давно убили, и с тех самых пор  любой
разбойничий атаман по традиции называется Юсом -- чтобы внушать страх...
     И вот его поймали. Долго охотились, долго травили -- и выманили старого
лиса из норы.
     Клетка  с  разбойником приехала  в столицу, окруженная утроенным против
обычного конвоем. До  последней минуты боялись побега -- ведь известно было,
что Юс Садовник имеет волшебную возможность исчезать, будто пар.
     Однако  исчезнуть на этот раз ему не  удалось.  Клетка въехала во  двор
княжьего дворца; натянулись  цепи, и закованного в колодки разбойника повели
наверх -- показать князю.
     Князь,  седой  уже  и сгорбленный, сидел  в высоком  кресле с  волчьими
мордами на подлокотниках. При виде знаменитого разбойника встал, с  какой-то
даже  торопливостью подошел  поближе,  всмотрелся  -- и вдруг улыбнулся  так
широко, как давно уже не улыбался:
     -- Покусай меня эльфуш, это действительно ты... Это он! Наконец-то!
     Закованный разбойник  смотрел  на  князя без страха и без  почтения  --
внимательно, будто задал вопрос и теперь ждал ответа.
     --  И за кем  осталось  последнее слово? -- с усмешкой  спросил  князь,
останавливаясь  прямо перед  лицом  Юса Садовника, благо тот, закованный, не
мог причинить ему вреда.
     -- Ты его  чувствуешь? -- тихо спросил разбойник.  --  Там,  внутри?  В
душе? Каково тебе жить с ним -- легко?
     Усмешка князя медленно померкла.
     -- Легко, --  сказал он, жестко глядя разбойнику в глаза.  -- Совсем не
заметно. Я теперь думаю, что его вообще  не было.  Это  было просто еще одно
испытание, и ты -- струсил.
     -- Ты думаешь? -- спросил Юс Садовник,
     -- Тебя казнят завтра,  -- сказал князь. -- Я выписал из-за моря палача
-- такого, каких прежде  у нас не бывало. Ты проживешь под пыткой  часа три,
не меньше. Мастер не позволит тебе потерять сознание.
     -- Ушастый Звор не ошибся в своем выборе, -- сказал Юс Садовник.
     -- Да, -- подтвердил князь. -- Не ошибся.

        "x x x"

     Утром его, закованного,  посадили в позорную телегу и медленно-медленно
повезли  на рыночную площадь, где  уже сооружен был специальный  эшафот.  Не
просто  помост  с плахой или виселицей --  на этот  раз  площадку  для казни
строили по чертежам иноземного мастера, и местные палачи дивились хитроумным
устройствам,  до  которых  соотечественники  приговоренного  до  сих пор  не
додумались.
     Юстин ехал, прислонившись  спиной к деревянному  борту телеги.  Смотрел
назад; город уходил  от него, будто уносимый  отливом. Улицы соскальзывали в
никуда. Толпы тянулись мимо -- и тоже соскальзывали.  Юстин  поразился,  как
много стало в городе людей. В давние времена все было не так.
     На нем камнем лежали слова Арунаса: "Я  теперь думаю, что его вообще не
было. Это было просто еще одно испытание, и ты -- струсил".
     Он был  уверен,  что Арунас не прав --  но  жизнь соскальзывала с него,
отступала, как вода, позади были годы лесной жизни и чужих  смертей, впереди
были три часа пыток -- и Юстин думал, что, может быть, он ошибся?
     От  этой  мысли  ему  становилось плохо. Он следил, чтобы лицо  его  не
выдало  тоски --  ведь люди, которые пялят  на узника глаза, решат,  что  он
боится  смерти. Боится  иноземного палача,  специально  выписанного Арунасом
из-за моря...
     Случайно ли, что Арунас так ненавидит его?
     Звор не стал бы выписывать заморского палача. Но, придумывая для Юстина
казнь, Арунас  не нарушает воли Звора. Красный  шелковый флажок --  если  он
действительно есть  в  душе Арунаса --  не  помешает ему  присутствовать  на
казни...
     Хватит ли у Юстина сил все три часа хранить мужество -- и не дать князю
повода для злорадства?
     Он  сам  выбрал  свою  судьбу. Но,  может  быть, его  отчаянная воля  к
неприкосновенности  собственной  души  --  всего  лишь  предрассудок?  Вроде
брезгливости к домохранцам?
     Он мог  бы стать князем... Он  мог  бы прожить счастливую жизнь рядом с
любимой женщиной. Воспитать детей.
     Толпа   глядела  на  приговоренного  разбойника  со  священным  ужасом.
Странная усмешка на покрытом шрамами лице вгоняла обывателей в дрожь.
     Кое-кто защищался от его взгляда домашними оберегами.
     Кое-кто  вытирал  слезы.  Те, в  чьей бесправной  жизни не  на что было
надеяться, кроме как на помощь Благородного Юса...
     Телега  свернула. Дорога осталась позади; впереди простиралась площадь,
а на ней -- помост, зрители и, конечно, Арунас на особом возвышении.
     Цепи снова натянулись; Юстина  втащили на помост,  он увидел  крепыша в
красной  накидке,   с   круглыми  карими  глазами,  которые  с  нескрываемым
любопытством глядели на узника сквозь  прорези. Заморский мастер был польщен
громкой  славой  своего  клиента;  радостно  суетясь,  он   что-то  объяснял
благосклонно  слушающему  Арунасу, по очереди показывал  инструменты,  водил
пальцем по своему животу, вдаваясь в анатомические подробности.
     С Юстина сняли рубаху, растянули его руки в стороны, плашмя положили на
деревянное колесо...
     Он стоял перед белой, покрытой толстым слоем известки стеной. На  стене
был нарисован углем эшафот, палач, колесо -- и распятая на колесе обнаженная
человеческая фигура.
     Юстин вздрогнул. Увидел поверх рисунка на стене  свою собственную тень,
обернулся.
     Полутьма.  Небольшой  зал. В центре его  -- стол,  на столе  кувшины  и
бутылки,  блюда, кубки. Огоньки  свечей -- но какие-то тусклые, будто ночные
бабочки. Два кресла.
     За спинкой  одного  из  них  Юстин разглядел высокую  фигуру, и  сумрак
вокруг нее сгущался, превращаясь в тьму.
     -- Добро пожаловать, -- сказал Ос, Хозяин Колодцев. -- Как  ни странно,
эти три часа тебе приятнее будет провести со мной, чем с ними... Не так ли?
     Юстин  окинул  быстрым  взглядом   рисунок  на  стене.   Картинка  чуть
изменилась теперь -- палач взялся тешить князя искусством.
     Юстин  посмотрел  на  свои  руки. На запястьях  медленно  бледнел  след
железа.
     -- Прошу  к столу,  --  пригласил  Ос,  Хозяин  Колодцев.  --  Три часа
пройдут, и ты отправишься в смерть, однако здесь, за этим столом, тебе будет
проще думать о жизни... Ты ведь не побрезгуешь выпить со мной?
     -- Нет, -- отозвался Юстин. -- Я благодарен.
     -- Тебе не за что меня благодарить. Пей.
     И они выпили.
     -- Это правда, то, что он сказал? -- спросил Юстин. -- Красных шелковых
флажков на самом деле не существует?
     Ос усмехнулся:
     -- Как ты думаешь... почему ты здесь, а не там?
     -- Я был разбойником, -- сказал Юстин. -- На самом-то  деле я сделал  в
своей жизни  все, чтобы быть  сейчас не за столом, а на площади. Я  старался
быть  справедливым...   но  я   убивал,  потому  что  сказки  о  благородных
разбойниках остаются сказками. Мои руки в крови.
     -- Я знаю, -- кивнул Ос, Хозяин Колодцев. -- Поэтому ты умираешь.
     -- Я щадил, -- возразил Юстин. -- Я убивал, но я и шадил тоже.
     --  Я знаю,  --  сказал  Ос.  --  Но  всех  жизней,  которые  ты  спас,
недостаточно для того, чтобы оказаться среди живых, а не на эшафоте.
     -- Значит...
     -- Пей.
     Юстин отхлебнул; красный ручеек потерялся в густой разбойничьей бороде.
     -- Она... жива?
     -- Да. Но она далеко.
     -- Она... счастлива?
     Молчание.
     -- Вы думаете... я был прав?
     -- Пей, Юстин. У нас еще много времени. Целая вечность впереди.

        "x x x"

     Вечность.
     Юстин  отвык от  вина.  В  бытность  свою разбойником он пивал  напитки
покрепче.
     Он от многого отвык.
     Догорали тусклые свечи, похожие на ночных бабочек. Ос, Хозяин Колодцев,
молчал,  и Юстин молчал тоже. Это было  глубоко понимающее, незыблемое,  как
небесный свод, молчание.
     Далеко  на  площади  --  и рядом, на  белой  стене  --  искусный  палач
заканчивал свое действо над еще живыми останками человека.
     Юстин пил, запрокидывая голову, у вина был вкус  полыни пополам с диким
медом.  Хозяин  Колодцев  смотрел на  маленькую тусклую монетку, видневшуюся
из-за выреза рубашки.
     Истекало время.
     -- Чего бы ты хотел напоследок? -- спросил Хозяин Колодцев.
     -- Увидеть, -- сказал Юстин. -- Только увидеть.
     -- Смотри, -- сказал Ос.
     Юстин обернулся.
     Белой  стены со страшным  рисунком не  было. Была трава; был  туман, до
половины заливший невысокие стволы яблонь.
     Было  лето.  Был  рассвет.  И над землей  вставало столько запахов, что
каждый вздох становился аккордом.
     Июнь.
     Навстречу  Юстину  шла  по  траве  девушка  в  светлом  платье,  босая,
круглопятая, с русыми волосами  до  плеч. Юстин смотрел, ежесекундно  боясь,
что наваждение исчезнет;  а она шла, шагала  легко и уверенно,  будто каждым
своим шагом утверждая и это утро, и этот сад, и эту жизнь.
     Она шла, вытянув вперед руки, сложенные лодочкой,  и  в  ладонях у  нее
горкой лежали бело-розовые крупные черешни.
     Юстин смотрел.
     Девушка  подошла  совсем  близко.  Протянула  черешни;  он  видел,  как
поблескивают   глянцевые   бока,   отражая   солнце,   отражая   Юстина   --
восемнадцатилетнего.
     Он поднял глаза -- преодолевая страх, усмиряя надежду.
     Девушка смотрела серьезно,  без улыбки.  По-доброму. Светло.  И  еще --
Юстину показалось -- понимающе.
     Она  смотрела,  склонив  голову к плечу; ему  так хотелось,  чтобы  она
разомкнула губы.
     -- Был ли я прав? -- спросил он шепотом.
     Она печально улыбнулась.
     И все померкло.