промчался,   стараясь   сохранить
равновесие, майор и рванул дверь пилотской кабины. Самолет выпрямился.  На
мгновение отнесло дым, стало светлее, и тут же я  ощутил  серию  ударов  -
наверное, машина билась корпусом о вершины деревьев.  Скрежет  был  такой,
словно самолет рассыпался на куски; нас подбросило  вверх,  потом  самолет
нырнул, ударился о землю, подпрыгнул, мое тело рванулось вперед, и  ремни,
как ножи, полоснули по груди. Видно,  из  меня  вышибло  дух,  потому  что
следующее, что я помню, - тишину...
     Болела грудь. Ремни удержали меня, но сделали это немилосердно. Я  не
мог вздохнуть. Хорошо бы, ребра остались целы. Я хотел поднять руки, чтобы
отстегнуться, но руки не слушались. И только тогда я  понял,  что  сижу  с
закрытыми глазами.
     Я заставил себя  открыть  глаза.  Они  нехотя  подчинились.  И  сразу
включился слух. Продолжался гул  -  может,  еще  работали  моторы,  может,
ревело пламя, может, шумело в голове. Сквозь гул  я  услышал,  как  кто-то
рядом причитает, словно по  покойнику,  -  однообразно  и  грустно.  Потом
донесся стон. Как Володя? Я с трудом повернул голову.
     И тут же меня охватил гнев. Это  было  первое  человеческое  чувство,
вернувшееся ко мне. Вы полагаете, что он  думал  обо  мне?  Володя  был  в
полном сознании, но смотрел этот подлец не на меня -  сквозь  меня,  туда,
где сидела девушка. Потом я рассмеялся. Потому что девушка тоже была жива,
она сидела, прижимая к груди дорожную сумку, и глазела на моего Володю.
     - Приехали, - сказал я сквозь смех. - Приехали.
     Наверное, со стороны казалось, что я впал в  истерику,  но  мне  было
просто смешно, что они сидели в разбившемся, горящем самолете  и  смотрели
друг на дружку.
     Руки мои действовали независимо  от  меня,  отстегивая  ремни.  Майор
лежал в полуоткрытой двери в пилотскую кабину, и по тому, как он  неудобно
лежал, я понял, что ему досталось. Я заставил себя подняться. В салон полз
черный дым.
     - Вы как, Отар? - услышал я голос Володи.
     - Скорее! - ответил я, и наконец мне удалось вздохнуть.  Припадая  на
ушибленную ногу, я бросился к майору. И знал, что Володя тоже поднимается.
Я мог на него положиться. Крушение кончилось, началась работа, а  работать
Володя умеет.
     Майор был жив, дышал и, если не считать вывернутой руки, был цел. Нам
удалось оттащить его от двери. Я открыл  ее,  чтобы  проникнуть  в  кабину
пилотов, и краем глаза заметил, что над майором склонилась  наша  соседка.
Нас уже трое.
     Все  мои  действия  мерились  на  секунды.  Мне  даже  некогда   было
обернуться и поглядеть, что же творится в салоне.
     В лицо мне ударил дым. Дымом была полна пилотская кабина, вернее, то,
что от нее осталось. Самолет - это я понял уже погодя - тянул  к  рисовому
полю, но пилоты не смогли удержать машину, и стволы сокрушенных  самолетом
деревьев превратили его нос в  мешанину  стекла  и  металла.  Я  на  ощупь
пробирался сквозь дым, стараясь отыскать пилотов.  Володя  пошел  было  за
мной, но я обернулся и крикнул:
     - Назад! Открой дверь! Выводи людей!
     Мне казалось, что путешествие сквозь дым и  джунгли  гнутого  металла
продолжалось очень долго. Кабина - несколько шагов в длину -  превратилась
в бесконечный коридор, в котором нечем было дышать... Но тут  порыв  ветра
на мгновение отогнал дымовую завесу, и оказалось, что  я  стою  на  некоем
подобии балкона, к  которому  вплотную  подступают  переломанные  кусты  и
стволы деревьев. В зеленом месиве я увидел тело одного из пилотов. Тут  же
дым снова набросился на кабину, и мне пришлось вытаскивать пилота из груды
обломков вслепую, задыхаясь и боясь не только близкого взрыва, но и  того,
что потеряю сознание. Я с таким отчаянием тащил пилота, что если бы он был
жив... тогда я еще не понял, что он мертв.



                            ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ

     Подчиняясь приказу Отара, я пробирался по проходу к двери. Проход был
загроможден, будто  кто-то  специально  сбросил  туда  все,  что  не  было
принайтовлено: сумки, чемоданы, ящики. В одном месте они  грудой  скрывали
под собой толстяка. Поэтому по пути к двери я вынужден был остановиться  и
разгрести барахло, чтобы  извлечь  из-под  него  господина,  который  явно
симулировал смерть: глаза у него были закрыты, красный язык наружу, как  у
жаждущего пса, но при этом он быстро и мелко дышал. Я решил,  что  следует
шлепнуть его по щеке - так приводят в чувство  барышень  в  художественной
литературе. Господин тут же открыл глаза.
     - Вставайте! - сказал я ему. - Скорее!
     Он  застонал  -  видно,  радовался  воскрешению.   Справа   от   меня
зашевелились. Это отстегивался Вспольный.
     - Сейчас, - сказал он мне, - одну минуточку.
     Словно я его торопил. Мои глаза выхватывали отдельных людей, и  я  не
видел, что происходило вообще. Салон затянуло  дымом,  в  нем  можно  было
разобрать человеческие фигуры неподалеку от тебя, но не  видно  того,  что
творится метрах в пяти.
     Я миновал индийца и, когда сделал еще несколько шагов,  увидел  сбоку
светлое пятно. Открытую дверь. Я совсем забыл  о  солдатах  и  молоденьком
офицере. Они, оказывается, не дремали и успели выбраться раньше меня. Я на
секунду остановился в проеме, окончательно осознав, что  мы  находимся  на
земле. Передо мной было небольшое поле, покрытое высохшим желтым  жнивьем,
оно уходило вниз, под уклон, а за ним синей стеной поднимались  горы.  Эту
мирную картину нарушал треск пламени, рвавшегося  из  горящего  мотора,  и
клубы черного дыма. Над полем дул порывистый ветер, поэтому и дым и  пламя
метались клочьями над головой. Я увидел солдат и молоденького  офицера.  У
него были разодраны лоб и щека, и он все время стирал рукавом кровь, чтобы
не заливала глаза. Он  покрикивал  на  солдат,  которые  старались  ножами
открыть багажный люк.  Один  из  солдат  сидел  неподалеку,  неестественно
вытянув перед собой ноги. Он был очень бледен.
     Вдруг меня сильно толкнули в спину. Я не удержался и кулем  вывалился
из самолета на мягкую землю. Нечто тяжелое,  словно  бегемот,  рухнуло  на
меня,  и  когда  я  вскочил,  то  понял,  что  меня  выпихнул  толстяк.  С
неожиданной для его веса  и  объема  резвостью  он  припустил  по  склону.
Очевидно, зрелище было не лишено комизма, потому что солдат,  сидевший  на
земле, вдруг засмеялся.
     - Ну и черт с тобой, - заявил я и попросил знаками у офицера выделить
мне одного из солдат, чтобы вынести майора.  Почему-то  я  временно  забыл
английский язык. Офицер меня понял и сам полез со мной в самолет. Там  уже
стало совсем темно и трудно дышать. Почти  на  ощупь  мы  продвигались  по
проходу и через несколько шагов натолкнулись на округлую спину Вспольного,
который тащил по проходу майора. Девушка старалась помочь ему, не выпуская
из  руки  своей  драгоценной  сумки.  Вчетвером,  мешая  друг  другу,   мы
эвакуировали майора из машины и отнесли на несколько метров от самолета. Я
хотел отправиться на поиски Отара, который долго не  возвращался,  но  тут
услышал короткий крик девушки: Отар выходил из леса. Он  тащил  под  мышки
пилота. Увидев нас, Отар рухнул на землю: видно, выбился из сил.



                         ЮРИЙ СИДОРОВИЧ ВСПОЛЬНЫЙ

     Пламя грозило добраться до баков с горючим, и тогда  машина  взлетела
бы на воздух. Мы же находились недалеко  от  нее  и  могли  пострадать.  Я
намеревался довести это до сведения остальных,  особенно  солдат,  которые
старались открыть багажное отделение, однако в этот момент  наше  внимание
было отвлечено появлением Отара Давидовича, который, рискуя жизнью, проник
в кабину и вынес пилота.
     Я  полагал,  что  профессор,  который  по  возрасту  и  общественному
положению  взял  на  себя  руководство  спасательными  работами,  прикажет
немедленно начать эвакуацию, однако он попросил  меня  подойти  к  нему  и
выступить в роли  переводчика.  Солдаты  с  помощью  выстрелов  из  оружия
открыли багажное  отделение,  он  одобрил  их  действия  и  попросил  меня
объяснить лейтенантику, что хорошо бы оттаскивать груз как  можно  дальше.
Затем  Отар  Давидович  попросил  меня  помочь  девушке  эвакуировать   на
безопасное расстояние майора, и я подчинился, не  переставая  беспокоиться
за моих товарищей, действия которых я считал рискованными.
     Мы оттащили майора метров на сто и  положили  за  пригорком.  Солдат,
сломавший ногу, приполз вслед за  нами.  Когда  я  собирался  вернуться  к
самолету, ибо не имел права отсиживаться в укрытии с женщинами и ранеными,
раздался взрыв, взметнувший к небу столб черного дыма  и  осколков.  Взрыв
был так силен, что комья земли и осколки посыпались на нас градом.
     Я пережил страшный момент, полагая, что все  погибли,  и  бросился  к
самолету, невзирая на возможность новых взрывов.
     На  открытом  месте  я  увидел,  что  части  самолета  разбросаны  на
расстоянии многих метров по полю  и  все  люди,  находившиеся  от  него  в
непосредственной близости,  лежат  на  земле  на  полпути  от  самолета  к
пригорку. Однако, подбегая к ним, я увидел, что они шевелятся  и  один  за
другим поднимаются на ноги, стряхивают с себя комья земли и листья и  даже
смеются,  вторично  избежав  смертельной  опасности.  Оказалось,  что   за
полминуты до взрыва Отар  Давидович  понял,  что  взрыв  неминуем,  и  все
побежали от самолета, что и спасло их.
     Когда же я по истечении первых  радостных  минут  обратился  к  Отару
Давидовичу с закономерным упреком за то, что ради груза он рисковал жизнью
вверенного ему коллектива, он ответил мне, что этот груз предназначен  для
того, чтобы спасти жизнь многих людей, и  потому  споры  и  рассуждения  о
правомочности его действий представляют лишь академический интерес. И  так
как все обошлось без жертв, я счел за лучшее больше не поднимать эту тему.



                         ОТАР ДАВИДОВИЧ КОТРИКАДЗЕ

     Сесть на лоскут горного поля в горящем самолете так, что почти все на
борту остались живы, более того, уцелел почти весь груз, - это чудо. Погиб
лишь первый пилот, тот, кому мы были обязаны жизнью.
     Мы перенесли майора  в  пустую  хижину  на  краю  поля.  Он  был  без
сознания. К несчастью, среди нас не было медика.  Девушка,  которую  зовут
Лами, помогла мне перевязать раненых.
     Раненых мы устроили в хижине, а потом перетащили к хижине груз.  Один
из ящиков с датчиками погиб в самолете, второй остался. Кое-как управимся.
Хорошо, что мы в Москве подстраховались. Вытащили и  ящик  с  компьютером.
Интересно, цел ли он. Вся надежда на  Василия  Эдуардовича,  институтского
столяра, который запаковывал наше добро, приговаривая: "Теперь можно  хоть
с самолета кидать". Он оказался пророком. Кроме наших ящиков,  вытащили  с
десяток тюков, принадлежащих военным. Один из тюков разорвался, и из  него
высыпались листовки. Ветер понес их над полем, молоденький лейтенант долго
гонялся за ними и с помощью не очень старавшихся солдат собрал подотчетное
добро.
     Смеркалось.  Когда  я  в  последний  раз,  прихрамывая,  вернулся   к
самолету, вернее, к тому, что от него  осталось,  на  небе  уже  появились
первые звезды. Они загорались на восточной половине неба -  западная  была
занята темной тучей. От этого сумерки начались раньше,  чем  следовало.  Я
поглядел на часы. Половина седьмого. Вокруг царил мир. Природа уже  забыла
о грохоте и огне, с которыми мы  ворвались  в  эту  долинку.  От  обломков
самолета поднимался дымок. Жужжали комары, совсем как у нас.
     - Знаете, Отар (задумавшись, я не  услышал  шагов  Володи  по  мягкой
земле), я заметил одну любопытную деталь.
     Обломок крыла, отлетевший от фюзеляжа,  лежал  у  наших  ног,  словно
плавник акулы. Он был покрыт копотью. Володя наклонился.
     - Вот, - сказал он.
     Я с трудом разглядел линию круглых  отверстий  в  крыле  -  отверстия
тянулись под углом к основанию крыла.
     - По-моему, с земли в нас стреляли. Нас сбили, понимаете?
     Я не ответил. Круглые отверстия могли  возникнуть  по  какой-то  иной
причине.
     - Сначала я увидел, как с  земли  что-то  блеснуло,  потом  появились
дырки. И только потом пошел дым. Ясно?
     - Ясно, - сказал я.
     Мы медленно пошли обратно к хижине. Она черным конусом  виднелась  на
фоне поднимавшегося от речки  тумана.  У  хижины  метался  желтый  огонек.
Солдаты разожгли костер и  кипятили  воду.  У  костра  сидел  Вспольный  и
заносил воспоминания в блокнот.
     - Не следовало отходить в темноте, - сказал он поучительно.  -  Здесь
могут быть ядовитые змеи.
     Очки у него уцелели и зловеще отражали пламя.
     В хижине было темно. Кто-то тихо стонал.
     - Лейтенант! - позвал я.
     Я не увидел, но ощутил, как лейтенант поднимается с пола.
     - Я хотел немного поспать, - сказал  он,  словно  оправдываясь.  -  А
ночью я бы дежурил.
     Мы вышли с ним вниз, к реке. Звезды были такими яркими,  что  при  их
свете я мог разглядеть, как молод этот офицер. Лет двадцать, не больше.
     - Я хотел поговорить с вами, - сказал я. Мы стояли над морем  тумана,
который медленно тек у самых ног.
     - Мой спутник видел, как по  нашему  самолету  стреляли  с  земли,  -
сказал я. - Он показал мне пробоины в крыле.
     До того  как  я  произнес  эти  слова,  мы  были  жертвами  воздушной
катастрофы. Причины ее находились вне компетенции офицера. Если я прав, то
мы превращаемся в жертву нападения.
     - Вы уверены? - спросил он.
     - Я не военный. Но мне кажется, что это  так.  Поговорите  со  вторым
пилотом. Если он уже пришел в себя.
     - Я поговорю, - сказал лейтенант. Он старался придумать, что  делать.
Пожалуй, он был в армии недавно и пороха не нюхал.
     - Кто мог в нас стрелять? - спросил я.
     Лейтенант ответил не сразу.
     - Сепаратисты, - сказал он неуверенно. - А может,  люди  Джа  Ролака.
Ведь они должны еще сопротивляться.
     Звук   собственного   голоса   помог    лейтенанту    справиться    с
растерянностью. Он продолжал увереннее:
     - Надо погасить костер... И дать всем оружие.
     Первая мысль была разумной, хоть и оставляла нас  без  горячей  воды.
Вторая - утопической. Лишнего оружия у нас не было.
     Но мы не успели дойти до хижины. Мы увидели, как из темноты  на  свет
костра выходят  вооруженные  люди.  Вспольный  поднялся,  приветствуя  их.
Солдат,  подбрасывавший  в  огонь  сучья,  выпрямился.  А  меня   охватило
предчувствие новой беды -  один  из  вошедших  в  освещенный  круг  поднял
автомат. Несколько ярких  лучей  карманных  фонарей  уперлись  в  людей  у
костра.
     - Назад! - крикнул мне лейтенант.
     Кричать в такой ситуации не стоило. Промолчи этот  юноша,  мы  с  ним
могли бы скрыться в тумане.
     Пришедшие к костру люди знали, как вести себя в  лесу.  Два  или  три
луча метнулись к нам, и я, как бомбардировщик  в  лучах  прожекторов,  был
ослеплен,  виден  отовсюду  и  беззащитен.  От  костра   что-то   крикнули
по-лигонски. Я счел за лучшее покориться.  Я  поднял  руки  (чего  никогда
раньше не делал и не думал, что придется) и медленно пошел навстречу лучу.



                              ДИРЕКТОР МАТУР

     Когда я пришел в себя, я возблагодарил господина  Будду  за  чудесное
спасение. Но тут же понял, что нельзя терять ни минуты. Самолет был  полон
дыма, и в любой момент я мог  сгореть.  Какие-то  люди  бегали  туда-сюда,
толкая мое беспомощное тело. Паника царила на  борту  погибшего  самолета.
Каждый думал только о себе. Я был единственным в этом  аду,  кто  думал  о
долге. Судьба была милостива ко мне. В дыму мне удалось отыскать  саквояж.
В моем распоряжении было всего несколько секунд.
     Почти ощупью, не обращая внимания на  боль  во  всем  теле,  я  нашел
дверь. Каждый был  занят  собственным  спасением,  но  некоторые  при  том
старались поживиться. Солдаты взламывали багажное отделение - даже в такой
страшный момент они думали о своем обогащении. Я  понимал,  что  ничем  не
смогу помочь раненым и убитым, но, если доберусь до селения, смогу послать
сюда людей.
     Я быстро миновал рисовое поле,  на  которое  сел  самолет,  и  увидел
тропинку. Тропинка вошла в лес.
     Без сомнения, мы упали в округе Танги, в диких горах. Когда-то  князь
Урао, правда с улыбкой, говорил, что некоторые племена еще  не  отказались
от обычая охотиться за головами. Они ловят случайного путника и, убив его,
закапывают тело на ритуальном поле, чтобы обеспечить себе хороший  урожай.
Вспомнив об этом, я  содрогнулся.  Правда,  я  рассчитывал  на  магическую
фразу: "Сабао Урао Као", что означает: "Князь Урао Као". Если я скажу  эти
слова, меня пощадят.
     Размышляя таким образом,  я  шел  по  глухой  тропинке,  стараясь  не
шуметь, не наступать на ветки и при первом признаке опасности  скрыться  в
зарослях бамбука, которые подступали к самой дорожке. Лес таил смертельные
опасности - в любой  момент  я  мог  встретить  тигра  или  дикого  слона.
Приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на змею.
     Время приблизилось к  шести  часам.  Я  не  позволял  себе  отдыхать.
Тропинка начала подниматься вверх, солнце приблизилось  к  краю  муссонных
облаков, висевших над хребтом. Парило.
     Опасность быть застигнутым  темнотой  в  диком  лесу  заставила  меня
прибавить шаг. Вскоре я вышел к  развилке  тропинок  и  свернул  на  более
исхоженную и широкую. Это вселило в  меня  надежду.  Еще  через  несколько
минут я позволил себе  присесть  на  толстый  ствол,  свалившийся  поперек
тропы. Мои мысли вернулись к  сделке  с  Тантунчоком.  Может,  мне  стоило
согласиться на двести тысяч? И в этот момент кто-то  совсем  рядом  сказал
буднично и просто:
     - Руки вверх. Брось сумку.
     Их было пятеро. Они вышли из кустов и  окружили  меня.  Предводитель,
зловещего вида усатый человек в армейском шлеме, обшарил  меня  и  вытащил
все из карманов. Другой, совсем еще молодой бандит, раскрыл саквояж и стал
выбрасывать из него вещи. Страх за судьбу пакета вернул меня к жизни.
     - Остановитесь! - приказал я бандитам.
     К этому времени я уже понял, что эти люди - не  каннибалы.  Они  были
облачены в европейскую одежду, у троих были автоматы, один держал на плече
пулемет. Сам Па Пуо (так к нему обращались остальные) нацепил на пояс  две
пистолетные кобуры и выглядел очень воинственно. Мой цепкий и  быстрый  ум
оценил ситуацию, и у меня возникло  предположение,  что  люди,  схватившие
меня, - сепаратисты, о которых немало писали в последнее время в газетах.
     Когда правительство Джа Ролака после долгих колебаний решило  урезать
привилегии горных князей  и  вождей,  в  среде  горцев  произошел  раскол.
Некоторые из князей, во главе с просвещенным и разумным Урао Као,  приняли
эту весть со спокойствием, достойным их высокого сана. Они предпочли  путь
парламентских выступлений, указывая противникам, что  этот  закон  наносит
жестокий ущерб государству, ибо отныне князья не  смогут  должным  образом
контролировать своих беспокойных подданных. О, как они  были  правы!  Ведь
другие, менее цивилизованные, призвали своих подданных к  оружию.  Правда,
до военных действий не дошло, и князь Урао  не  раз  выступал  посредником
между  правительством  и  мятежными  князьями,  однако  в  газетах  начали
появляться  сообщения  о  нападениях  горцев  на  полицейские  участки   и
автобусы.
     - Не смейте трогать саквояж! - воскликнул я. - Я  иду  к  сабао  Урао
Као. Я его друг.
     Па Пуо открыл взятый у меня  бумажник  и  грубыми  толстыми  пальцами
достал оттуда мою визитную карточку: "Господин директор Матур.  Посредник.
Коммерсант". Он прочел надпись вслух.
     - Ты? - спросил он, избрав наиболее уничижительное из  многочисленных
в лигонском языке местоимений.
     Па Пуо, ухмыляясь, вытаскивал из бумажника записки, счета,  квитанции
и не спеша пускал их по ветру. Он вынул фотографию моей супруги и детей. Я
не мог позволить издевательства над ними и  рванулся  к  бандиту.  Но  его
подручный ударил меня б