кто хоть сколько-нибудь подрос. Вон  деда  забрали  в  рекруты,
когда ему было пятнадцать.
     -- А сколько ему теперь? -- спросила Анита, помолчав.
     -- Да уже за сорок.
     -- Да? -- почему-то удивилась Анита. -- Я думала...
     И замолчала.
     -- Слушай,  -- сказал Юстин.  -- А про все это... Про эти сражения, про
речку Белую, я даже не знаю, где она... Про все это ты от отца слышала?
     -- Ну, в общем-то, да, -- нехотя призналась Анита.
     -- У него есть волшебное зеркало?
     Анита поморщилась:
     -- Нет у него никакого зеркала. Ему не надо.
     -- Ого, -- уважительно протянул Юстин.
     -- Ты вот что, -- думая о своем, продолжала Анита, -- ты своему деду --
внук?
     --  Ну  вообще-то,  --  теперь  поморщился  Юстин.  -- Вообще-то я  ему
приемыш.
     -- А родители твои...
     -- Нету, -- сказал Юстин. -- И не было.
     -- Ладно,  -- Анита не  стала дальше расспрашивать.  Опустила  ресницы,
раздумывая;  Юстину  ужасно  захотелось  потрогать  ее щеку.  Дотронуться до
мягкого уголка чуть поджатых губ.
     --  Скажи,  -- проговорил  он  поспешно,  прогоняя прочь  недозволенные
мысли,  -- скажи,  а  почему  этого  Звора Ушастым зовут?  Это же вроде  как
насмешка. Наш бы Краснобровый ни за что не потерпел...
     -- Вот потому-то ваш Краснобровый разбит, а Ушастый за  ним гонится, --
со снисходительной улыбкой  пояснила Анита. --  Ушастый -- он  умный. У него
уши большие, так он на шлеме себе велел выковать железные уши -- еще больше.
Чтобы в бою его всегда  узнавали...  И  он никогда не  собирает по  деревням
мальчишек на убой. У него своя армия, настоящая. Он красивый.
     У Юстина неприятно царапнуло внутри.
     -- Ты его видела? -- спросил он.
     -- Ну да, -- призналась Анита. -- Я раньше...  Еще до того, как с тобой
познакомилась,  ходила через  стеклышко  к  Звору в  парк. Один  раз  с  ним
говорила... У него действительно большие уши. Но он все равно красивый.
     -- Что ж ты не осталась? -- мрачно спросил Юстин. -- С Ушастым своим?
     Анита вдруг рассмеялась:
     -- Так здорово смотреть, как  ты ревнуешь... Ушастый -- ровесник твоему
деду, ему тоже за сорок. Только выглядит он, конечно, куда как моложе...
     Юстину  вдруг  стало  очень,  очень  грустно.  Так  грустно,  что  даже
опустились  плечи;  он  сбежал  от  рекрутского   набора,  трусливо  сбежал,
подставив  деда под издевательства и побои. Он никогда не увидит поля битвы.
Не того, где пируют вороны, а настоящего, где сходятся войска,  где сверкает
на  солнце  сталь  и  сразу ясно, кто герой, а кто слизняк. Где  хрустят под
конскими копытами кости -- но поверженный снова встает, потому что так надо.
     И, конечно, он никогда не увидит шатра, в котором собрались полководцы.
Не  увидит  Ушастого  Звора  в  его  знаменитом  шлеме,  не  увидит,  как он
проносится  перед своей армией -- не стадом  сопливых мальчишек, а настоящей
армией! -- и выкрикивает слова, звонкие и горячие, слова, от которых мурашки
бегут по коже, от которых каждый солдат чувствует себя бессмертным...
     Он проглотил слюну.
     Всю жизнь  он будет  голодать и прятаться, копошиться в земле, удобрять
плодовые деревья, продавать яблоки и вишни.
     Может быть, собственноручно вырыв  себе могилу,  он безвозвратно сломал
что-то в своей  судьбе? Похоронил себя  заживо?  Может быть,  следовало быть
мужчиной -- и явиться на призыв Краснобрового, чтобы хоть издали, хоть из-за
леса копий поглядеть на Ушастого Звора?
     -- О чем ты загрустил? -- спросила Анита.
     --  Скажи,  --  медленно начал Юстин,  --  а твое стеклышко...  Нет  ли
другого такого, только чтобы переноситься -- отсюда? Куда захочешь?
     -- А куда бы ты хотел?
     Юстин молчал.
     -- Такого стеклышка нет, -- задумчиво сказала  Анита. -- Пока -- нет...
Но ты не грусти!

        "x x x"

     Перед  рассветом они  пошли  в поле,  и  Юстин  научил  ее  приманивать
эльфушей.
     В  мае,  в пору цветения, эльфуши опыляют плодовые деревья лучше пчел и
шмелей.  На  дереве,  где  по  весне  резвились  эльфуши,  вырастают  яблоки
величиной с дыню и вишни  размером с яблоко;  если садовод  умел и не ленив,
если вовремя подопрет  ветки рогатками -- за урожай  с одного  только дерева
можно будет накупить хлеба на целый месяц. Богатые горожанки просто сходят с
ума,  стоит им  увидеть плоды с опыленного  эльфушами  дерева; говорят,  что
гигантские эти фрукты помогают от женского бесплодия.
     Летом  эльфуши  в  саду  нежелательны.  Ломают  ветки,  портят  яблоки,
выгрызая на зеленой кожуре большие и маленькие  сердечки. Ловить эльфушей --
себе  дороже:   они  братолюбивы  и  мстительны  и  за  одного  изловленного
соплеменника могут поджечь сарай, а то и дом. Значит, задача умного садовода
-- отвадить летунов от сада, завлекая  в другое место, например, на цветущую
липу, или на ромашковое поле, или еще куда-то, где есть чему радовать глаз.
     Для  приманивания  эльфушей, объяснял Юстин Аните, лучше всего  годится
ребенок лет до шести-семи. Почуяв в поле малыша, эльфуши слетаются, будто на
мед: рассаживаются вокруг малыша на  цветы и на ветки, складывают прозрачные
крылышки -- и заводят вроде бы беседы,  то есть  взрослому кажется, что  это
просто череда мелодичных звуков, отдаленно  похожих на человеческую речь, но
Юстин отлично помнил, что, когда он был маленький и сидел вот так же в круге
хрупких   разноцветных   созданий,   речь   эльфушей  казалась  ему   вполне
осмысленной, хотя  и  однообразной. Они  бесконечно повторяли  что-то вроде:
"Хор-рошо...  Мал-льчик...  Быть  хор-рошим  мальчиком  --  хор-рошо...", --
повторяли то  хором, то поодиночке, на разные  голоса  и  с  такими  разными
интонациями, что маленький Юстин готов был слушать их часами...
     Когда ему исполнилось восемь, эльфуши потеряли к нему  интерес,  но дед
скорее  обрадовался,  нежели  огорчился. Он сказал: ты  совсем  большой... И
научил выманивать эльфушей из летнего сада манком.
     И вот,  когда  небо уже начало  сереть, Юстин и Анита залегли в высокую
граву среди  спящих ромашек, поставили рядом фонарь  с цветными  стеклами, и
Юстин  протянул  Аните  манок --  хрупкую дудочку с вертушкой. Запах влажных
трав поднимался до неба; Анита облизнула губы -- сердце у Юстина подпрыгнуло
--  и  подула;  дудочка  нежно   заскулила,  вертушка  завертелась,  издавая
неповторимый  эльфушачий  звук,  потому  что  в  каждой лопасти  была особая
прорезь, и воздух, пробиваясь сквозь нее, по-особому свистел...
     Анита  манила и  манила, и скоро к  обычному  шелесту  утреннего  ветра
добавился необычный -- шелест прозрачных крыльев. Эльфушей было много,  штук
десять; они кружились  над  фонарем,  над замершими  в траве  людьми, иногда
соприкасались крыльями и чуть не падали, но выравнивались вновь. Юстин ждал,
что они, как обычно, покружатся-покружатся, да и пойдут танцевать на цветах,
сбивая росу; случилось иначе. Эльфуши, слетевшиеся на манок, впервые в жизни
Юстина  -- вернее,  впервые  с  тех  пор,  как  ему  исполнилось  восемь  --
заинтересовались людьми.
     Небо светлело.  Один большой изумрудно-зеленый  эльфуш опустился Юстину
на  грудь. Юстин  замер --  в эльфуше  почти  не  было веса,  но  сапожки  с
подковками  щекотали и царапали грудь.  На голове  у  зеленого  эльфуша  был
желтый  обруч, вроде  как кольцо  с иголочками,  а  справа и слева от кольца
острыми  листочками  топорщились  уши.  У  эльфуша  было  белое лицо,  почти
человеческое, с длинными темными глазами, острым носом  и  маленьким розовым
ртом.  Юстин  встретился  с эльфушем взглядом -- и невольно перестал дышать;
изумрудное существо взвилось над ним, растопырив руки и ноги, будто обхватив
невидимый мыльный пузырь, и Юстин услышал будто издалека, будто из детства:
     -- Тили-тили... Хор-роший. Тили-тили... Тесто -- хор-рошо...
     Сразу два эльфуша, нежно воркуя "тили-тили", опустились Юсти-ну один на
грудь, другой на живот. Юстин чуть не вскрикнул, попытался подняться, но три
других  летающих  существа вились у  его лица,  обнажая в  улыбке  маленькие
острые  зубы;  нежно-розовый  эльфуш   уже  перекусывал  нитки,  на  которых
держались Юстиновы пуговицы, а кто-то еще перегрызал завязки штанов.
     --   Тили-тили...   --    заклинанием    стелилось   над   травой.   --
Тили-тили-тили... Тессто, тессто...
     Манок давно уже молчал. Эльфуши кружились над Анитой, высвобождая ее из
одежды,  а  она  не   сопротивлялась,   завороженно  улыбалась.  Ее  платье,
разобранное  по частям, уже  лежало рядом светлой лужицей, сразу пять поющих
эльфушей  подхватили подол ее  рубашки и  с  натугой  потащили вверх, а  под
рубашкой не было вообще ничего, кроме самой Аниты.
     -- Тили-тили-тили-тили... Тессто, тессто...
     От эльфушиного пения мутилось в голове и бежали мурашки по голой спине,
голой до самых пяток.
     Фонарик с цветными стеклами опрокинулся на бок и погас.

        "x x x"

     -- Ты... знал? Про эльфушей?
     -- Не знал. .
     Анита смеялась:
     -- Зна-ал... Все знал...
     Юстин обомлел:
     -- А ты... знала?
     -- Все знают,  -- смеялась  Анита, --  что  эльфуши клюют на детей и на
влюбленных... Я-то сразу все поняла, когда ты мне манок показал.
     Юстин чувствовал себя очень красным, очень счастливым  и очень  глупым.
Они лежали в сене, под навесом, и Аните пора было уходить, но  она не могла,
потому что небо заволокло тучами и собирался дождик.
     -- Ты права,  --  сказал Юстин, закрывая глаза. --  Тебя не обманешь...
Конечно, я знал.
     ...Он  чувствовал,  как выступают на глазах слезы. Не от  горя; Анитины
губы были средоточием всей на свете нежности,  у Юстина будто горячее солнце
взорвалось внутри, он плыл, как  в топленом молоке, и ничего, кроме Анитиных
увлажнившихся глаз, не видел.
     -- Тили-тили... -- еле слышно пели в ушах несуществующие голоса.
     По  навесу  стучали капли, Юстин плавился  в своем счастье, пребывал  в
своем счастье, в их  общем, разделенном, оранжевом и  синем, ярком солнечном
счастье. Потом они долго лежали, убаюкивая друг друга, не было холодно, ни о
чем   не  надо  было   беспокоиться,  и  закопченное   Анитино  стеклышко  с
отшлифованными краями лежало у Юстина на голом плече.
     Потом он заснул.

        "x x x"

     Только  месяц спустя  после визита вербовщиков дед почувствовал  в себе
достаточно  сил, чтобы  выйти "в мир".  Юстин  отговаривал  его, но дед  был
непреклонен: выстругал  себе  палку,  обмотал ноги  тряпками и пошел  --  до
ближайшего хутора, за новостями.
     Вернулся на другой день -- прихрамывающий, но довольный.
     Новостей  и  в  самом деле оказалось выше крыши. Краснобрового свергли;
говорят,  сам он сгинул где-то в горах, сорвался с  кручи, уходя от  погони.
Ушастый Звор  вошел  в княжью столицу,  одним указом  низложил всех  княжьих
советников, наместников  и начальников и другим указом назначил  своих --  и
они разъехались по  городам и  поселкам,  потрясая  оружием  и  верительными
грамотами,  сопровождаемые  многочисленной  угрюмой  стражей. Цены  на  хлеб
подскочили  втрое;  народ  на  всякий   случай  затаился,  прекратил  всякую
торговлю, спрятал все, что можно было уберечь -- до выяснения обстоятельств,
пока не станет понятно, чего от новой власти ждать.
     -- Теперь свободно можешь ходить, Юс, -- говорил дед, почесывая бороду.
--  Ты теперь не дезертир. Ты  теперь можешь хоть куда  наняться,  хоть  где
поселиться,  нам-то  с тобой  конец  Краснобрового  -- в  радость,  ну  его,
кровопийцу...
     Юстин отмалчивался. Умом понимал, что дед говорит о важном, но никак не
мог заставить себя озаботиться свержением  Краснобрового, подорожанием хлеба
и новыми  наместниками. Ему было даже  обидно, что  дед  настолько  поглощен
пугающими и радостными новостями; ему даже  страшновато было оттого, что его
собственные мысли соотносились с дедовым рассказом, как небесные облака -- с
псовой  охотой в далеком лесу. Пугающе,  шумно, кроваво -- но далеко  внизу,
подернуто дымкой, безразлично...
     Все,  что происходило в эти дни с ним и  Анитой, казалось ему  столь же
значительным, как солнце и луна. Как небо и яблоки. Как жатва.

        "x x x"

     Они купались  на  отмели вдали  от  берега.  Вместе грелись  на плоском
бородатом камне -- нагишом; это было прекрасно и  мучительно. Мелкие ракушки
впивались в бока; Анитины волосы вплетались в морскую траву.
     -- Какое бесстыдство, -- блаженно шептала Анита, глядя в небо.
     Нигде-нигде на свете не было ни души.
     Дни шли один  за  другим,  как  ожерелье  из  белых  черешен;  дни были
солнечные, ночи -- короткие, вечером Анита уходила, чтобы вернуться наутро.
     -- Юс... -- сказал  однажды  дед,  когда  звездным вечером они улеглись
спать  во дворе, под  небом, дед на телеге, а Юстин под телегой.  --  Ты уже
знаешь, кто она?
     -- Нет, -- сказал Юстин, с которого моментально слетел весь сон.
     Дед посопел;  за этим сопением стояли долгие дни, когда Юстин уходил на
рассвете и  возвращался в  сумерках; вечера,  когда  дед косился  на Юстина,
желая и не решаясь о чем-то  спросить,  но  Юстин не замечал этих взглядов и
счастливо засыпал на соломе, и ему снилось утро...
     -- Юс, --  сказал дед, и сквозь щели в телеге на Юстина упало несколько
соломинок, -- я  ведь  жду  все, жду. Думаю, Юс мой  женится, жену приведет,
будут дети... Ты  ведь не  дезертир теперь. Можешь жениться, на ком  хочешь.
Парень ты видный: красивый, здоровый, умный... А я больной уже и старый, Юс.
Сколько  проживу -- неизвестно. Ты  бы спросил у  нее --  пойдет она за тебя
замуж? Если она, конечно, человек?

        "x x x"

     "Пойдешь за меня замуж?"
     Сколько раз он задавал ей этот вопрос. То грозно, то мягко, то просяще,
то небрежно. Сколько раз он спрашивал ее -- в мечтах.
     Сколько раз, открыв рот, он закрывал его снова. Она спрашивала  -- что?
И он отзывался -- нет, ничего...
     А потом зарядили дожди на целую неделю.
     А потом...

        "x x x"

     -- Юстин! Юс! Вставай... Пожалуйста...
     Он протер глаза.  Была ночь; он содрогнулся,  вспомнив, как она снилась
ему накануне визита вербовщиков. Что, неужели опять беда?!
     Но она  не снилась.  Она стояла  рядом и  трясла его за плечо. Ночью! В
доме!
     -- Что? -- спросил он, перехватывая ее руку.
     -- Отец  все знает, -- сказала Анита в темноте. -- Юстин...  Теперь или
мы бежим -- или ты меня больше никогда не увидишь.
     -- Мы бежим, -- легко согласился он.
     Как ни тихо шептались они -- сопение деда на лавке прекратилось.
     -- Мы бежим, -- повторил Юстин уже не так уверенно. -- А куда?
     -- Я добыла другое стеклышко, -- сказала Анита. -- Две его половинки. Я
знаю место, куда  оно ведет. Это  очень  далеко.  Даже  отец, может быть, не
найдет нас... Только смотреть надо не на солнце, а на луну.
     Юстин  глянул  в ту  сторону  темноты, где должно было находиться окно.
Ничего не увидел.
     --  Сегодня  полнолуние,  -- сказала  Анита. -- Под утро  ветер развеет
тучи... Только я тебе сначала должна сказать, кто мой  отец. Иначе это будет
нечестно.
     Юстин не слушал, думал о  деде.  О том, что дед  чуть жизни не лишился,
спасая его,  Юстина. О  том, что,  кроме Юстина, у деда  нет  ни одной живой
души. О том, что скоро осень, а скотину забрали. О том, что дед болен  -- по
его, Юстина, милости.
     -- Погоди, -- сказал он шепотом. -- Погоди...
     -- Ты боишься?
     -- Нет! Но я подумал... А как же дед? Можем мы его взять с собой?
     Заскрипела  лавка. Дед пошевелился. Юстин прекрасно  понимал, что он не
спит. Слушает.
     -- Но у стеклышка  только две половинки! -- сказала Анита уже в  полный
голос.  --  Только  две... Мы уйдем сегодня -- или я тебя больше никогда  не
увижу!
     Юстин молчал.
     -- Кто твой отец, девонька? -- тихо спросили с лавки.
     -- Какая разница, -- шепотом сказал Юстин.
     -- Большая разница, --  с горечью отозвалась Анита. -- Мой  отец... Мой
отец -- Ос, Хозяин Колодцев.
     Тихонько запел ветер в печной трубе. Значит, в самом деле -- скоро небо
очистится, выйдет луна.
     -- Этого не может быть, -- сказал Юстин.  -- Так не  бывает. Анита, так
не может быть!
     -- Так есть, -- глухо сказала Анита. -- Я его люблю... Но  он -- такой,
какой он есть, и другим быть не может.
     Темнота тихо застонала. Скрипнула под дедом скамейка.
     -- Я бы могла не говорить, -- сказала  Анита, будто оправдываясь. -- Но
это  было  бы нечестно. Он ведь будет искать меня  и, может быть, найдет  --
даже там. И тогда... понимаешь?
     -- Он не разрешает нам встречаться? -- глупо спросил Юстин.
     --  Он считает, что я должна делать то, чего хочет  он, -- тихо сказала
Анита. -- Он иначе не умеет. Он же Хозяин Колодцев.
     --   Не  повторяй!  --  тихонько  вскрикнул  дед.   --  Не  повторяй...
Накликаешь...
     Ветер в трубе завыл сильнее.
     --  Значит, ты не  пойдешь  со мной, Юстин? --  тихо спросила Анита. --
Значит... мы можем попрощаться?
     -- Уходи, -- взмолилась темнота. -- Зачем ты  пришла, девонька... Зачем
ты  влюбила  его в себя...  Ты ведь знала, чем  это  может кончиться --  для
него... Зачем же ты?
     Ветер в трубе выл сильнее,  выл, будто  одичавший пес посреди кладбища.
Уи-и-и...
     -- Да, -- тихо сказала Анита. -- Вы правы. Конечно.
     Воздух заколыхался;  в  приоткрытую  дверь  потянуло сквозняком.  Юстин
соскользнул с печи, опрокинул в темноте  табурет, метнулся  мимо  лавки -- к
двери.
     -- Ю-ус! -- неслось ему вслед.
     На улице было светлее. На небе, в том  месте, где была луна, облака уже
светились белым.
     -- Стой! -- он догнал ее у ворот. -- Стой... Послушай. Неужели мы никак
не можем взять деда с собой?
     -- Так ты готов идти со мной?!
     -- Пойду, -- сказал Юстин, стуча зубами, вероятно, от холода.  -- Я уже
сбежал один раз -- от вербовщиков... Как трус.
     --  И правильно  сделал, -- возразила Анита.  -- Тебя ведь  вели  не на
войну, а на бойню.
     --  Теперь  не  важно, --  сказал Юстин. --  Слушай... Я  с тобой. Куда
хочешь. Если бы деда не было -- я бы вообще не думал, пошел бы за тобой -- и
все.
     -- А если отец нас поймает?!
     -- Не поймает, -- Юстин махнул рукой.
     -- А если поймает?
     --  Не поймает! -- рявкнул Юстин. --  Что мне с дедом делать-то, а? Как
он будет без меня?
     Анита на минуту умолкла. Потом вдруг сцепила пальцы:
     -- Ну  вот что... Я знаю способ, чтобы ты мог  время  от времени к деду
наведываться. Помогать ему.  Деньгами...  Скотину можно будет  купить новую,
дом починить...
     -- Навещать? -- переспросил Юстин. -- Здесь?
     -- Ну да, -- Анита тряхнула волосами. -- Раз в неделю... Примерно.
     -- Так о чем же мы раздумываем? -- удивился Юстин. -- Погоди,  я  скажу
ему, что скоро вернусь...
     --  Не надо, -- Анита  удержала его за руку.  -- Сейчас луна  выйдет...
может быть, на одну секундочку. Если ты идешь со мной -- то прямо сейчас!
     -- Я иду, -- сказал Юстин.
     Туча отдернулась в  сторону, будто рваная  занавеска. Высвободила луну;
Анита  оторвала наконец  свои губы от Юстиновых -- и протянула ему половинку
закопченного стеклышка.
     Юстин поднес стекло к  глазам. Рука его шла  все медленнее, но все-таки
не успела остановиться, не  успела полностью оказаться во власти страха; ему
показалось,  он  увидел  кольцо  на  белой   поверхности  луны,  обручальное
колечко...
     Ощущение было  такое,  будто падаешь в  неглубокую яму. Луна мигнула  и
пропала; колени подогнулись, под босыми ногами была уже не трава, а каменные
плиты. В  его  руке по-прежнему жили тонкие Анитины  пальцы,  холодные,  как
луна...
     Он слышал, как Анита тонко, болезненно вскрикнула.
     Ее пальцы выскользнули из его руки -- и тогда он открыл глаза.

        "x x x"

     Здесь было немногим светлее, чем на залитом луной дворе. Справа и слева
угадывались каменные  стены;  воздух бы