ери не могут быть виноваты!
     Все равно что сдвинуть гору ладонью. Он смеется - там, в глубине, - и
смех его безрадостен и насмешлив.
     - Мальчик, - говорит он, -  город  разрушен.  Не  дома,  а  обычаи  и
порядок жизни. Людям приходится жить без правил и без  обрядов.  И  только
два островка среди разрушения, два нетронутых храма. Храм  Матери  и  Храм
Предвечного. А почему обязательно _О_н_? - говорит он и снова  смеется.  -
Почему не _О_н_а_, а, Торкас?
     Потому что я не хочу.
     - Все следы ведут в Нижний Храм. Я не верю такому следу. Или враг мой
- дурак, или это ловушка. Мы сначала понюхаем здесь.
     - А если ловушка здесь?
     - Я не знаю ловушки, которая может меня удержать.
     Я не хочу, но существуют Долг и Судьба. Он - мой долг и моя судьба, я
должен ему служить, чтобы он совершил то, что ему не хочется делать.
     - Ты добьешься встречи с Верховной жрицей. Не  беспокойся,  она  тебя
примет. Ты скажешь ей правду, но не всю. Кто твой отец и кто твоя мать,  и
почему ты пришел в Ланнеран.
     - Почему?
     - Кто-то хочет тебя убить. Дважды ты уцелел только чудом.
     - Дважды?
     - Дважды, - говорит он  серьезно.  -  Помнишь,  во  время  схватки  с
ночными ворота закрылись и ты остался один?
     - Это вышло случайно!
     - Нет, - отвечает он. - Хорошо, что  ты  продержался,  пока  Тайд  не
прорвался к тебе.
     Мы долго шли вдоль высокой стены,  пока  не  увидели  дверь.  Простая
узкая дверь с полукруглым окошком сверху. Стучусь -  и  в  окошке  блеснул
чей-то глаз.
     - Впустите меня. Я пришел к Великой за помощью и советом.
     Впустили. Рослый воин в белой одежде. Он  разглядывает  меня,  словно
хочет увидеть сквозь повязку лицо.
     - Сюда не входят с оружием и закрытым лицом.
     - Возьми оружие, но лицо я открою только старшей из жриц.
     Сам я говорю, или это он говорит моими устами?
     Воин молча смотрел, как я расстегиваю пояс с мечами  и  снимаю  через
голову ремешок с погребальным ножом, а когда я откинул плащ и показал, что
на мне больше нет оружия, он повернулся и повел меня вглубь. Мы прошли  по
длинному коридору, и он приоткрыл тяжелую дверь.
     - Жди, - сказал он. - К тебе придут.
     В келье было темно, только крошечный уголек еле теплился  у  подножья
Великой. Я не видел ее лица, только складки ее покрывала  чуть  мерцали  в
душной и ласковой тьме. И когда вошли две женщины, я  не  увидел  их  лиц,
только чуть белели их строгие покрывала.
     - Кто ты? - спросила одна. - Чего ты ждешь от Великой?
     И опять мой рот сказал не мои слова:
     - Я открою это только Верховной жрице.
     - Ты многого хочешь, человек с закрытым  лицом!  Или  ты  спутал  Дом
Матери с базарной харчевней?
     - Погляди на огонь, -  велел  мне  Другой,  и  когда  я  взглянул  на
крохотный  огонек,  он  вдруг  выметнул  вверх  столб   багрового   света,
развернулся в невиданный красный цветок,  покачался  мгновение  на  гибком
стебле - и опал, погрузив нас почти во тьму.
     Вскрикнула та, что прежде молчала, и вторая спросила со страхом:
     - Кто ты - человек или бог? Назови свое имя или уйди!
     - Я скажу свое имя, но не тебе. Я  пришел  к  Великой  за  помощью  и
советом. Доложи обо мне, - сказал я (или он?). - Пусть Старшая из  Дочерей
решает сама.
     Я долго ждал - один, потому что Другой затих, я совсем не слышал его.
И когда за мной пришли, я немного боялся,  потому  что  Дом  Матери  полон
великих тайн, и, говорят, она немилостива к мужчинам.
     Но Владычица Ночи не стала меня пугать, просто меня провели в высокий
покой без окон, где от светильников было светло,  как  днем,  и  величавая
женщина в белых одеждах отослала служительницу и велела мне подойти.
     И тогда я снял повязку с лица.
     Она долго  вглядывалась  в  меня,  и  голос  ее  дрогнул,  когда  она
спросила:
     - Кто твоя мать?
     - Аэна, дочь Лодаса.
     И вдруг она засмеялась счастливым девичьим смехом.
     - О радость! - сказала она. - Ты  здесь,  потерянное  дитя,  источник
всех упований! О, наконец, ты здесь! -  сказала  она,  -  тот,  о  ком  мы
молились! Обличьем ты подобен отцу, но взгляд твой отмечен Ночью! Жива  ли
Аэна? - спросила она. - Какая земля вас укрыла?
     - Такема, - ответил я неохотно. - Мать моя жива и блюдет вдовство.
     - Садись, мой мальчик, - сказала она, и  сама  опустилась  в  высокое
кресло. - Как тебя нарекли, и какое имя ты носишь в страшном мире?
     - Торкас, приемный сын Вастаса.
     - Рассказывай! - попросила она. - Что привело тебя в Ланнеран?
     И я рассказал, как велел мне Он, что меня преследует неведомый  враг.
Я не могу себя защитить, потому что не знаю, кто он, и боюсь навлечь  беду
на Такему.
     Она слушала, кивала и разглядывала меня; непонятное было у нее  лицо:
старое, но молодое. И голос у нее был свежий и юный, и я подумал:  неужели
он прав? Неужели это и есть мой враг -  враг  всех  людей,  что  живут  на
свете?
     - Торкас, - вдруг спросила она. - Что с тобой? Ты меня боишься?
     Он не стал говорить за меня, и я ответил честно:
     - Я не знаю, может быть, ты и есть мой враг.
     - Нет, - сказала она, не удивившись. - Это не я. Я знаю,  кому  нужна
твоя смерть, но я не знаю, как он себя называет и где он таится. Ты многое
чуешь, - сказала она, - но ты ничего не знаешь. Есть очень древнее знание,
Торкас, - еще тех времен, когда Отец и Мать согласно правили миром, и  еще
не разошлись пути людей и богов. Мы его сохранили,  но  непомерной  ценой.
Наша сила и власть кончаются за  воротами  храма.  Никакое  Зло  не  может
ворваться в Дом - но мы бессильны против Зла за пределами Дома. Недаром мы
ждали тебя, - сказала она. - Ты - единственный, кто  может  его  победить.
Пойдем, - сказала она, и горячей легкой рукой сжала мою ладонь. - Если  ты
и есть тот, кого мы ждем, для тебя зазвучит Оракул Ночи, и мы узнаем  свою
судьбу!
     И она повела меня вниз, все вниз и вниз, по бесконечной  лестнице  из
гладкого камня. Я насчитал две сотни ступеней, а потом  перестал  считать.
Здесь стояла тьма, такая глубокая тьма,  что  в  глазах  мелькали  зеленые
искры.
     - Не удивляйся, - тихо сказала жрица. - Здесь  святилище  Изначальной
Тьмы, той, откуда пришли мы и куда уйдем. Торкас! - сказала она. - В  Доме
Матери  много  Тайн,  но  нет  сокровеннее  этой.  Немногие   могут   сюда
спуститься. И не все из немногих могут вернуться в Свет.
     И Другой вдруг опять появился во мне. Он  ничего  не  сказал,  просто
что-то в нас изменилось.
     Лестница кончилась, а мы все шли в темноте, жрица вела меня уверенно,
как при свете. А потом я услышал Голос.
     Он был, как шум бегущей воды, как ветер,  плачущий  среди  скал,  как
дальний звук боевой трубы. Он родился вкрадчивый,  еле  слышный,  а  потом
вдруг обрушился на меня - громом, болью, холодом и огнем.
     И снова Другой меня заслонил;  он  был  вокруг,  как  стена,  он  все
забрал: огонь и холод, и боль, но  голос  Тьмы  просочился  сквозь  стену,
такой прекрасный, такой зовущий, он обещал, он упрашивал, он молил, и я не
мог... я пошел за ним.
     - Торкас! - отчаянно крикнул Он. - Торкас! Держись! - но я уходил,  и
он всей силой своей, всей своей волей не властен был меня задержать.
     - Торкас, борись! - молил он, и я попробовал сопротивляться, но я  не
мог, голос Ночи был сильнее меня.
     - Мама! - позвал я. - Мама!  -  и  мир  вокруг  зашатался,  и  что-то
огромное, темное рухнуло на меня...
     Рев разъяренного зверя - Безымянный понял, что он один.  Черный  удар
раскаленной злобы - стены  дрогнули  и  качнулся  пол;  жрица  рухнула  на
колени, прижимая ладони к лицу.
     Бог бушевал: он больше не защищался, он разил, он рушил,  он  убивал.
Он был черное пламя, он был средоточие тысяч смертей,  он  разил  прямо  в
сердце Великой Тьмы, и она исходила болью от страшных  ударов,  корчилась,
поддавалась, отступала назад...
     Все рухнуло, все погибло, уже ничего не исправить...
     - Мать! - воззвала она. - Великая Мать! Смирись! Мать!  -  взмолилась
она, - смирись, он тебя убьет!
     И святилище опустело. Только облако жгучего мрака, только боль...
     - А! - сказал бог, - ты  жива?  Жаль.  Ничего,  ты  скоро  подохнешь.
Подыхайте все, - сказал бог. - Не стоит моего мальчика ваш поганый мир...
     Он замолчал, он уже уходил, и тогда она закричала.
     - Бог! - кричала она. - Великий бог! Смилуйся! Пощади!
     Но он только злобно засмеялся в ответ.
     Она не сумела встать и поползла за ним.
     - Боже! - кричала она, - погоди!  Послушай,  Мать  говорит  со  мной!
Боже! - кричала она. - Торкас не умер!
     И он остановился.
     - Бог! Мой великий бог, я не знала, что вас двое, и Изначальная  Тьма
разделила вас. Твой сын будет жив, если ты сумеешь уйти!
     - Хороший совет! - прорычал он. - Чтобы  уйти,  я  должен  убить  его
тело!
     - Нет! - сказала она. - Нет! Послушай, - сказала она, -  я  не  знаю,
что это значит. Слова лишь приходят ко мне, и я повторяю их. Мера за меру,
- сказала она. - Мир спасенный за мир убитый. Ты -  свой  судья  и  палач,
отдай же свой долг и отпусти себя  на  свободу.  Ты  получишь  свободу,  -
сказала она, - а сын твой получит жизнь.
     Он вдруг оказался рядом, схватил ее за плечо и поднял  с  земли,  как
обрывок ткани.
     - Гляди в глаза! - приказал он, и она ответила с жалкой улыбкой:
     - Я не вижу тебя.
     - Я тебя вижу, - сказал он  угрюмо,  и  черное  пламя  коснулось  ее.
Тяжелая, душная, темная сила сдавила ее, как огромный кулак.
     И отпустила.
     Бог ушел.
     Была беспросветная ночь, когда он вышел из храма. Он  не  думал,  что
это длилось так долго. У Вечности нет часов.
     Он шел один... один... один... только он, и одиночество было страшнее
всякой боли. Века одиночества - и коротенький миг теплоты. Лучше бы  сотня
смертей, чем эта потеря. Это я виноват,  подумал  он  горько,  это  я  его
погубил...
     Он шел - и боль бушевала в нем. Дурак, я думал, что боль мне  уже  не
страшна. Я просто забыл, что есть и другая боль. Боль вины,  боль  потери,
боль последней разлуки... Я его потерял,  горько  подумал  он.  Даже  если
старуха не врет, я никогда его не услышу. Никогда мы  не  будем  вместе  -
только я или только он...
     Он заставил себя остановиться. Он не мог одолеть эту боль. Он  просто
стоял и ждал, когда она чуть притупится, пока можно будет терпеть. И когда
стало чуточку легче, он сказал себе:
     - Ладно! Пускай это будет он. Я заплачу свою цену.
     Он помедлил, невольно  всматриваясь  в  себя,  безнадежно  на  что-то
надеясь. Всей тоской своей, всей болью своей потери он  пытался  пробиться
туда, где скрыт от него Торкас. И на  миг  ему  почудился  отзвук!  Словно
что-то вздрогнуло рядом, словно кто-то шепнул:
     - Иду!
     Он невесело  усмехнулся,  потому  что  это  обман.  Шуточки  неуемной
надежды. Он один - и теперь навсегда...


     Она вырвалась из ужасов сна и лежала с мучительно  бьющимся  сердцем.
Горячая духота наполняла спальню, густая и черная, совсем, как ее страх.
     Она поднялась с постели, оделась, накинула черное  покрывало  и  тихо
прошла в поминальный покой.
     Там жили два вечных огня,  лелеемых,  неугасимых;  она  одинаково  их
берегла, но один еле тлел - ведь Энрас ушел, ушел  навсегда,  и  след  его
затерялся на черной дороге. А второй огонь сиял ровно и ясно,  потому  что
Другой всегда был здесь. Здесь - за душной стеной раоли. Здесь - на тропах
горного края. Здесь - в ее материнском сердце.
     А теперь Другой бушевал. Огонек превратился  в  пламя:  не  смиренный
лучик лампадки - факел, рвущийся на ветру.
     О_н_ проснулся.
     Она отступила к стене и  зажала  руками  рот.  Страх  и  горе  громко
кричали в ней, но она зажимала руками рот, не пуская на волю крик.  Только
жгучие слезы, только боль...
     Это было недолго - она слишком привыкла к боли. В ее  жизни,  темной,
запертой от людей, были только память и боль, и совсем немного надежды. Но
надежда была, словно  хилый  росток,  что  пронизывает  земляную  глубь  и
раскалывает самый твердый камень. И надежда шепнула ей: погоди! Может, это
еще не конец, может быть, ты что-то сумеешь...
     Тихо-тихо она подошла к огню и коснулась его рукой. Пламя прянуло  от
руки, заклубилось,  словно  смеясь,  прикоснулось,  не  обжигая,  и  опять
отлетело прочь.
     Словно громкий беззвучный зов, словно зычный беззвучный голос, и  она
прошептала:
     - Иду!
     И она  проскользнула,  как  тень,  сквозь  запретную  дверь  раоли  и
взбежала по лестнице в башню.
     Вастас спал, но проснулся, едва заскрипела дверь. Он глядел на нее, и
в глазах его, золотых, словно у хищной птицы, удивление стало радостью,  а
надежда тоской.
     - Брат мой! - сказала она, - мой господин! Торкас в беде, надо ехать!
     Он покачал головой, и она мучительно сжала руки.
     - Он в Ланнеране, Вастас!
     И теперь лицо его было, как камень, и  в  глазах  спокойный  жестокий
блеск.
     - Тебе обязательно ехать?
     - Да! Бог возвратился и хочет его забрать. Я не отдам! - сказала она,
и Вастас кивнул угрюмо.
     - Собирайся. Мы выедем на рассвете.
     И опять мотало ее в закрытой повозке, и вокруг лежал черный, ненужный
мир, но теперь в ней не было  пустоты.  Страх  и  горе  -  но  рядом  жила
надежда. Страх и горе - и темная смутная радость, потому что я снова увижу
его. Этот взгляд, где жгучая  гордая  тьма  и  угрюмая  гордая  сила.  Эта
горестная насмешка и безжалостная доброта...
     - Что ты знаешь, Аэна? - спросил ее Вастас.
     - Я видела сон, - сказала она. - Тот, кто ушел,  смеясь,  вернулся  в
гневе. Мне снился Торкас, - сказала  она.  -  Он  лежал  окровавленный  на
земле, а бог стоял над ним, охраняя, и вся земля  была  залита  кровью,  и
горы трупов гнили на ней. Мне снилось, - тихо сказала она, - как вышел  из
моря огонь, пожирая и землю, и небо. Но бог  сражался  с  огнем,  и  огонь
отступил. Тут Торкас позвал меня, и я пробудилась. Брат! - сказала она,  -
я въяве видела бога! Испуганная сном, я пошла в молельню.  Огонь  бушевал,
он был словно факел в бурю, и в пламени я увидела бога. Он стоял у портика
Верхнего Храма в обличье Торкаса, но это был _О_н_. Плащ его был прожжен и
панцирь изрублен, а в руке обнаженный меч.
     - Торкас - мой сын и наследник, - угрюмо ответил Вастас. - Я не отдам
его даже богу!
     И она подумала: если он жив. Если мой мальчик, мой Торкас еще  не  на
черной дороге.


     - Завтра я ухожу, - сказал Безымянному  Ронф.  Они  сидели  вдвоем  в
уголке темноватой харчевни, где было грязно и чадно,  но  зато  не  бывало
чужих.
     - Отведу караван до Горты, - говорил он неторопливо, - а  там  возьму
еще пятерых и отправлюсь в Заннор - за обозом с солью.
     - Нет, - сказал Безымянный. - Останься здесь.
     - Я - человек служилый, должен выполнять, что велят.
     - Ты должен служить Ланнерану, - ответил Он, - а его  судьба  решится
теперь. И не только его, - сказал он угрюмо. -  Может  быть,  внуки  твоих
внуков увидят свет, если все будет сделано так, как надо.
     - Приказывай, господин, - просто ответил Ронф.
     - Мне нужен человек по имени Ваннор. - Знаешь его?
     - Я слышал о нем. Но, господин...
     - Что?
     - Он под  покровом  Предвечного,  -  сказал  еле  слышно  Ронф,  -  а
Предвечный мстителен и всемогущ.
     - Всемогущ и мстителен?  -  Безымянный  медленно  усмехнулся,  и  так
ужасна была улыбка, что Ронф против воли  отвел  глаза.  -  Или  одно  или
другое, Ронф! Мстительность - это болячка слабых.  Ты  видел  когда-нибудь
звезды? - спросил он резко.
     - Да, господин. Давно. Еще когда не женился.
     - Их нельзя сосчитать, правда, Ронф? А каждый из этих огней такой  же
мир, как и наш, со своими людьми и своими богами. Если  Предвечный  творец
всех этих миров, то что ему до человеческих дрязг? Почему он всемогущ лишь
здесь, в Ланнеране?
     - Я... я не знаю, - ответил Ронф боязливо.
     - Чего ты дрожишь? - с усмешкой спросил Безымянный. - Разве  болорцев
уносит ночная смерть?
     - Нет. Пока еще нет.
     - Видишь, он не властен  даже  над  вами.  Толика  мужества  и  капля
здравого смысла - и он уже не сможет вас одолеть.  Мне  нужны  болорцы,  -
сказал он Ронфу.  -  Пока  сражаются  боги,  людям  стоит  заняться  своей
судьбой. Если кто-нибудь выступит против черных...
     - Кто?
     - Чернь или знать, или кто-нибудь со стороны. Иногда неплохо забыть о
вражде. Честный враг надежней продажного друга. Ты меня понял?
     - Да, господин. Мы выступим за него или просто не станем драться.
     А к вечеру страх его одолел.
     Ваннор не был подвержен страхам. Много  раз  он  ходил  по  краю,  по
острому, гибельному острию, и случись  ему  оступиться,  он  как  истинный
ланнеранец рассмеялся бы смерти в лицо.
     А сейчас он сидел у себя - в тайном  логове,  известном  немногим,  в
крепком доме,  набитом  стражей,  под  защитой  _С_а_м_о_г_о_  -  и  озноб
непонятного страха тяжело сотрясал его плоть.
     И когда без стука открылась дверь,  и  закутанный  встал  на  пороге,
страх безмолвным криком взорвался в нем - и погас, как лампадка в бурю.
     Вот и все. Пришел его час.
     Он все равно потянулся к гонгу, но вошедший сказал равнодушно:
     - Не трудись. Некого звать.
     - Жаль, - сказал Ваннор, - я велел бы подать вина. Проходи, -  сказал
он, - садись. Или ты убьешь меня сразу?
     Бог подошел, сел напротив, снял повязку с лица. Он  был  совсем,  как
тогда, даже еще моложе. Если б не взгляд и не складка губ, он  казался  бы
просто мальчишкой.
     - Нет, - сказал бог. - Сначала поговорим.
     И тень надежды: может, сумею? Умолить, перехитрить, обмануть...
     - Нет, - сказал бог, - не мучай себя надеждой. Я не  оставлю  тебя  в
живых. Но я предлагаю, как ты когда-то:  ответь  на  вопросы,  и  получишь
легкую смерть. Ты ведь помнишь - моя была неприятной.
     Странно, но в юном лице не было гнева, и в  странных  давящих  глазах
только печаль.
     - И ты поверишь моим словам? - спросил его Ваннор с усмешкой.
     - Да, - потому что ты его ненавидишь.
     - Кого?
     Можно заставить голос звучать, как обычно, но не спрятать  вспотевший
лоб, не сдержать метнувшийся взгляд.
     - Его, - спокойно ответил бог. - Я не знаю, как ты его называешь.  Он
неважный хозяин, - сказал ему бог, - и не вступится за тебя, хоть  служишь
ты верно.
     - Я служу только себе, - ответил Ваннор угрюмо. - Я хотел власти, и я
ее получил.
     - Какой? - мягко спросил его бог. - Для себя?  Для  своего  храма?  В
Ланнеране не клянутся Предвечным и не просят его ни о чем.  Если  исчезнет
страх, вас всех перебьют и храм ваш сравняют с землей.  А  твоя  власть  в
чем, Ваннор? В том, чтобы кого-то убить? Но кого испугает смерть от  меча,
раз по городу бродит ночная смерть!
     - Я не был так многословен, Энрас!
     - Да, - терпеливо ответил бог. - Я трачу слова и время, а его у  меня
в обрез. Я мог бы заставить тебя говорить. Немного усилий - и ты  мне  все
выложишь и будешь молить меня о смерти.
     - Не все рождены палачами, - ответил Ваннор с усмешкой, -  даже  меня
поначалу тошнило. Тебе же будет еще противней, потому что я жирен,  а  это
зрелище мерзко вдвойне. Но я, пожалуй, рискну.
     Бог пожал плечами и сказал: - Как хочешь, Ваннор, - и в страшных  его
глазах уже не было грусти - только острый холодный огонь.
     - Нет, - сказал Ваннор, - я пошутил. Боюсь, что я не сумею молчать до
конца, а мне не хочется умирать растоптанной тварью. К тому же ты прав:  я
его ненавижу. А вот тебя, как ни странно, нет.  А  что  тут  странного?  -
спросил он себя. - Я даже немного тебе благодарен. Я, Ваннор,  ничей  сын,
палач и подручный для грязных дел - перед смертью чувствую себя человеком.
Даст ли больше самая достойная жизнь? Ладно, - сказал он, - я  не  беру  в
долг. Ты узнаешь все,  что  захочешь,  но  сначала  я  кое-что  скажу.  Не
снис