епостижимо.
     - Хей! - он врубается в самую гущу, а все остальные словно  стоят,  и
вялые медленные удары ничем не могут ему повредить.
     - Хей! - два меча вонзаются в плоть, рубят, крошат, сметают с дороги.
Они бегут, но Другой быстрей, он встает на пути и рубит, крошит, сметает.
     -  Не  надо!  -  взмолился  Торкас.  -  Хватит!  -  но  он  засмеялся
безрадостно: - Нет, малыш! Никто не должен уйти, потерпи, и никто не ушел,
он один стоит среди трупов, залитый кровью.
     Тайд, подумал Торкас. Где Тайд? И другой глянул на скопище трупов.
     Все погибли, когда ты покинул круг!
     Нет, малыш. Двое еще стояли, когда я погнал это стадо. Глянь - ка  за
ту скалу.
     Они там и были, Тайд и Лонгар, израненные, но - слава Небу! -  живые.
Лонгар сумел подняться, но Тайд, лежал на земле, и Безымянный встал  рядом
с ним на колени, осмотрел кое - как перевязанный бок,  покачал  головой  и
сказал угрюмо:
     - Крепко тебя достали!
     - Господин! - сказал Тайд еле слышно. Очень бледен он был, и губы его
запеклись, но в суровых его глазах не было страха. - Ты уже бог, господин?
- спросил он. - До конца?
     - Нет, - ответил Другой. - Только на время. Потерпите, - сказал он. -
Я скоро вернусь.
     И мы бредем среди изувеченных тел, отыскивая  того,  в  ком  теплится
жизнь.
     И смятое смертной мукой лицо и глаза, исходящее смертным страхом.
     - К то вас послал? - спросил Другой. - Глупец! - сказал  он,  -  я  -
бог! Я достану тебя и там! - кровавый  меч  указал  на  кровавое  небо,  и
бледные губы шепнули: - Ваннор.
     - А! - сказал Безымянный.  -  Знакомец!  -  и  страшный  меч  оборвал
последнюю боль.
     - Тайд! - сказал Другой. - Ты можешь ехать верхом?
     - Не знаю, господин.
     - Сможешь! - сказал он и встал рядом с ним на колени.  -  Сможешь!  -
сказал он и положил ему руки на грудь. И Торкас почувствовал облако темной
силы - тяжелое, властное, такое же,  как  _т_о_г_д_а_.  Тайд  шевельнулся,
лицо его порозовело.
     - Да, господин, - сказал он. - Похоже, смогу.
     - Вы с Лонгаром вернетесь в Рансалу. Молчи! - сказал он, - сейчас  вы
будете мне обузой. _Н_о_ если ты  хочешь,  чтобы  Торкас  вернулся...  Мне
нужен Даггар, - сказал он Тайду. - Скажи, что я жду его в Ланнеране. Пусть
подлечат тебя, и сразу же выезжают.
     - А если он не захочет?
     Но тот лишь усмехнулся в ответ.
     - Лучше бы нам вернуться в Такему.
     - Чтобы навлечь на нее войну?
     Он кликнул  Лонгара,  и  они  пошли  на  поиски  дормов.  Те  убежали
недалеко. Сбились в кучу - чужие и наши -  и  понуро  ждут,  кто  за  ними
придет.
     Надо было поить скотину, и мы стали снимать седельные мехи с водой. У
чужих было мало воды - они долго  ждали  в  засаде.  И  когда  мы  выбрали
пятерых, остальные дормы пошли за нами.
     - Доведи их в Рансалу, - сказал он Лонгару. - Сам видел:  Даггару  не
на чем ехать.
     Будто пушинку поднял он Тайда в седло, махнул напоследок  Лонгару,  и
мы остались одни. Только мы и мертвые, и полная смерти ночь...
     Другой связал гуськом трех отобранных дормов и мы полетели в ночь.
     Ночные, подумал Торкас, но он засмеялся: - Пускай они боятся меня!
     Враги...
     У вас не придумали луков, а в ближнем бою вы мне не страшны.
     Я не хочу в Ланнеран!
     - Твоя мать - Аэна? - спросил Безымянный.
     - Да!
     - Мне нужен в Ланнеране один человек. Он  пытал  твоего  отца,  хотел
убить твою мать, а сейчас охотится на тебя. Ну?
     Он не сжал кулаки и не скрипнул зубами, потому что тело  было  теперь
не его. Он только страстно подумал: да!



                            8. БЕЗЫМЯННЫЙ БОГ

     Ночь сомкнула небо с землей непроглядным мраком, и мы несемся  сквозь
мрак, летим, как сквозь ясный день, и  наши  дормы  не  спотыкаются  и  не
боятся.
     И темная, беспощадная ярость захлестывает меня. Она не моя,  я  знаю,
но это я, я - Энрас, я - Торкас, я - невидимый бог, я - часть  Первородной
Тьмы - гряду на бессильную землю.  И  возбуждающий  зов  кружащейся  рядом
смерти. И меч - часть меня - неотвратимей судьбы  и  яростней  мести;  мои
глаза не видят его во мраке, но зрением Другого я различаю и  то  ужасное,
что он разрубил с нечеловеческой силой, и черная липкая кровь на  плаще  и
на шерсти дорма, и  хохот  -  не  мой!  -  оглушительный  яростный  хохот,
пугающий землю и сотрясающий тьму.
     Мы мчимся сквозь мрак, летим, как ночные птицы,  и  смерть  бессильно
кружится вокруг, и горькая, тягостная, хмельная свобода - я есть,  я  жив,
без боя не уйду!
     Мы мчались, пока непроглядная ночь не выцвела в призрачный  сумрак  -
предвестник рассвета.
     - Эй, парень! Проснись! - сказал мне Другой. - Займись скотинкой, а я
ненадолго уйду.
     И он ушел,  а  я  остался  в  степи  в  печальный  предутренний  час,
безопасный и бестревожный. Я спрыгнул на землю, расседлал своего  скакуна,
обтер с него пену и пот и  занялся  остальным.  Я  думал,  что  Безымянный
совсем загнал наших дормов, но они вроде бы и не устали. И когда мой  Азар
ткнул меня мордой, требуя корма, я подумал: а здорово быть  боком!  И  еще
подумал, что быть у  бога  конюхом  и  слугой  не  стыдно  даже  правителю
Ланнерана.
     Я подумал о глупостях, что бы, не думать о том, кого мы должны найти.
О том, кто пытал моего отца, хотел убить мою  мать  и  чуть  не  прикончил
Тайда. Позволит ли Другой мне рассчитаться с ним самому?
     - Не выйдет, - ответил он. Он вернулся. - Поспи, - сказал  он,  -  мы
выедем на рассвете и будем ехать до полного зноя.


     Три дня этой скачки - и дормы уже устали. Все чаще  он  перекладывает
седло, но мы все летим то сквозь день, то сквозь ночь,  и  я  все  так  же
отрезан от тела.
     Порою ярость туманит мой ум: мне хочется драться с  ним  и  разорвать
оковы, но я смиряю себя, потому что знаю: он не желает мне зла. Мы связаны
с ним, как веревкою, тягостным долгом, он так же, как  я,  бессилен  перед
судьбой и делает то, что ему не хочется делать.
     Мы мало с ним говорим в огне этой скачки ноя  не  скучаю:  его  мысли
выплескиваются ко мне; я редко их понимаю, но я стараюсь понять,  впитать,
удержать - он - часть меня, он больше меня, он больше моей судьбы.
     Мы мчимся по умершей пересохшей земле, но вокруг летят другие миры  -
прекрасные, страшные, полные красок и боли. Мы мчимся сквозь боль и сквозь
смерть, сквозь войны, пожары, потопы  и  казни;  он  ищет  что-то  в  этих
далеких мирах, пересыпает лица, словно  песок  в  ладонях,  встряхивает  и
рассыпает груды  событий;  вера,  предательство,  ложь,  благородство;  из
ничего возникают империи и рушатся в никуда;  зло  -  но  оно  созидает  и
приносит благие плоды, и добро - но оно все разрушает. Это больше,  чем  я
узнаю за целую жизнь, я вбираю это в себя, я учусь, пусть  я  скоро  умру,
ноя хочу это знать, я не буду богом - но часть бога будет во мне!
     Мир понемногу стал оживать.  Здесь  уже  есть  трава  -  сухая  трава
пустыни, но дормы могут пастись. И можно напиться,  вырвав  сочный  корень
иора. А вот и поля, невзрачные стебли  гроса,  но  колосья  полные,  здесь
будет что убирать. И даже вода непонятно откуда. Блестящая черная грязь на
дне канав, а кое где и тонкая пыльная струйка.
     Откуда вода, если нет ни рек ни ручьев?
     - Потом! - ответил Другой нетерпеливо. - Смотри туда!
     И я вижу - не глазами, а через  него  -  кучку  всадников  и  десяток
повозок.
     - Давай, малыш! Нам надо пристроится к этим людям!
     - Это коричневые плащи, - говорю я ему,  -  наемники  Ланнерана.  Они
сменили цвет, когда отреклись от гор. Мы с ними враждуем, - говорю я  ему.
- Вастас разбил болорцев, когда их прислали к нам за Дором -  отступником,
и только двоих отпустил живыми, но обнажил их лица.
     - Дор отступник? - спросил он.  -  Занятно.  Потом  ты  мне  об  этом
расскажешь. Ладно, Торкас, хитрость на войне - не позор. Серые плащи носят
не только в Такеме. Тайд из Ниры - как тебе это имя?
     - Это точное имя, но оно не мое!
     - А какое твое имя, дитя трех отцов?  Ранас?  Вастас?  Исчадие  Тьмы?
Тайд тебе дал не меньше, чем каждый из нас, вот и не опозорь его имя!
     И я смолчал, подавив свой гнев, потому что слова его меня испугали.
     Мы свернули с дороги и  поехали  напрямик,  чтобы  выехать  к  ним  с
востока. Он так рассчитал, что нам пришлось их еще поджидать, и  он  успел
перебросить седло на другого дорма. Сорвал  с  плаща  мой  воинский  знак,
отцепил именные бляшки со сбруи, прыгнул в седло -  и  сразу  исчез,  и  я
остался один на дороге, поджидая тех, что подъедут ко мне.
     Болорцы увидали меня и выдвинулись вперед, прикрывая людей и повозки.
Они не прикоснулись к мечам, потому что я был  один,  но  не  сказали  мне
слов, что полагалось при встрече.
     - Пусть не иссякнет ваша вода, - сказал им я, - я - Тайд из Ниры и не
ищу ссоры.
     Я сам удивился тому, как легко соврал,  но,  может  быть,  Безымянный
прав - и это не лож? Тайд по первому слову отдаст за меня жизнь, разве  он
не даст мне на время имя?
     - И ты не ведай жажды, Тайд из Ниры, - сказал, наконец,  их  старший,
высокий воин со знаком черной змеи. - Не страшно в пути одному?
     - Нас было двое, - ответил я  неохотно,  -  но  путь  далек,  а  ночи
опасны.
     Он взглядом проверил моих худых, заморенных дормов, ввалившиеся  бока
седельных мехов, мой,  плащ,  заляпанный  черной  кровью  и  поднял  руку,
съезжая с дороги. Повозки проехали мимо нас. Не дормы, а клячи, и  возницы
смотрят без любопытства; худые, усталые, тусклые лица, как будто  их  путь
был длиннее моего. Когда мы остались одни на дороге, болорец сказал:
     - Я Ронф, сын Тарда. Если тебе в Ланнеран, ты можешь ехать  вместе  с
нами.
     И мы поехали рядом.


     Мы ехали рядом до полного зноя и стали передохнуть  у  живого  ручья.
Хватило воды и для людей и для дормов - с тех пор, как мы оставили горы, я
не видел столько текущей воды.
     Я не стал с ними есть, а сел в стороне. Когда едят,  открывают  лицо,
но я оскорблю их, если останусь в повязке.
     Раньше я никогда не видел болорцев, только знал, что они - враги. А у
них были лица, как у горцев Такемы - высокие скулы, коричневые  глаза,  не
знавшая света белая кожа.
     Четверо молодых - чуть постарше для меня, а Ронф немолод,  в  тех  же
годах, что Тайд. Они глянули на меня, отвернулись, заговорили о чем-то,  о
чем говорят воины на привале, а Ронф все посматривал  на  меня,  хмурился,
отвечал им отрывисто  и  односложно.  Вдруг  он  встал,  подошел  ко  мне,
протянул мне кусок лепешки.
     - Прими мой хлеб, Тайд из Ниры.
     Я медлил, но безымянный рявкнул: "Бери!", и я неохотно взял. Я принял
хлеб - это значит, что мы с ним  теперь  не  враги.  Я  не  должен  с  ним
драться, а он не может драться со мной. И теперь я обязан  предложить  ему
сесть и разделить воду.
     Он сел и сказал задумчиво:
     - Ланнеран - плохое место для настоящих людей.
     - Зачем же ты ему служишь?
     - Потому, что в Болоре нет воды, - ответил он просто.  -  Если  я  не
стану служить, голод войдет в мой дом. Вы можете нас презирать,  -  сказал
он, - потому, что поля ваши зеленеют и скот ваш тучен.  А  наша  земля  не
родит, и у нас почти не осталось скота.
     - Так чего вы не уйдете?
     - Если суждено погибнуть, умрем и мы - но умрем на  родной  земле.  Я
узнал тебя, - сказал он, -  хоть  ты  моложе,  чем  был,  и  у  тебя  лицо
человека.
     - Почему же ты дал мне хлеб?
     - Чтобы ты знал: мы тебе не враги. Когда ты ушел, Болора была богата,
а теперь она умирает. И эта земли, по которой мы едем - лучше их не  было,
а какие они теперь? Ты вернулся спасти или покарать?
     - И то, и другое, - сказал Безымянный. Опять он меня оттеснил, и  мне
стало легче: я не знаю, что говорить.
     - Наказать Ланнеран? Я не люблю этот город, но я продал ему свой меч.
     - Ланнеран? - он усмехнулся этой странной чужой улыбкой,  от  которой
немеют губы. - А что мне  до  Ланнерана?  Бедные  дураки,  они  сами  себя
наказали. Тот, кто мне нужен, не человек,  -  сказал  он  угрюмо.  Если  я
достану его - вот тогда надейтесь. Ты мне будешь помогать?  -  спросил  он
Ронфа.
     - Да, господин, - ответил Ронф.


     - Это правда? - спросил я, когда мы двинулись в путь.
     - Может быть да, а может быть нет. Наверно да, Торкас.



                                9. ДАГГАР

     Майда  просвистала  начало  старинного  гимна:  "Дети  моря!   Жаждут
мечи...", и Даггар невесело усмехнулся. Никогда еще Ранасы  не  входили  в
Ланнеран так незаметно.
     Только Даггар и его  копьеносец  Риор  были  с  открытыми  лицами,  в
прославленной черной броне, под знаком меча и ока - герба Рансалы. А Майда
скрыла себя под плащом и повязкой - серая тень, одна из трех серых теней.
     - Как ты? - спросил он у Тайда. - Еще  потерпишь?  -  и  Тайд  угрюмо
кивнул. Он столько терпел, что стало почти все равно.  Проклятый  упрямец,
он даже не дал затянуться ране! Выгнал нас в путь, едва сумел забраться  в
седло.
     - Ладно! - сказал Даггар. - Тогда терпи, - и подъемный мост  загремел
под ногами дормов.
     А в воротах их ждала стража. Небольшой, но крепкий  отряд  в  зеленых
одеждах. Твердые лица, загорелые сильные руки,  это  же  гвардия,  подумал
Даггар, ну и новости в Ланнеране! И зловещая  черная  тень  за  стеной  из
солдатских тел.
     - Кто вы? - спросил командир и поглядел в упор.  -  Что  вам  надо  в
городе?
     - С каких это пор Ранасы должны просить позволения войти в  Ланнеран?
- рявкнул Даггар, и дорм его прянул на месте.
     - Если ты Ранас, назови свое имя и проезжай, - сухо сказал  командир.
Мрачный огонь вспыхнул в его глазах, и погас, потому что  черный  был  уже
рядом.
     - Я Даггар, сын Грасса, - сказал он надменно, - седьмой из братьев по
старшинству, и владею всем, чем владеет Рансала.
     - Седьмой господин, - негромко спросил его черный, - а  с  каких  это
пор люди Рансалы закрывают лица?
     Даггар поглядел на него и отвернулся.  И  сам  спросил  у  начальника
караула:
     - А что здесь делает эта черная дрянь? Мало бед они вам  принесли?  -
дернул поводья и поехал вперед, и воины молча их пропустили.
     - Они не посмели разрушить наш дом, - негромко сказала Майда.
     - Я еду искать господина, - промолвил Тайд.
     - Мрак и огонь! - рявкнул Даггар, - ты  едешь  со  мной!  Ты  спятил,
старик,  -  сказал  он  почти  добродушно.  -  За  нами  тянется  половина
Ланнерана. Не суетись, - сказал он, - это то, чего ОН хотел, -  что  бы  я
ковырнул муравейник палкой.
     И он кинул монетку какому-то  оборванцу  -  одного  из  десятка,  что
глазели на них, - и велел вести их на Верхнюю улицу, к Дому Рансалов.
     Дом Рансалов не был разрушен - оттуда  просто  все  растащили,  и  он
стоял, заброшенный и угрюмый, среди  нежилых,  когда-то  роскошных  домов.
Верхняя улица умерла. Когда-то лучшая улица Ланнерана, где не было жилищ -
были только дворцы. И каждый  был  единственный,  не  похожий  на  прочие,
освященный столетиями, облагороженный славой...
     - Чума здесь гуляла, что ли?
     - Господин, - вымолвил Тайд  с  трудом,  -  уйдем  отсюда...  Я  знаю
место...
     - Нет! - рявкнул Даггар. - Я буду жить в своем доме!
     Тяжелым  взглядом  он  провел  по  толпе  -  они  уже  тут  как  тут:
обтрепанные одежды, пустые угрюмые лица - и тишина. Стоят и  молчат,  и  в
тусклых глазах тоскливое ожидание.
     - Эй, свободные граждане Ланнерана! - сказал он с издевкой.
     - Кто из вас не прочь заработать?
     Золото блеснуло в его руке, и, наконец, хоть одно лицо ожило. Хоть  в
одних глазах загорелся гнев.
     - Побереги свое золото, Ранас! Мы не прислуживаем врагам!
     - Говори за себя, почтенный муж, - ответил Даггар спокойно  и  кивнул
высокому старику с равнодушным лицом и хитрым взглядом. - Держи задаток, -
сказал он, и старик на лету поймал монету. - Получишь еще полсотни, если к
вечеру этот хлев превратится в дом. Покупай все, что  надо  -  Рансала  не
обеднела.
     - Верни ему деньги, Лагор! - велел старику первый - рослый мужчина  с
угрюмым и гордым взглядом. - Ничего угождать убийцам твоих сыновей!
     - А это достойно: отбирать  хлеб  у  чужой  семьи?  Раз  у  него  нет
сыновей, деньги ему пригодятся.
     Ланнеранец глянул на старика и ничего не ответил, а  старик  поскорее
юркнул в толпу, унося в кулаке добычу.
     - Может быть, ты не откажешь мне в совете? -  спросил  Даггар.  -  Мы
проделали долгий путь, и один из нас ранен. Есть ли  поблизости  спокойное
место, чтобы мы могли заняться им?
     - Мой дом рядом, - сказал Ланнеранец. - Я - Тингел, сын Хороса,  меня
здесь все знают.
     Дом, и правда, был рядом - в одном из Служилых переулков.  У  каждого
из дворцов были свои переулки, где жили те, что кормятся от великих родов.
Тингел  принадлежал  к  дому  Лодаса,  и  Даггар  усмехнулся,  потому  что
по-ланнерански он и Тингел - родня.
     Небогатый, но крепкий дом - с крепкой оградой, с крепким  запором  на
крепких воротах, со свежею краской на стенах.
     Лонгар спрыгнул на землю и помог спешиться Тайду.  Тот  шатнулся,  но
устоял и побрел, куда повели - в чистую комнатку  с  незастеленным  ложем.
Майда и Лонгар помогли ему лечь и он сразу закрыл глаза. У него уже  давно
не было сил - только упрямство. И он сразу поплыл в темноту, в черную воду
забвения.
     - Кликнуть лекаря? - угрюмо спросил их Тингел.
     - У меня свой лекарь, получше ваших. Выйдем, - сказал  Даггар,  -  не
будем мешать.
     Они сидели вдвоем в покое,  где  со  стен  было  снято  оружие,  а  в
восточной нише погашен огонь.  В  комнате,  что  хранит  достоинство  и  в
унижении.
     - Тингел, - сказал Даггар, - прости, что я тебе навязал себя и  своих
людей. Я боялся за Тайда, но еще больше меня напугал Ланнеран.
     - Что тебе до Ланнерана, Ранас?
     - Пусть мы враги, но честная  вражда  чем-то  подобна  дружбе.  Можно
желать врагу смерти, модно убить его в честном бою, но видеть  храбреца  в
унижении... нет, Тингел, радости в этом  мало.  Я  шел  мальчишкой  на  ту
войну, шел с глупой припевкой: "Ланнеран - город трусов", но  вы  из  меня
вышибли дурь. Знаешь, что заставило меня вас уважать? То,  что  ланнеранец
смеется даже в свой смертный час, и отвечает  насмешкой,  когда  не  может
ответить ударом. А сегодня я не видел ни одной улыбки. Что с вами сделали,
Тингел?
     - Хороший вопрос, Ранас! - ответил Тингел,  и  глаза  его  вспыхнули,
вдруг оживив лицо. - Только не на всякий вопросы и не всякому отвечают!
     - Я - не всякий, - сказал Даггар. - Энрас был братом моей  матери,  я
его главный наследник и должен был стать правителем  всех  его  дел.  Нет,
Тингел, - сказал он, - я не стал. Я унаследовал только беды,  а  Судьба  и
Долг достались мне. Но меня позвали - и я пришел.
     - Кто?
     - Нет, - ответил Даггар, - пусть меня поглотит земля, если я доверюсь
кому-нибудь в Ланнеране, пока не узнаю, какое проклятье лежит на вас!
     И тень улыбки прошла по губам ланноранца. Какая-то  неумелая,  словно
он отвык улыбаться, словно губы его сопротивлялись улыбке.
     - Ты знаешь наше проклятье, Ранас. Мы убили того, кто должен был всех
спасти. Не только нас, но и прочих жителей мира. И за это  мы  прокляты  и
обречены. Вы победили тогда, - сказал он  угрюмо.  -  Ты  сам  знаешь:  мы
дрались не хуже, чем вы. Но судьба от  нас  отвернулась,  и  не  было  нам
удачи, потому что мы  замарали  себя.  Наши  боги  ушли  от  нас,  оракулы
безмолвствуют, и ночная смерть...
     Он вдруг замолчал, и Даггар поглядел на него с любопытством:
     - Что-то не то ты говоришь, Тингел! Наказывать целый народ  за  грехи
правителей? Бить дитя за то, что его отец согрешил?
     - Мы - не дети,  Ранас!  -  гордо  ответил  Тингел.  Мы  -  свободные
граждане Ланнерана! Если правители наши сбились с пути, у нас есть право и
сила их образумить. Мы не сделали этого, даже не попыта