царапали  рыхлое  днище   облачности,
которая, казалось, вот-вот утонет, опустится на землю, а вороны
скорбно  ворошили  воздух  пепельными  крыльями  и  все   время
пытались что-то спеть. Игорь смотрел на мир и ждал: вот сейчас,
сейчас это случится, случится, раздастся боль, будет нестерпимо
больно  -- и было действительно больно, и селезенка корчилась в
судорогах, и хотелось кричать, и он  кричал,  а  в  промежутках
между  приступами  в  голову  непонятно  к  чему лезли странные
сочетания букв,  видения  взбесившегося  солнца,  зелено-желтая
кора   дерева,   мальчик,   медленно   крутящийся   вокруг  оси
селезенчато-солнечного бытия, и голова тоже кружилась, и очень,
очень хотелось больше никогда не болеть. Умереть.

      - 2 -

       Вокруг  неподвижно стояло замерзшее пространство, сквозь
которое то и дело пропитывались кляксы фонарей. Легкий, вкусный
морозец.  Скрип  снега  под  ногами.  Случайные  вкусные ночные
звуки.  Кайф.  Щекочущее  тепло  от   свежесвязанного   Танькой
свитера.  Зима, снег, нет боли. Вселенский кайф. Что может быть
лучше?
       Игорь  брел  по  заснеженному скверу, по глоточку смакуя
удовольствие  от  отсутствия  боли,  по  кусочку   вынимал   из
пережитых двух дней эпизоды, ощущения, внимательно рассматривал
их и пытался выложить правдоподобную композицию.
       Что  мы  имеем?  Да  ничего.  Дневной  сон-бред, красные
человечки, роющие канал в пустыне,  и  падающие  в  небо  горы,
беснующийся  от  боли нерв на изгороди вокруг вулкана... просто
жуть. Уверенность в том, что где-то за пределами его тела лежит
новый  орган,  селезенка,  возникшая после недолгой дискуссии с
выключателем света в туалете.  Да,  и  еще,  какие-то  странные
мысли  --  даже  не  то  чтобы  мысли, а так, сиреневые тени на
поверхности  бреда.  То  ни  с  того  ни  с  сего   становилось
невыносимо  страшно  за  потухающее  где-то солнце, то вдруг на
целую  минуту  им  овладевали  сильные   раздумья   по   поводу
искусственного  смещения  траекторий  метеорных  потоков,  то в
голове начинали звучать  чьи-то  невнятные  слова  и  как-будто
что-то   искрило.  А  вот  еще  воспоминание...  нет,  даже  не
воспоминание, а  навязчивое  желание  вспомнить,  --  вспомнить
случай  из  школьного  детства,  когда  он  забыл дома ключ, и,
вернувшись из школы, до самого  вечера  прождал  свою  маму  во
дворе.  Тогда,  исключительно  от  скуки, он ухватился за ствол
тополя и стал кружиться вокруг дерева, вытаптывая  на  лохматом
октябрьском   дерне   ровную  окружность.  Зажмурив  глаза,  он
воображал себя то часовой стрелкой, то  заколдованным  циркулем
--  и  буквально  ощущал,  как  вслед  за  ним  вокруг дерева с
мелодичным скрипом поспевали миллиарды вселенных...
       А  сейчас  его  что-то  регулярно  подталкивало  к этому
воспоминанию. Причем происходило это  только  тогда,  когда  он
двигался  --  даже  сейчас, ночью, когда до ближайшего приступа
было  несколько  часов.  Он  закрывал  глаза,   вслушивался   в
хрумканье  снега  под  ногами  -- и понимал, что сквозь все его
мысли  странным   образом,   ненавязчиво,   но   и   неумолимо,
просачивалось  это  кружение  вокруг  ствола дерева. Можно было
побиться  головой  о  фонарный  столб,  натереть   ее   снегом,
замассировать до обморока -- ощущение не пропадало.
      Композиция выводов не выстраивалась. Во-первых, такого не
бывает. Во-вторых, по ночам этого не бывает вообще -- непонятно
только  почему.  В-третьих, где этот Гампольский, почему у него
дома никто не берет трубку, убил бы на  месте...  Ведь  это  по
всем признакам смахивает на серьезное расстройство, надо срочно
лечиться, иначе  можно  напрочь  слететь  с  катушек,  и  тогда
жениться уже будет некому.
      -- Игорь!
       Вот жизнь... Не дают больному человеку по ночному городу
походить.
      -- Игорь, зайчик, не уходи далеко!
      Татьяна пыталась выйти на Игоря с фланга, через сугробный
шторм.
      -- Танька, тебе чего дома не сидится?
      -- А тебе? А если приступ?
       --  Солнышко, ты же знаешь, у меня по ночам приступов не
бывает.
       Дожили!  У  меня  по  ночам приступов не бывает! Вот уже
двадцать пять лет!
      -- Ты же ослаб, зайчик, -- она отряхнула снег и залезла к
зайчику подмышку. -- Упадешь, уснешь, замерзнешь.
      -- Туда мне и дорога.
      -- А обо мне ты подумал?
       Да.  Сразу  же  после того как сказал. Игорю снова стало
неловко.
      -- Зайчик, надо договориться и перенести свадьбу. Пока не
поздно.
       --  Таня,  что  за  страшные  вещи  ты говоришь? Никаких
отсрочек. Свадьба будет послезавтра, как и собирались.
      -- Но ведь ты болеешь, зайчик. Как тебе в таком состоянии
на свадьбу идти?
       "Чепуха.  Женитьба  --  формальность",  --  должно  было
сорваться с языка, но он вовремя  сообразил.  Не  формальность.
Для  него -- не формальность. Но с другой стороны, что делать с
приступами?
       --  Куда  ты  торопишься? Дождемся Гампольского, вылечим
тебя, а потом...
       -- Нет, солнышко, не пойдет. Лечиться надо до свадьбы. Я
понимаю, что это выглядит как маньячество, но я не хочу никаких
отсрочек. В крайнем случае, буду болеть на свадьбе.
      Таня насупилась.
       --  Только  не  говори,  что боишься, что я не дождусь и
убегу от тебя.
      -- Пожалуйста, не скажу.
      -- Ведешь себя как школьник.
       Конечно,  только  ссоры  сейчас и не хватало. Однако, по
правде говоря, его странный бзик уже не раз до  этого  доводил.
Ведь  именно  Игорь  настоял  на  том, чтобы жениться как можно
скорее, не откладывая до теплого и несравненно  более  удобного
для  такой  затеи  лета.  И именно из-за его дурацкого опасения
потерять Таню... Хотя нет, почему  дурацкого.  Уход  предыдущей
жены  нанес  ему  такую  жестокую  травму,  что теперь он вовсю
глупил, даже осознавая, что глупит, но ничего не  мог  с  собой
поделать. И по-прежнему боялся, что Танька от него убежит.
      -- Солнышко, прости. Но ты же знаешь...
      -- Ладно, не бери в голову.
      Нет, Танька -- это гений. Солнцеподобный гений.
       -- Кстати, тебе сегодня с работы звонили. Какой-то Саша.
      -- Главный дизайнер?
      -- Вот-вот, именно. Без тебя, говорит, все встало.
      -- И поделом. Может, наконец додумаются зарплату поднять,
чайники.
       Они  вышли на Капитанскую и зашагали прямо по непривычно
опустевшей улице.
      -- Я сегодня узнавала у Ленки насчет Гампольского.
      -- Кто эта Ленка?
       -- Одноклассница моя, в этом году мединститут закончила.
Она говорит, что в психиатрии  Гампольский  пользуется  большим
авторитетом. Выдающийся светило. Только вот в последние годы он
отошел от традиционной  школы  и  занялся  каким-то  совершенно
неосвоенным направлением.
      -- Экстрасенсы, что ли?
      -- Не знаю. Но точно не экстрасенсы.
      -- А может, зомбики?
       --  И  не  зомби. Что-то совершенно нехарактерное. Новые
методики. По крайней мере, по словам Ленки.
       --  Так  она с ним лично встречалась? Занималась научной
работой?
      -- Нет. Только по рассказам коллег.
       Игорь  снова  вздохнул. Все равно что ничего не сказать.
Гампольский в пределах досягаемости не появился, и  что  болит,
понятнее тоже не стало.
      В этот момент из-за забора автостоянки донесся вкрадчивый
шелест токосъемника, затем скулеж металла, и на поворот,  слепя
фарами,  резво  выскочил  оранжевый шкаф-снегочист. Игорь вдруг
почувствовал, как в  мочках  его  ушей,  в  молекулах  кровяных
шариков,  ожесточенно  заскрипели  электроны,  елозя по орбитам
плохо  смазанных  ядер  атомов...  нет,  успокойся,  электронов
услышать  нельзя,  это  просто  мороз, это громыхает трамвай...
громыхает, гудит,  спокойно,  этот  железный  гроб  на  колесах
гудит, сосредоточься, внимательнее, еще...
      -- Зайчик, что опять с тобой?
       Занудной  тягучей  струной  трамвай взванивался в гулкий
овраг улицы, перечеркивая желтой молнией  частокол  столбов,  и
тут  Игорь  понял, что поймал его -- да-да, точно поймал, ибо в
его ушах раздавалось уже не железо, а  тот  знакомый  паровозик
возле   моста,   ловко  превращающийся  в  тиски,  сжимающий  и
приносящий очч-чень больно-о-о-оооо!!!!
      -- Игорь, это... приступ? Игорь!
        Он   не   отвечал.   Приступов   по  ночам  не  бывает!
Шкафы-снегочисты ездят только чтобы  убрать  снег,  а  снегопад
только  что закончился. И приступ, которого по ночам не бывает!
В его глазах заплясали пылающие цепочки ассоциаций;  бестолково
разбросанные  мыслишки  и впечатления вдруг напряглись и начали
сами собой выстраваться в ровные колонны.  Все  вот-вот  должно
было  встать  на  свои места, в виде формулы истины, через три,
две секунды... одна, ну же, ну!..
       Из-за  угла  повторился жалобный металлический вопль: на
улицу выскочил еще один трамвай-снегочист. И... и, черт побери,
да  ведь  это  самый натуральный инстинкт самосохранения! Игорь
почувствовал, что плохо контролирует себя -- инстинкт, инстинкт
звал  его  защитить,  спасти  от  боли  то, ЧТО ЛЕЖАЛО ТАМ, ПОД
РЕЛЬСАМИ, убрать, снести с рельс, разорвать трамвай --  зубами,
ногами, -- главное, чтобы он не смел проехать мимо столба номер
47!
      -- Игорь, ты куда? -- Танька вцепилась Игорю в пальто.
       "Да  я  только трамвай сейчас остановлю, поперек дорпоги
поставлю, чтоб другим неповадно было,"-- разбилось  в  мозгу  и
бросилось  в  ноги,  а те понесли его наперерез тармваю. Сугроб
взорвался облаком холодных колючек, Игорь проскочил через него,
увлекая  за собой и Татьяну, но в этот момент мир снова лопнул,
а по селезенке проехался привычный остро отточенный утюг.
       До  конца ночи оставалось еще пять часов. Пять часов, во
время которых не бывает приступов и не ходят трамваи.

       Тихий  ветер  раскачивал провода сверху вниз, туда-сюда,
пытаясь стряхнуть с себя потерявшуюся звезду, но та,  будто  бы
боясь   сорваться,  упрямо  цеплялась  за  них  хилыми  зубками
лучиков. Потом по  проводам  вдруг  пробежала  легкая  звенящая
истома,  и  перепуганная звезда выстрелила в темно-синий зенит.
На рельсы упали два оборванных конца; Игорь спрыгнул с  дерева,
отвязал   ножовку   от   шеста,   отдал  ее  Кольке,  и  они  в
торжественном молчании прошествовали до столба номер 47.
      ...Игорь долго мотал головой туда-сюда, словно размахивая
компасом над самым пупком Северного  магнитного  полюса,  затем
вынул  из  портфеля  ломик и поддел заплеванный снегом бетонный
квадрат  --  одновременно  подергивая  плечами,  будто  пытаясь
стряхнуть с груди трехкилограммовую гантелю.
       Коля присел на корточки. На его лице ясно читался третий
час ночи и что-то вроде тоски по недосмотренному сну.
       --  Ты  что,  в театр сюда пришел? -- просипел Игорь. --
Помогай, не стой.
      -- Ты точно уверен, что она здесь?
      -- Абсолютно.
       --  В  таком  случае  тут  надо с самого края разбирать,
асфальт долбить, -- Колька прервал долгий  зевок.  --  Так,  из
середины, выковыривать не получится.
       --  Само  собой не получится, если я один тут корячиться
буду. Возьми монтировку да поддень оттуда.
       Коля  с  нескрываемым скептицизмом осмотрел инструмент и
пошкрябал им по плите.
      -- Коля, времени мало.
       Коля разжевал воображаемый лимон и просунул монтировку с
другой стороны плиты. Раздался шепоток песчинок.
      -- Держишь?
      -- Держу. Подняли?
       С  глухим гулком плита отвалилась в сторону. Игорь встал
на колени и склонился над  выемкой.  Коля  принялся  дозевывать
прерванное.
      -- Ну?
      -- Что "ну"?
      -- Орган, сердце твое второе, селезенка -- где?
       Со  дна  выемки,  похожей  на залитый жирной тенью макет
тюремного дворика, испуганно таращились приплюснутые камешки.
       -- Отойди от света, -- прошептал Игорь, медленно опуская
руку в выемку.
       Поначалу  ему  показалось,  что  он как-будто бы, сидя в
полной темноте, коснулся левой рукой  правого  уха,  как  у  на
военкоматовской    медкомиссии,    затем    немного    удивился
местоположению этого уха на его теле и понял:  оно.  То  самое.
Нашлось.   Этот   мерзлый   песок   и  камни,  которые  ощутили
прикосновение его руки и  добросовестно  отчитывались  об  этом
перед его мозгом, -- это и была его селезенка.
      -- И чему ты так улыбаешься? -- нахмурился Колька.
       Вот  оно,  блаженство идиота. Так бы и простоял здесь до
конца жизни, рядом с любимой селезеночкой, согревая ее, отгоняя
трамваи...
      -- Я ее чувствую, Коля.
        --  Этот  песок  чувствуешь?  Ну  и  что?  Я  его  тоже
чувствую,.. -- и он протянул в квадратный проем.
      -- Эй, руки убери!
      -- Это еще почему?
       --  Не  трогай  ЕЕ пока, хорошо? ОНА ведь все чувствует,
Коля.
       Вот  оно,  объяснение странному побуждению-воспоминанию.
Как все элементарно! Он перемещается относительно селезенки,  а
организм  отслеживает  движение и через подсознание подсовывает
ему аналогию селезенка--дерево. Не самый остроумный вариант, но
ведь   отслеживается   положение   селезенки   в  пространстве,
отслеживается!
      -- И что теперь?
      -- Что-что... Придется лечить.
      -- Уколами?
       --  Ага,  компресс  поставим. Повязку наложим. Процедуры
назначим.
       На  самом-то  деле  остается  одно  из  двух: или голова
ремонту уже не подлежит, или этой же головой об рельсы.  Потому
что  кому  скажи  --  сразу  в дурдом и на цепь. Знал он одного
такого, любил побеседовать  о  разуме  органов  и  психотропном
оружии...  в  психушке  уже  третий год мотает. Чем не вариант?
Селезенка под колесами трамвая. Земля  и  камни,  которые  суть
есть чувствующий орган. Готовый диагноз, только записывай.
       Коля  без  желания почесал в затылке и принялся за новый
зевок.
       --  Слышь, Игорь, так со всеми бывает, кто во второй раз
женится? Или только с тобой?
       ...А  может, это новая разновидность божьей кары? Может,
он просто умер и теперь  живет  в  аду,  вместе  с  этим  новым
органом?  Но за что же тогда -- за ошибки молодости? Несчастное
детство?
      -- Ну что, так и будем сидеть?
      -- ?
       --  Может,  положим  плиту на место, а то менты не ровен
час... -- Коля засыпал на ходу. --  Кстати,  Игорь,  а  что  ты
собираешься  делать потом, когда провода починят? А, Игорь? Что
завтра делать будешь?

       Завтра  началось  с  того,  что  селезенка  стала  жутко
чесаться. Хоронясь от снующих тут и там электромонтеров,  Игорь
пытался утихомирить зуд металлическим прутом, сквозь щель между
плитами (поднять ее среди бела дня он  не  решился),  но  толку
было мало. Зато мучений -- хоть отбавляй.
        Танька   добросовестно   выслушала   Игоревы  жалобы  и
предложила  куда-нибудь  съездить,   подальше   от   селезенки,
например  в  Кисловодск.  Но  почему  этот  вариант не пройдет,
объяснить уже не удалось. А потом просто стало жалко несчастные
Танькины  мозги,  и Игорь снова переключился на Кольку -- благо
тот сидел в отпуске дома и умел переносить на слух любой  бред.
       Между  тем  парни  из  ремонтной  бригады  оказались  на
редкость   проворными.   Уже   в   десять   утра   линия   была
восстановлена,  и  по ней двинулись косяки трамваев -- поначалу
их было так много,  что  Игорю  пришлось  выпить  двойную  дозу
спирта (анальгин кончился вчера).
       Полдня Игорь скакал по квартире и пел песни. Это заметно
помогало, особенно в  борьбе  со  страхом  перед  каждым  новым
приступом,   но  вскоре  он  сорвал  голос  и  переключился  на
практикум по презиранию боли. Здесь  успехи  оказались  гораздо
скромнее,  и  в итоге Игорь уяснил лишь одно -- что презрение к
боли  не  более  чем  выдумка  Чингачгука,  Зеленого   Змия   и
гастролирующих   йогов.   Затем   он   попробовал   по  очереди
самогипноз, цигун, медитацию с  попыткой  отключить  селезенку,
иголкотерапию,  массаж  головы,  коньяк  с перцем и наконец, от
полного отчаяния, почти пол-литра новокаина  внутриселезеночно,
путем вливания в весьма болезненную дырочку от железного прута.
Последнее помогло, но ненадолго, при этом  злобные  бабушки  из
окрестных  домов  приняли  его  за террориста и едва не вызвали
милицию.
       Телефон  Гампольского  по-прежнему  отнекивался длинными
гудками. Механизм возникновения селезенки -- или она всегда там
была,  а?  --  оставался  неясен.  Мысли  роились  в голове как
пчеломедведи, распирая ее по всем  межклеточным  мембранам,  но
Игорь  отцедил  только  несколько  наиболее  правдоподобных  --
включающих  капитальное  помешательство  с  сильной  и   долгой
галлюцинацией,   болезнь   астрального   тела  (подсмотрено  на
обложках оккультных книжек  в  киосках),  воздействие  чьего-то
гипноза  (оттуда  же),  знамение от инопланетян, от нечистой...
Причем ни один из них проверке пока не поддавался.
      В итоге Игорь принял как рабочую версию органа, который у
него, мутанта волею злорадной судьбы, всегда был, только раньше
маскировался  и боли не чувствовал. Но тут начинались непонятки
с практической ценностью блудной селезенки. Ведь еще с  детства
все уши прожужжали, что нет в человеке бесполезных органов, что
всякая микробина занимается  своим,  совершенно  уникальным  и,
главное,  полезным  делом.  Печень  служит чем-то вроде фильтра
крови, почки -- те выводят мусор, а селезенка под рельсами? Для
чего  она?  Что ею фильтровать? Неужели мутация, атавизм в духе
мальчика с хвостиком и пятью сосками?
       Чувствовать  себя хвостатым мальчиком было мучительно. К
тому же под вечер в ста метрах  от  столба  открылся  ларек,  и
невинные алкоголики своим шарканьем ужасно действовали на нервы
(селезеночные, разумеется) --  эффект  был  словно  железом  по
стеклу.  К  ночи стало ясно однозначно: нужны оперативные меры.
Так жить не получится, не сможется -- и тогда прощайте, друзья,
да здравствуют наполеоны и фланелевые пижамы.
        А   еще   были  мысли.  Мысли,  которые  мальчик  возле
тепло-желтого тополя время от времени выковыривал из ранца,  --
совершенно  дикие,  неведомо откуда взявшиеся и зачастую вообще
непонятно о чем. То в памяти начинала сама собой  выстраиваться
формула  полезного  ископаемого под названием нусхет (Игорь был
готов поклясться, что такого минерала на земле  не  водится)  и
совершенно  произвольные цифры по объемам его добычи , то вдруг
кто-то шептал, чтобы  "увернальцы"  не  отдавали  водопроводный
канал,  переизбирали  руководителя  "сатдава"  и  скидывались в
общий котел по  десятому  "унтелюпу".  Особенно  смущали  Игоря
раздающиеся   в   голове   фразы   с   этими   непонятными,  но
повторяющимися из раза в  раз  словами:  каждый  раз  после  их
появления  он  впадал  в панику и начинал звонить Гампольскому.
Гампольский трубку не поднимал, паника  нарастала,  но  тут  по
мозгам  проносился  приступ,  как рубанком снимая все страхи, а
заодно и домыслы, и все мысли обращались к селезенке.

       -- И что, ты хочешь сказать, что из-за этих приступов мы
отложим свадьбу?
      -- Ну а как ты ее представляешь себе с приступами? Завтра
вы выходите в зал загса, то се,  вам  читают  речь  о  нужности
брака  и  любви  до  гроба,  и тут ты орешь и падаешь на ковер.
Гости будут...
      -- ...В восторге. Однозначно.
       --  Ну  конечно, впечатлений будет -- только держись, --
усмехнулась Танька.
      -- Игорь, шутки шутками...
      -- А то я не понимаю! И просто полжизни спал и видел, как
я буду валяться на полу на своей свадьбе!
       Игорь  нервно  откашлялся.  Коля  придирчиво  рассмотрел
полуторчащий из шкафа  свадебный  костюм  друга  и  бухнулся  в
кресло.
       --  Предлагаю рюхать конструктивно. Если ты так уверен в
том, что это у тебя болит песок под рельсами...
       -- Я не уверен, Коля, как ты этого понять не хочешь. Она
действительно болит! И мне это не кажется, ты же сам все видел!
       --  Игорь,  ты  меня  не  переубедишь.  Я  знаю  тебя  с
песочницы, тебе постоянно лезли в голову разные  безумности,