умели
больше, чем надо. Нет, - сказал он, - никто меня не судил.  Я  сам  осудил
себя на многие сотни смертей. Довольно глупое наказание, ведь я не помнил,
за что осужден. А теперь вспомнил - и мне надоело. Я хочу  расплатиться  и
уйти. Мир за мир, - сказал он, - и хватит! Так что не мучай себя, а просто
жди.
     - Если б ты мог, сказала она, - ты бы давно уже был свободен.
     И опять он не разгневался, а  улыбнулся,  и  веселый  страшный  огонь
полыхнул у него глазах.
     - Не кусайся, - сказал он, - я все смогу!  Лишь  бы  я  сам  себе  не
мешал. Жаль, - сказал он, - ты не сумеешь понять...
     - Нет! - сказала она. - Говори! Я хочу тебя слушать!
     - Дело в энергии, - сказал он с усмешкой.  -  Здешний  очаг  невелик,
процесс еще можно остановить. Надо просто  потратить  себя  до  последнего
эрга... Вот что паршиво,  -  сказал  он,  -  ваше  солнце,  по-моему,  уже
нестабильно. Через несколько тысяч лет...
     И она улыбнулась. Думать о тысячах лет тому, кто считает свой срок на
дни!
     - Потерпи, Аэна, я сумею.
     - Бог мой! - тихо сказала она, и глаза  ее  вспыхнули  торжеством,  и
слабый румянец окрасил щеки. - Я знаю выход, - сказала она. -  Возьми  мою
душу и слей со своей!
     Он покачал  головой,  и  она  улыбнулась.  И  сказала  с  насмешливым
превосходством:
     - Что ты знаешь о людях, могучий дух? Ты осудил себя  -  и  это  твое
право, но разве я не вправе себя осудить? Я - плохая мать, - сказала  она.
- Не важно, ради чего, но я обрекла на гибель сына. Я  -  плохая  жена,  -
сказала она, - потому что все эти годы я любила тебя. Да! - сказала она, -
не Энраса, а тебя! И не в память Энраса, не ради людей - для себя одной  я
тебя удержала. Боялась, ненавидела, проклинала - и звала тебя каждую ночь.
Они считали меня святой! - она невесело усмехнулась,  -  а  я  звала  тебя
каждую ночь и думала о тебе, как о  муже!  А  что  мне  делать  теперь?  -
спросила она. - Ты в теле Торкаса, и нам невозможно быть вместе. А если ты
умрешь, а Торкас воскреснет, - прощу ли я ему твою смерть? Смирюсь ли, что
он - не ты?
     - Ничего, - сказал Безымянный, - время излечит. Ты привыкнешь, Аэна.
     - К чему? К греху, который не стал грехом, потому что и этого мне  не
досталось? Что меня ждет, мой бог? Бесполезные слезы и поминальный  огонь.
Ожидание смерти и память о том, что мне предстоит расплата. Пощади меня, -
сказала она. - Ты изведал уже посмертных скитаний, так избавь же  меня  от
них!
     Он долго  глядел  ей  в  глаза  и  неохотно  кивнул.  Тут  ничего  не
поделаешь: она из нашей породы. Из гордости или упрямства она сделает  это
с собой, не понимая - она ведь жива!  -  чем  за  это  заплатит.  Довольно
просто вступить на Дорогу Тьмы, но  как  непросто  исчезнуть  с  проклятой
дороги!
     - Мне очень жаль, - сказал он. - Ты так красива!
     Они сидели, держась за руки, а день уже угасал, и  сумрак,  густой  и
теплый, пластами лежал у стен.
     Он говорил:
     - Невесело им придется. Водный баланс нарушен. Вода почти вся ушла на
полярные шапки. Если не  придавить  эту  дрянь  прямо  сейчас,  ледниковый
период им обеспечен.
     - Мы сейчас уйдем?
     - Скоро, - ответил он. - Мне не  хочется  торопиться.  Если  это  моя
последняя жизнь... нет, - сказал он, - я ни о чем не жалею. Разве  только,
что Торкас твой сын.
     И она прижалась щекою к его руке.
     А сумрак уже загустел в тяжелую душную ночь. Только мы - и ночь, мы -
и Тьма. Она подошла - огромная, вечная, никакая, обняла, окружила,  только
я и он...
     - Останься, Аэна, - сказал он, - жизнь - неплохая штука.
     Но она улыбнулась, глядя в его глаза  -  в  заветное  озеро  Тьмы,  в
желанную заводь забвенья. Она уходила в его глаза, в их ласковую печаль, в
их жестокую силу. Без страха и сожаленья она уходила  в  него,  как  ручей
вливается в реку; ей было так мягко, так  радостно,  так  беззаботно,  как
может быть только на материнских руках.
     Но там был кто-то еще, она испугалась: Торкас? Но он засмеялся, он ее
окружал, и смех был вокруг нее.
     - Торкаса ты не услышишь. Один из моих собратьев - он хозяйничал тут,
в Ланнеране. Ничего, - сказал он, и голос был тоже вокруг нее, -  придется
и ему расплатиться.
     Вопль ужаса - и раскатистый хохот, она улыбнулась в  ответ;  ей  было
так радостно, так беззаботно; он поднял ее и понес, а  вокруг  была  Тьма,
прекрасная, добрая Тьма, ты можешь еще вернуться, сказал он  ей,  подумай,
это еще возможно, но она теснее прижалась к нему, сливаясь, вливаясь...
     Жестокая дальняя искра света, и она подумала: вот  оно!  Без  страха,
лишь щекотное любопытство: неужели, конец? И - ничего?
     - Да, - сказал он, - совсем ничего, - и они стояли, держась за  руки,
а колесо летело на них. И тяжелая темная сила поднималась в нем - в ней  -
в них. Боль разлук, боль смертей, боль  погибших  надежд,  боль  рождения,
горечь жизни. Облако животворящей боли навстречу сжигающему  огню,  и  она
почувствовала, что тает, растворяется, переходит...  он  -  она  -  они  -
ничего...
     Говорят, грохот был ужасен. Волны умершего моря  докатились  до  стен
Рансалы - и отступили, оставив трещины в несокрушимой стене.
     Говорят, отблеск был виден и в Ланнеране.  Белый  огонь  сделал  ночь
светлее, чем день. Но Ланнеран был  в  ту  ночь  занят  своими  делами,  и
знамение истолковали к добру.