" Королева
наездников никогда не лжет.

        "x x x"

     -- Я соврала тебе, -- сказала Анита.
     -- Но ты ведь спасла мне жизнь...
     -- А перед этим я соврала тебе. Прости, а?
     -- Но ты ведь спасла мне жизнь!
     Они лежали, обнявшись, и вокруг была темнота.
     -- Я помнила тебя каждый день, -- говорила  Анита. -- Я вспоминала тебя
каждый час...
     -- Ты убежала от отца?
     --  Нет...  Я  еще  не  научилась  убегать  от  него,  но  когда-нибудь
научусь...
     -- Но он знает, что мы вместе?!
     -- Да... Он знает.
     -- Значит, нам надо прятаться?
     --  Я   еще  не  научилась  прятаться  от   моего  отца...  Даже  круг,
нарисованный Ножом Забвения, больше не помогает...
     -- Значит...
     -- Это мой отец велел мне принести тебе стекло.
     -- Как?!
     -- ...ничего не знала о тебе,  не  знала, что с  тобой,  не знала,  где
ты... Отец запер меня.
     -- Как...
     -- ...А потом он сказал, что тебя собираются убить и что если я хочу --
могу отнести тебе стекло, которое уведет тебя от смерти... -- она  счастливо
рассмеялась. -- Хочу ли я... Если я хочу...
     -- Ты  успела в последний момент,  --  сказал Юстин, с трудом  переводя
дыхание. -- Но потом... куда ты исчезла потом?
     -- Тысячу раз в день я говорила ему, что рано или поздно убегу снова.
     -- Убежала?
     -- Я теперь буду с тобой... всегда. Он разрешил.
     -- Что?!
     -- Он разрешил. Он сказал: пусть. Он сказал, что ты ему нравишься.
     -- Скажи еще...
     -- Он разрешил. Мы будем вместе.
     -- Не верю, --  бормотал  Юстин, а теплое  солнце распирало его  грудь,
толкалось в ребра. -- Не верю... Наконец-то...
     Над землянкой гулял ветер. В маленькой глиняной печке догорали угли.

        "x x x"

     Юстин топил печку  всю  ночь. К утру  в землянке было мокро  и душно, а
ветер, врывавшийся в щели, превращался в пар.
     -- Теперь надо думать, где жить, -- сказал Юстин  виновато. -- Если  бы
мы могли вернуться к деду... Но мы не можем. Князь...
     -- Ушастый?
     -- Нет,  -- сказал Юстин, чувствуя неловкость  оттого, что Анита ничего
не  знает и придется ей,  оказывается,  объяснять. -- Новый князь... его имя
Арунас, раньше он был кузнецом...
     И он рассказал ей все, что случилось с того  момента, как на их с дедом
двор заявились всадники на  высоких конях, и до последнего испытания -- их с
Арунасом скачки на клячах.
     --  ...Знаешь, как  наездники загоняют  до смерти любую  тварь, которую
удастся оседлать? Вот так и мы должны были... Он нахлестывал и шпорил...
     Юстин рассказывал,  предвкушая, как удивится  Анита, узнав,  в  чем  на
самом деле состояло испытание  Звора -- однако рассказ  его как-то сам собой
оборвался в том месте, где умирающая лошадь Арунаса грянулась о землю.
     -- И он победил? -- спросила Анита. -- А лошадь пала?
     --  Пала, --  сказал  Юстин,  уже понимая, что  не станет  рассказывать
дальше, и понимая  почему. --  Он победил, и...  он стал князем. А я убежал,
потому что всех остальных бастардов Звор велел убивать...
     Анита задумалась.  Юстин понимал, что солгал ей  ни  с того  ни с сего.
Просто  затем, чтобы не рассказывать о  ночной  встрече с  ее  отцом. Об  их
разговоре. О красном шелковом флажке.
     Стала бы  Анита  любить  человека,  в чьей  душе  чужой рукой  оставлен
кусочек красного шелка? Может быть, зря он утаил правду?
     Может быть,  Анита спросит  сейчас -- но почему  же ты был  в княжеских
покоях, когда я принесла тебе стеклышко?
     Она не спросила. Думала о другом:
     -- Князь ты или беглец -- мне все равно... Где ты захочешь жить --  мне
все едино... Мы сможем убежать так далеко, где  не только новый князь -- сам
Ушастый Звор нас  не достанет. Мы можем жить в теплой стране, где никогда не
бывает зимы, там, куда  улетают эльфуши, как  только у  нас наступают первые
заморозки...  Мы  можем жить  хоть в людном  городе, где  все  друг к  другу
добры...  Хоть в  горах,  одиноко,  где  только грифы и  нет  ни одной живой
души... Мы можем  все, что захотим, Юстин. Мы заслужили...  Давай  поженимся
завтра? Я дам знать моему отцу...
     --  Да, --  сказал  Юстин, чувствуя холодок в  животе.  -- Конечно, его
присутствие на свадьбе... обязательно?
     -- Ведь это он совершит обряд, -- улыбнулась Анита.
     -- Какой обряд?
     -- Древний,  самый  правильный  свадебный обряд...  Чтобы не  только  в
поступках  мы  не  могли  изменять  друг  другу, но  не сделали бы этого и в
помыслах --  он войдет каждому из нас  в душу и оставит там красный шелковый
флажок.

        "x x x"

     По первому  снегу Юстина  выследили. От  неминуемой  гибели его  спасла
муха-аукалка,  заговоренная  дедом,  поначалу  увлекшая  преследователей  за
собой. А когда  охотники  поняли свою ошибку -- дичь была уже далеко;  Юстин
бежал,  рассыпая за собой  последние семена-обманки,  слыша,  как  с треском
врастают в  промерзшую  землю  корни  деревьев-однодневок,  как  поднимается
частокол стволов, авось не проберутся конные...
     Потом  обманки кончились. Он  бежал,  выбирая овраги  поглубже и чащобы
погуще. Шел, не останавливаясь ни на минуту, не отдыхая даже ночью, будто  и
не зная, что такое  усталость. Он  шел сквозь забытый людьми лес,  это  была
тяжелая работа -- но работа куда более трудная происходила у него внутри.
     "Почему,  --  потрясенно спрашивала  Анита.  --  Разве  ты  собираешься
изменять мне?"
     "Нет, -- твердил он сквозь  зубы.  --  Именно потому, что не собираюсь.
Именно  потому,  что  люблю  тебя и доверяю тебе...  И ты мне доверяй!  Безо
всякого флажка в душе!"
     "Но ведь  это традиция, --  говорила Анита и казалась  при  этом  такой
растерянной, что даже теперь, вспоминая, Юстин скрипел зубами от жалости. --
Это  -- как клятва,  -- говорила  Анита. -- Ведь во  все времена  и  у  всех
народов  будущие супруги дают друг  другу клятву...  Ты скажешь, что не надо
давать, ведь и так понятно, что они любят друг друга?"
     "Клятву я могу дать и без помощи твоего отца", -- твердил Юстин.
     "Значит, ты просто боишься, -- с  облегчением смеялась Анита. -- Ну что
ты, это не больно и не страшно. Это вообще незаметно, вот увидишь..."
     Юстин вспоминал душную ночь в княжеских  покоях. Так говорил Ос, Хозяин
Колодцев:  "Ты  боишься. Ты струсил.  Ты,  как  ребенок,  впервые  увидевший
лекаря". Ну конечно, как он мог забыть, чья Анита дочь...
     "И  потом,  --  говорила Анита, --  ведь сегодня  мы молоды...  А потом
пройдут годы. Впереди целая жизнь, я сделаюсь старой, а ты еще  будешь полон
сил... Кто знает, что может случиться?"
     Юстин возмущался. Он доказывал ей и убеждал ее, что никого,  кроме нее,
пусть больной и старой, пусть вовсе немошной старухи, ему  не надо -- но она
только непонимающе качала головой: "Юстин, я не узнаю тебя. Не ты ли обещал,
что ради меня готов на все, что угодно?"
     "Да, -- говорил Юстин. -- Я обещал... и я готов".
     "Значит, -- говорила Анита. -- просто прими  этот флажок, будто жертву.
Пусть это будет твоя  первая  уступка жене... А потом и я  тебе в чем-нибудь
уступлю".
     Тогда он сдался и сказал:  "Мне  надо привыкнуть к этой мысли.  Дай мне
время, чтобы я мог смириться с этим".
     Поднялось солнце, и Анита ушла, печальная и задумчивая, но  на прощание
поцеловала Юстина и сказала: "Я буду ждать. Вот тебе монетка, когда решишься
-- брось ее в огонь..."
     А  на другой день его выследили, и теперь  он бежал, ежесекундно ожидая
выстрела в спину.
     Немного  утешало  то, что  если погоня совсем  уж  наступит на пятки --
можно будет наскоро развести огонь и бросить в него Анитину монетку. И Анита
поможет  -- если, конечно, на  небе в этот момент будет  солнце  или хотя бы
луна...
     Когда Юстина догнали, было  пасмурное, безо всякой надежды утро. Стрела
воткнулась в ствол  в полупальце от  его уха; не успев ни о чем подумать, он
упал в неглубокий осенний снег и покатился  вниз по склону оврага. Под слоем
снега лежали сухие дубовые листья, можно было бы зарыться в них  и переждать
погоню  --  если  бы  не далекий  лай собак,  охотничьих бестий,  от которых
прятаться бесполезно...
     Он  скатился  на  дно,  укрылся за  поваленным  стволом,  взял  лук  на
изготовку  -- и понял,  что  сейчас  придется  впервые в  жизни  стрелять  в
человека.
     Те, кто преследовал его, не испытывали никаких неудобств, целясь в себе
подобного. И,  безусловно, в  охоте на человека они были куда опытнее Юстина
-- стоило ему неосторожно  приподнять голову над  укрытием, как шляпу с него
сдернули, будто  шутя. Оглянувшись, он увидел  ее на земле  -- нанизанную на
стрелу с красивым черно-белым оперением.
     Вооруженные люди в сером --  кажется, их  было четверо  -- ловко, будто
играючи, перебегали от укрытия к укрытию, спускались все ниже в овраг. Юстин
лежа  натянул  тетиву  -- и,  внезапно  поднявшись над  поваленным  стволом,
выстрелил в первого из бегущих. И сразу же увидел, что стрела его  идет мимо
и что навстречу ей  сверху, из чужого укрытия, движется другая стрела. Юстин
скорее почувствовал ее,  нежели увидел -- и, как в дурном сне, понял, что не
успевает убраться с ее пути, увернуться, упасть...
     Под снегом была листва. Запах осени, покоя, кладбища. Юстин лежал лицом
вниз, а там, на склоне оврага, кто-то кричал, и в крике этом была смерть.
     Юстин приподнялся.
     Погоня, что секунду назад спускалась  склоном  оврага, теперь  пыталась
отступить   под  градом  стрел.  Стрелы  приходили  из-за  Юстиновой  спины,
доставали бегущих, те падали  и барахтались в  снегу и в листве. Собачий лай
приблизился, потом отдалился; Юстин оглянулся. В десятке шагов за его спиной
стоял тощий, по глаза заросший седой бородой старикашка.
     -- Тикай сюда, -- сказал старикашка неожиданно  густым басом. --  Беги,
братушка, а то ведь пристрелят, неровен час...
     И поманил кривым, словно дубовый сучок, пальцем.

        "x x x"

     Они  называли  себя "лесными призраками"  -- для красоты и чтобы страху
было  жителям соседних местечек. Жили не очень-то сладко;  каждый за плечами
имел печальную историю, подлинную либо  выдуманную.  Первые трое  --  бывшие
каторжники  (один  из  них  сделался   атаманом),  четвертый   и  пятый   --
солдаты-дезертиры, шестой -- сирота без роду без племени, седьмой -- младший
сын богатого купца,  лишенный наследства и разобиженный на весь мир. Восьмой
был поэт и  бард,  на все  лады повторяющий, что  мир  -- коровья  лепешка и
потому  всем должно  быть на все плевать. Девятый  был пастушок, сбежавший в
лес от скуки. Десятый был дурачок, одержимый духами.
     Быт разбойников оказался  почти столь  же  убогим, как и у Юстина в его
землянке -- за исключением того, что среди тряпок, служащих постелью, иногда
попадались  остатки по-настоящему дорогих  вещей:  полы  бархатных кафтанов,
обрывки  шелковых плащей,  клочки  не  то  покрывал,  не  то портьер.  Юстин
догадывался, откуда взялись эти вещи,  но не хотел  думать, что  стало  с их
прежними владельцами.
     О безопасности разбойники заботились  основательно. Над входом в жилище
белели приколоченные гвоздями кости человеческой руки; каждый костяной палец
выполнял свою работу: мизинец оберегал от лесовиков, безымянный -- от собак,
средний --  от стражников, указательный -- от княжьего гнева и большой -- от
крестьян с дубьем.  Широко  вокруг  разбойничьего  укрытия расставлены  были
колья с надетыми на них кукушечьими черепами -- когда рядом появлялся кто-то
чужой,  в  лагере слышно  было леденящее  душу  "ку-ку".  Кроме того,  перед
избушкой денно и нощно горел костер, на  закате в него бросали кусочки мелко
нарезанного кабаньего хвоста -- испытанное средство от непрошеных гостей.
     В  хибаре  разбойников,  в  многолетней  грязи,  полным-полно  водилось
домохранцев, и никто не обращал на них внимания.  Юстин ночевал под открытым
небом,  сам вызывался сторожить костер. Сперва ему не доверяли,  думали, что
хочет  бежать,  а  потом,  раскусив  его  брезгливость, взялись  потешаться:
подбрасывать  многоногую  мелочь  ему за  шиворот. Первым, кто проделал этот
фокус, был старый каторжник; тогда Юстин сдержался и пригрозил, однако никто
не принял  его  слова всерьез. Вторым шутником оказался  плечистый дезертир;
дрались  долго и жестоко, пока наконец Юстин не повалил соперника на землю и
не засунул дохлого уже домохранца ему в зубы.
     С тех пор шутить над Юстином перестали.
     По ночам  приходили  какие-то люди,  подолгу  сидели  у  костра, что-то
приносили  в мешках,  что-то уносили;  порой разбойники  отлучались, оставив
поэта  сторожить  хибару  и  присматривать  за  Юстином.  Поэт заводил  свои
однообразные  песни,  а  Юстин смотрел, как  открывается его рот, и  думал о
своем.
     Огонь горел. На  небе висела  луна;  он разыскивал  в  кармане  Анитину
монетку.
     Не та  ли это самая, которую бросил  когда-то  на  каменный пол  Хозяин
Колодцев, определяя Юстинову судьбу? Орел -- смерть. Решка -- жизнь...
     Юстин сидел, зажав монетку в кулаке.

        "x x x"

     Однажды  утром  он пошел  в лес за хворостом.  Почему-то именно  в  это
ясное, хрусткое зимнее утро тоска его была особенно черной.
     Под заснеженным дубом он остановился. Когда-то в дерево ударила молния,
верхушку сожгла,  а прочие ветки так сильно  напугала,  что теперь они росли
как придется, вкривь и вкось. Издалека казалось,  что в  развилке дуба сидит
человек.
     Он вернется в разбойничий лагерь -- и бросит монетку в огонь.
     "Ты решился?" -- спросит Анита.
     "Объясни  мне,  --  скажет Юстин.  -- Разве  твой  отец  настаивает  на
обряде?"
     "Нет, -- скажет Анита. -- Но ты решился?"
     "Я люблю тебя, -- скажет Юстин, как не раз уже говорил. -- Мне не нужен
флажок, чтобы быть тебе верным".
     "Ты  не  хочешь  уступить  мне?"  --  спросит  Анита.  Как  не раз  уже
спрашивала.
     "Пойми меня", -- попросит Юстин.
     "Не  понимаю,  -- скажет  Анита.  --  Одно дело  --  флажок на верность
Звору... А другое дело -- на верность жене... Ведь и  у меня будет такой  же
флажок! Ведь я тебя люблю, в отличие от Звора! Я не потребую от тебя злого!"
     "Флажок -- зло", -- скажет Юстин.
     "Нет,  -- скажет Анита.  -- Флажок -- это средство. Огонь не может быть
злом потому только, что людей сжигают на площадях".
     Юстин  не  найдется,  что сказать.  В  это время  Анита,  в своей обиде
похожая на обманутого ребенка, вытащит откуда-то круглую прозрачную льдинку,
взглянет на солнце...
     Развилка дуба была пуста. Осыпался потревоженный ветром снег.

        "x x x"

     Он часто думал  о деде.  Как он там?  Как  перезимует? Наступила весна.
Разбойники  отощали  и обносились.  Среди добычи, перекочевывающей  в  мешки
ночных визитеров, больше не  было ни золотых  украшений, ни парчи --  только
грубое  крестьянское  полотно, оловянная  утварь  и  стеклянные  бусы. Юстин
понимал, откуда они взялись.
     Он ненавидел разбойников.
     Иногда  ему  казалось, что  он понимает их. Что разбойники -- люди  без
единого флажка  в душе.  Даже тот  флажок,  что вырастает сам по себе в душе
каждого человека и не велит убивать  себе подобных -- даже этот флажок у них
втоптан в грязь.
     Он  знал, что  с первым теплом уйдет  отсюда. Уйдет в горы,  где его не
достанет князь Арунас,  станет  жить  совсем  один  и,  может  быть,  сумеет
все-таки принять решение...
     Не раз и не два он думал  о том, как бы объяснить Арунасу, что Юстин не
соперник ему. Что он никогда  не  заявит права на трон --  а  хочет спокойно
жить в своем доме и помогать деду.
     Но не Арунас  вынес Юстину приговор, а Ушастый Звор, который был мудр и
всегда поступал правильно. А в душе Арунаса цвел красный шелковый флажок,  и
никогда в жизни  ему не  отступить от мудрой  правды  Звора  --  потому  что
Арунасу кажется, что это его собственная правда.
     Юстин просверлил дырочку  в Анитиной монетке.  Просверлил -- и  повесил
себе на шею.

        "x x x"

     Сошел снег. Лопнули почки. Вернулись солнечные дни.
     Однажды днем,  когда разбойники спали после ночного налета, Юстин снова
отправился  за хворостом,  однако собирать  его  не  стал.  Откопал  заранее
припрятанную сумку с едой и флягой, закинул за плечо -- и пошел прочь. Туда,
откуда явился поздней осенью.
     Миновал  овраг, где его непременно  подстрелили бы,  если бы не "лесные
призраки".  Шел и шел;  с каждым днем становилось теплее, и однажды  вечером
Юстин услышал в чаще тоненькую песню эльфушей.

        "x x x"

     Сад цвел.
     Эльфуши  летали с ветки на  ветку, с  цветка  на  цветок.  Смеялись  Не
боялись людей -- подпускали близко. Купались в пыльце.
     Любили друг друга, прикрывшись прозрачными крыльями.

        "x x x"

     Юстин долго сидел на пригорке,  невидимый. Смотрел, как  дед бродит  по
двору -- наводит порядок... Что-то мастерит...
     Камень, лежавший на Юстиновой душе всю зиму, стал немного легче.
     Он  вернулся в сад. Расчистил место, развел костер -- подальше от низко
склоненных  веток. Эльфуши  не обращали никакого внимания ни на человека, ни
на дым.
     Тогда Юстин снял с шеи потускневшую монетку.

        "x x x"

     А кто предоставит страже беглого садовника Юстина, злодея  и дезертира,
тому положена награда -- сто монет -- за живого или мертвого.

        "x x x"

     "Как я скучала по тебе, -- скажет Анита. -- Каждый день, каждые полдня,
каждые  четверть  дня... Мне казалось, что я больше никогда в жизни не  буду
счастлива".
     "Я люблю тебя", -- скажет Юстин.
     "Ты  знаешь, что сегодня за ночь?  --  спросит  Анита. -- Ночь  легкого
воздуха, сегодня  все ночные птицы поднимаются выше обычного, а нетопыри  --
до звезд...  Кого этой  ночью благословят  эльфуши  -- тоже сможет  немножко
полетать... Так рассказывают..."
     Она будет говорить, а Юстин молчать. Ее волосы будут течь, как
     время, сквозь его пальцы.
     Ведь он так и так никогда не изменит Аните, даже в мыслях.
     Эльфушей вокруг  соберется  больше,  чем  звезд,  они  слетятся  тучей,
завертятся в воздухе хороводом, зазвенят свое извечное "тили-тили", и легкий
ветер  пойдет от  стрекозиных  крыльев,  от плащиков, вытканных пауками,  от
широких невесомых рукавов...
     Люди, которые  дают  друг  другу обет  на  веки вечные  -- разве они не
подобны тем, в чьих душах стоит флажок?
     Он будет видеть  ее лицо  и россыпь  звезд в  траве; а  потом он  будет
видеть ее лицо -- и россыпь светлячков в небе...
     Ведь  не  чужому  человеку  он  доверяет  свою  драгоценную  свободу --
любимому человеку! Единственно возможному, необходимому человеку...
     Счастье взорвется  в нем синими и  желтыми огнями.  Воздух  будет,  как
молоко, и теплый ветер понесет мимо белые лепестки...
     И запах весны поднимется, как зарево...
     Десять лет в одиночестве, двадцать  лет в одиночестве,  тридцать лет  в
одиночестве  и сожалении, потому  что вот он костер и  вот она монетка. И на
этот раз все равно, упадет она орлом или решкой.
     Много лет она будет  ждать его  по ту  сторону  костра.  Ждать, пока он
решится.
     Много лет он будет молча смотреть в огонь.
     Много  лет  он будет одинок, озлоблен и гоним, как  волк, перед которым
вдруг возникают в спасительной чаще -- красные шелковые флажки.


        "ЭПИЛОГ"

     Его  все-таки  поймали. Его  везли  в  клетке,  будто  зверя;  на  него
показывали пальцами -- он был страшен.
     Им пугали детишек.
     Его втихомолку жалели.  О нем шептались, что он  был  добрый разбойник,
благородный  разбойник, и  все,  что силой  отнял  у  алчных,  отдавал потом
слабым...
     А он  сидел, выпрямив спину, глядя поверх голов, будто ничего вокруг не
замечал  --  знаменитый  Юс  Садовник, двадцать с лишним  лет бывший  ночным
повелителем страны, разбойник столь легендарный, что умные люди  говорили не
раз: никакого  Юса  Садовника нет, его