движениями, он больше  напоминал  джентльмена
из респектабельного  общества,  чем  человека,  ведущего  темные  дела,  в
которых его обвиняли.
     Я стоял в тени незамеченный. Теперь я вышел на  свет.  Пара,  несущая
человека, тотчас остановилась.  Они  опустили  свободные  руки  в  карманы
пальто. В этих движениях была угроза.
     - Я доктор Лоуэлл, - сказал я. - Заходите. Но они не  отвечали  и  не
двигались.  Рикори  вышел  вперед,  вгляделся,  затем  кивнул   остальным.
Напряжение ослабело.
     - Я знаю вас, доктор, - сказал он приветливо. - Но позвольте дать вам
совет: не стоит так быстро  и  неожиданно  появляться  перед  неизвестными
людьми, особенно ночью в этом городе.
     - Но я же знаю вас, мистер Рикори.
     - Тогда вы поступили вдвойне неверно, а мой совет  вдвойне  ценен,  -
улыбнулся он.
     Я открыл двери. Двое прошли мимо меня со своей  ношей,  следом  мы  с
Рикори. Внутри я повел себя как врач и подошел к  раненому.  Двое  бросили
взгляд на Рикори, тот  кивнул.  Я  поднял  голову  и  содрогнулся.  Такого
выражения ужаса я еще не видел за свою долгую практику ни среди  здоровых,
ни среди сумасшедших. Это был не просто ужас, а предельный ужас. Голубые в
темных ресницах глаза, казалось, смотрели не только  на  меня,  но  сквозь
меня и в то же время внутрь, как будто кошмар, который они видели, был  до
сих пор внутри них. Рикори внимательно наблюдал за мной.
     - Доктор, - обратился он ко мне, - что увидел мой друг, или  что  ему
дали, что он стал таким? Я заплачу большую  сумму,  чтобы  узнать  это.  Я
хочу, чтобы его вылечили. Но я буду с вами откровенен, доктор: я отдал  бы
последнее пенни, чтобы узнать наверное, что они не сделают этого со  мной,
не заставят увидеть и перечувствовать того же.
     Я позвонил, вошли санитары и положили  пациента  на  носилки.  Пришел
дежурный врач. Рикори дотронулся до моего локтя:
     - Мне хотелось бы, доктор, чтобы вы сами лечили его. Я много слышал о
вас. Могли бы вы оставить всех пациентов и заняться только им, не думая  о
затратах?
     - Минутку, мистер Рикори, - перебил я его, -  у  меня  есть  больные,
которых я не могу оставить. Ваш друг под моим постоянным наблюдением и под
наблюдением людей, которым я вполне доверяю. Согласны?
     Он согласился, хотя  я  видел,  что  он  не  вполне  удовлетворен.  Я
приказал перенести пациента в соседнюю комнату и  провел  все  необходимые
формальности.
     Рикори сказал, что его зовут Томас Питерс, он одинок и  является  его
лучшим другом. Вынув из кармана пачку денег, он отсчитал  тысячу  долларов
на  "предварительные  расходы".  Я  пригласил  Рикори  присутствовать  при
осмотре, и он согласился. Его телохранители  стояли  на  страже  у  дверей
госпиталя, мы прошли в комнату. Питер лежал на койке, покрытый  простыней.
Над ним стоял Брейл с недоумевающим выражением лица. Я  с  удовлетворением
отметил, что к больному назначена сестра Уолтерс, одна из самых  способных
и знающих в госпитале.
     - Явно какое-то отравление, - обратился ко мне Брейл.
     - Может быть, - ответил я,  -  но  такого  яда  я  еще  не  встречал.
Посмотрите его глаза.
     Я закрыл веки Питерса. Но как только я  отнял  пальцы,  они  медленно
раскрылись. Ужас в них не уменьшался.  Я  начал  обследование.  Тело  было
расслаблено, бессильно, как у куклы. Все нервы как будто вышли  из  строя,
но паралича не было. Тело не реагировало ни на какие раздражения, и только
зрачки слабо сужались при сильном свете.  Когда  Хоскинс,  наш  гематолог,
взял анализ крови, я снова стал осматривать  тело,  но  не  мог  найти  ни
единого укола, ранки, царапины,  ссадины.  С  разрешения  Рикори  я  сбрил
волосы с груди, ног,  плеч,  головы  Питерса,  но  не  нашел  ничего,  что
указывало бы на инъекцию яда. Я сделал промывание желудка, проверил нос  и
горло - все было нормально. Тем не менее я взял с них срезы  для  анализа.
Давление было низким,  температура  ниже  нормальной,  но  это  ничего  не
значило. Я ввел дозу морфия. Впечатление было не больше,  чем  от  простой
воды. Я ввел еще дозу морфия, никакого результата. Пульс  и  дыхание  были
прежние. Я сделал все, что  мог,  и  откровенно  сказал  об  этом  Рикори,
который с интересом наблюдал за происходящим.
     - Я ничего больше не могу сделать, пока не узнаю результатов анализа.
Откровенно говоря, я ничего не понимаю.
     - Но доктор Брейл говорил о каком-то яде... - начал Рикори.
     - Это только предположение, - торопливо прервал его Брейл,  -  как  и
доктор Лоуэлл, я не знаю ни одного яда, который давал бы такой эффект.
     Рикори посмотрел на лицо Питерса и вздрогнул.
     - Теперь я должен задать вам несколько вопросов, - начал я.  -  Болел
ли этот человек? Если да,  то  кто  его  лечил?  Не  жаловался  ли  он  на
что-нибудь? Не замечали ли вы за ним каких-нибудь странностей?
     - Отвечаю "нет" на все ваши вопросы. Питерс был со мной  всю  прошлую
неделю. Он был совершенно здоров. Сегодня вечером мы беседовали  с  ним  в
моей квартире за поздним, но довольно  легким  обедом.  Посреди  фразы  он
вдруг  остановился,  полуобернув  голову,  как  бы  прислушиваясь,   затем
соскользнул на пол. Когда я нагнулся над ним, он был  такой,  как  сейчас.
Это случилось в половине первого. В час мы были у вас.
     - Хорошо. Это дает нам хотя бы точное время приступа. Вы можете идти,
мистер Рикори, если не хотите оставаться с больным.
     - Доктор Лоуэлл, - сказал он, - если  этот  человек  умрет  и  вы  не
узнаете, что с ним было, я плачу вам обычный гонорар - и госпиталю тоже  -
не больше. Но если вы узнаете, хотя бы даже после его смерти, в чем  дело,
я заплачу вам сто тысяч для благотворительных целей,  какие  вы  назовете.
Если же вы сделаете это до его смерти и вернете ему здоровье, я плачу  эту
сумму вам лично.
     Я смотрел на него, не понимая. Затем смысл предложения дошел до меня,
и с трудом сдерживая гнев и раздражение, я ответил:
     - Рикори, мы живем с вами в разных мирах, поэтому я отвечаю вам очень
вежливо, хотя мне и трудно сдерживаться. Я сделаю все, что в  моих  силах,
чтобы помочь ему или выяснить, что с ним. Я сделал бы это  и  если  бы  вы
были бедняком. Я заинтересован в нем  только  как  в  проблеме,  бросающей
вызов мне как врачу. Но в вас и в ваших деньгах - нисколько. Считайте, что
я положительно отказываюсь. Понятно?
     Он промолчал.
     - Так или иначе, - сказал он наконец,  -  я  больше,  чем  когда-либо
хочу, чтобы вы лечили его.
     - Очень хорошо. Где я могу найти вас, если вы мне понадобитесь?
     - Видите ли, я с вашего позволения хотел бы  иметь...  представителей
что ли в этой комнате, все время. Двух. Если вы  захотите  видеть  меня  -
скажете им, и я скоро буду здесь.
     Я улыбнулся, но он был серьезен.
     - Вы  напомнили  мне,  доктор,  что  мы  живем  в  разных  мирах.  Вы
принимаете свои меры, чтобы быть в безопасности в вашем мире, а я стараюсь
уменьшить опасности в своем. И опасаюсь от них, как могу.
     Все  это  выглядело  противозаконно,  но  мне  нравился  Рикори.   Он
чувствовал это и настаивал.
     -  Мои  люди  не  будут  мешать.  Они  будут  охранять  вас  и  ваших
помощников, если то, что я подозреваю - правда. Но  они  будут  в  комнате
днем и ночью. Если Питерса переведут, они будут сопровождать его.
     - Хорошо, я устрою это, - сказал я.
     Я  послал  санитара,  и  он  вернулся  с  одним  из  стражей.  Рикори
пошептался с ним, и он вышел. Немного погодя, оба стража вернулись вместе.
За это время я объяснил ситуацию дежурному врачу. Оба стража  были  хорошо
одеты, вежливы, со сжатыми губами и холодными внимательными глазами.  Один
из них взглянул на Питерса.
     - Иисусе! - пробормотал он.
     Комната была угловой, с двумя окнами: одно на бульвар,  другое  -  на
боковую улицу. Дверь вела в залу. Ванная была темная, без окон.  Рикори  и
его телохранители детально осмотрели комнату.  Рикори  потушил  свет,  все
трое подошли к окнам и внимательно осмотрели улицу напротив госпиталя, где
располагалась церковь.
     - Эту сторону наблюдать, - сказал Рикори и указал на церковь. - Можно
включить свет.
     Он подошел к двери, потом вернулся.
     - У меня много врагов, доктор, а Питерс был моей правой  рукой.  Если
один из этих врагов убил его, он сделал это, чтобы ослабить меня. Я смотрю
на Питерса и впервые в жизни я, Рикори, боюсь. Я не хочу  быть  следующим,
не хочу смотреть в ад!
     Я недовольно заворчал.
     Он снова подошел к двери и снова остановился.
     - Есть еще одна вещь, доктор. Если кто-нибудь позвонит по телефону  и
спросит о здоровье Питерса,  пусть  подойдут  мои  люди.  Если  кто-нибудь
придет и будет спрашивать, впустите  его,  но  если  их  будет  несколько,
впустите  только  одного.  Если  кто-нибудь  будет  уверять,  что  он  его
родственник, пусть его расспросят мои люди.
     Он  сжал  мою  руку  и  вышел.  На  пороге  его  ждала  другая   пара
телохранителей. Они пошли - один впереди, другой сзади  него.  Я  заметил,
что выходя, Рикори энергично перекрестился.
     Я закрыл двери и вернулся в комнату. Я посмотрел на Питерса и... если
бы я был религиозен, я  бы  тоже  перекрестился.  Выражение  лица  Питерса
переменилось. Ужас исчез. Он по-прежнему смотрел  как  бы  сквозь  меня  и
внутри себя, но с выражением какого-то злого ожидания, такого злого, что я
невольно оглянулся. В комнате никого не было. Один из парней Рикори  сидел
у окна в тени, наблюдая за парапетом церковной  крыши,  другой  неподвижно
сидел у дверей.
     Брейл и сестра Уолтерс стояли по другую сторону кровати. Их глаза  не
могли оторваться от лица Питерса. Затем Брейл повернул голову  и  осмотрел
комнату, как это сделал только что я.
     Вдруг глаза Питерса стали сознательными,  они  увидели  нас,  увидели
комнату.  Они  заблестели  какой-то  необычайной  радостью.  Радостью   не
маниакальной, а дьявольской. Это был взгляд дьявола, надолго  исключенного
из любимого ада и  возвращенного  туда.  Затем  это  выражение  исчезло  и
вернулось прежнее - ужаса и страха. Я невольно с облегчением вздохнул, как
будто из комнаты исчез  кто-то  злобный.  Сестра  дрожала.  Брейл  спросил
напряженно:
     - Как насчет еще одной инъекции?
     - Нет, - ответил я. - Понаблюдайте за ним без наркотиков. Я  пойду  в
лабораторию.
     В лаборатории Хоскинс продолжал возиться с пробирками.
     - Ничего  не  нашел.  Прекрасное  здоровье.  Правда,  я  не  все  еще
закончил.
     Я кивнул, предчувствуя, что и остальные анализы ничего не дадут. И  я
потрясен случившимся больше, чем мне хотелось бы  сознаться.  Меня  давило
ощущение какого-то кошмара. Чтобы успокоиться, я  взял  микроскоп  и  стал
рассматривать мазки крови Питерса, не ожидая, впрочем, ничего интересного.
Но на четвертом мазке я наткнулся  на  что-то  необычайное.  При  повороте
стекла  появился  белый  шарик.  Простой  белый  шарик,  но  внутри   него
наблюдалась фосфоресценция, он сиял,  как  маленький  фонарик!  Сначала  я
подумал, что это действие света,  но  свечение  не  исчезало.  Я  подозвал
Хоскинса, он внимательно  посмотрел  в  микроскоп,  вздрогнул  и  покрутил
винтами.
     - Что вы видите, Хоскинс?
     - Лейкоцит, внутри которого фосфоресцирует какой-то шарик, -  ответил
он. - Его свет с изменением освещения не меняется. В остальном  -  обычный
лейкоцит.
     - Но это невозможно, - сказал я.
     - Конечно, - согласился он. - Однако, он тут.
     Я отделил лейкоцит и дотронулся до  него  иглой.  И  тут  он  как  бы
взорвался. Шарик фосфоресценции уплотнился, и  что-то  вроде  миниатюрного
языка пламени пробежало по препарату. И все:  фосфоресценция  исчезла.  Мы
начали изучать препарат за  препаратом.  Еще  дважды  мы  нашли  маленькие
сияющие шарики, и каждый раз результат прикосновения был тот же.  Зазвонил
телефон. Хоскинс ответил.
     - Это Брейл. Он просит вас побыстрее наверх.
     Я поспешил наверх. Войдя, я увидел сестру с  лицом  белее  мела  и  с
закрытыми глазами.  Брейл  наклонился  над  пациентом  со  стетоскопом.  Я
взглянул на Питерса и снова почувствовал ужас.  На  его  лице  опять  было
выражение дьявольской радости,  но  оно  держалось  не  дольше  нескольких
минут.
     Брейл сказал мне сквозь сжатые зубы:
     - Сердце остановилось три минуты назад! Он должен  быть  мертвым,  но
послушайте...
     Тело Питерса выпрямилось. Низкий нечеловеческий звук смеха сорвался с
его губ. Человек у окна вскочил, стул его с шумом упал. Смех  замер,  тело
Питерса лежало неподвижно. Открылась дверь и вошел Рикори.
     - Как он, доктор? Я не могу спать...
     Он увидел лицо Питерса.
     - Матерь божия, - прошептал он, опускаясь на колени.
     Я все видел, как в тумане - я не мог отвести глаз  от  лица  Питерса.
Это было лицо демона с картины средневекового  художника.  Это  было  лицо
смеющегося, радующегося негодяя - все человеческое исчезло. Голубые  глаза
злобно глядели  на  Рикори.  Мертвые  руки  шевельнулись,  локти  медленно
отделились от  туловища,  пальцы  сжимались.  Вдруг  мертвое  тело  начало
извиваться под покрывалом. Этот кошмар привел меня  в  чувство.  Это  было
затвердевание тела после смерти, но  проходящее  необыкновенно  быстро.  Я
подошел и накрыл покрывалом его ужасное лицо. Рикори стоял по-прежнему  на
коленях, крестясь и молясь. А позади него тоже на  коленях  стояла  сестра
Уолтерс, бормоча молитву. Часы пробили пять.



                               2. ВОПРОСНИК

     Я предложил Рикори поехать вместе домой, и,  к  моему  удивлению,  он
согласился. Он, видимо, был потрясен. Мы ехали молча, в сопровождении  его
телохранителей. Я дал Рикори сильное снотворное и оставил его  спящим  под
охраной двух стражей. Я сказал им, чтобы его не беспокоили, а  сам  поехал
на вскрытие тела.
     Вернувшись,  я  обнаружил,  что  тело   Питерса   отнесли   в   морг.
Затвердевание тела окончилось, по словам Брейла, быстро, менее, чем в час.
Я сделал необходимые для вскрытия приготовления и, забрав с собой  Брейла,
поехал домой поспать несколько часов. На душе было как-то неспокойно, и  я
был рад обществу Брейла так же, как он, кажется, моему.
     Когда я проснулся, кошмарная подавленность все еще оставалась, хотя и
ослабела. Около двух мы приступили к вскрытию.  Я  снял  простыню  с  тела
Питерса с явным волнением. Но лицо его изменилось.  Дьявольское  выражение
исчезло. Лицо было серьезное, простое, лицо человека,  умершего  спокойно,
без агонии тела или мозга. Я поднял руку, она была мягкая  -  значит,  все
тело еще не отвердело!
     Вот тогда-то я понял,  что  имею  дело  с  каким-то  абсолютно  новым
агентом смерти. Как правило, затвердевание тела продолжается от 16  до  24
часов, в зависимости от состояния пациента перед  смертью,  температуры  и
дюжины других факторов. Диабетики  затвердевают  быстрее,  но  вообще  оно
может длиться до 72  часов.  Быстрое  повреждение  мозга,  как  выстрел  в
голову, ведет к убыстрению процесса.  Но  в  данном  случае  затвердевание
началось одновременно со смертью и  быстро  закончилось,  однако  дежурный
врач доложил, что он осматривал тело через 5 часов и отвердевание  еще  не
закончилось. Следовательно, оно появилось и исчезло!
     Результат вскрытия можно изложить  двумя  словами.  Не  было  никаких
причин смерти. И все же он был мертв!
     Позже, когда Хоскинс делал свой доклад, ничего не изменилось. Не было
причин для смерти, но он умер. Если таинственный свет, который  мы  видели
под микроскопом, и имел отношение к его смерти, то он не  оставил  никаких
следов! Все его органы были абсолютно здоровы, все в  полном  порядке,  он
был на редкость здоровым парнем. После моего ухода из лаборатории  Хоскинс
не мог больше найти ни одного светящегося шарика.
     Вечером я написал короткую записку, в  которой  перечислил  симптомы,
наблюдавшиеся у Питерса, не останавливаясь на смене выражения его лица, но
осторожно ссылаясь на  "необычайные  гримасы"  и  "выражение  интенсивного
ужаса". Мы с Брейлом размножили  записку  и  разослали  по  почте  во  все
госпитали и клиники Нью-Йорка. Такие же письма мы отправили многим частным
врачам.
     В записке мы также просили  врачей,  наблюдавших  подобное,  прислать
подробное описание, имена, адреса, род занятий этих людей и другие детали,
конечно, в запечатанном виде и с полной гарантией  секретности.  Я  льст