е имеет.
     Тут ее осенила светлая мысль.
     - Простите, Римма Ивановна, - сказала она. - Я вас обманула.
     - И без тебя знаю, - сказала Римма.
     - Я племянница Ванды Казимировны. Я из Вологды приехала.
     - А Ванда где?
     - А Ванда болеет. Грипп у нее.
     - Дома лежит? - спросила Римма и потянулась к телефонной трубке.
     - Нет, - быстро сказала Ванда. - Тетя в поликлинику пошла.
     - В какую?
     - В третью.
     - К какому доктору?
     - Семичастной.
     - В какой кабинет?
     - В шестой.
     - А ты откуда знаешь кабинет, если из Вологды приехала?
     Ванда поняла, что терпение Риммы истощилось. Никакой надежды получить
обратно ключи и сберкнижку нет. Оставалось одно - бежать.
     - А вот и тетя! - закричала она, глядя поверх плеча Риммы.
     Та непроизвольно оглянулась.
     Ванда нырнула ей под руку и кинулась наружу.
     Кубарем слетела по служебной лестнице  во  двор.  Выбежала  двором  в
садик и спряталась за церковью Параскевы Пятницы. Только там отдышалась.
     Все погибло. Даже домой опасно возвращаться. Римма  может  и  милицию
вызвать, сказав, что какая-то  авантюристка  обокрала  Ванду  Казимировну,
сняла с нее кольцо и старалась вскрыть сейф. С Риммы станется. Хотя за что
Римму винить? Она же Вандины интересы охраняет.
     Ванда Казимировна стояла в кустах, где недавно Удалов напал на своего
сына Максимку, и горько рыдала. Много лет так не рыдала.
     - Господи, - повторяла она. - Зачем мне эта молодость? В свой кабинет
зайти нельзя! Подчиненные не узнают...
     Она еще долго стояла  там,  тщетно  придумывая,  как  ей  перехитрить
Римму. Но ничего не придумала. И  пошла  дворами  и  переулками  к  Елене,
потому что вспомнила - Савич оставлен там без присмотра.



                                    33

     Солнце клонилось к закату, тени  стали  длиннее,  под  кустом  сирени
собрались, как всегда, любители поиграть в домино.
     Во двор вошел мальчик с книжкой "Серебряные коньки" в  руке.  Мальчик
был печален и даже испуган. Он нерешительно остановился  посреди  двора  и
стал глядеть наверх, где были окна квартиры Удаловых.
     В этот самый момент кто-то из играющих в домино спросил громко:
     - Как там, Ксения? Не нашелся еще твой?
     Из открытого окна на втором этаже женский  голос  произнес  сурово  и
холодно:
     - Пусть только попробует явиться!  За  все  ответит.  Его  ко  мне  с
милицией приведут. Лейтенант такой симпатичный, лично обещал.
     - Ксения! Ксюша! - позвал Удалов, остановившись посреди двора.
     Доминошники прервали стук.  Из  окна  напротив  женский  голос  помог
Удалову:
     - Ксения, тебя мальчонка спрашивает. Может, новости какие?
     - Ксения! - рявкнул один из игроков. - Выгляни в окошко.
     - Ксюша, - мягко сказал Удалов,  увидев  в  окне  родное  лицо.  -  Я
вернулся.
     - Что тебе? - спросила Ксения взволнованно.
     - Я вернулся, Ксения, - повторил Удалов. - Я к тебе совсем  вернулся.
Ты меня пустишь?
     Доминошники засмеялись.
     - Ты от Корнелия? - спросила Ксения.
     - Я от Корнелия, - сказал мальчик. - Я и есть Корнелий.  Ты  меня  не
узнаешь?
     - Он! - закричал другой мальчишеский голос. Это высунувшийся в окошко
Максимка, сын Удалова, узнал утреннего грабителя. - Он меня раздел!  Мама,
зови милицию!
     - Хулиганье! - сказала Ксения. - Сейчас я спущусь.
     - Я не виноват, - сказал Корнелий и не смог  удержать  слез.  -  Меня
помимо моей воли... Я свидетелей приведу...
     -  Смотри-ка,  как  на  Максимку  твоего  похож,  -  сказал  один  из
доминошников. - Как две капли воды.
     - И правда, - сказала женщина с того конца двора.
     - Я же муж твой, Корнелий! - плакал мальчик. - Я только в таком  виде
не по своей воле...
     Корнелий двинулся было к дому, чтобы подняться по лестнице и  принять
наказание у своих  дверей,  но  непочтительные  возгласы  сзади,  смех  из
раскрытых окон - все это заставило задержаться. Мальчик взмолился:
     - Вы не смейтесь... У меня драма. У меня сын старше меня самого.  Это
ничего, что я внешне изменился.  Я  с  тобой,  Ложкин,  позавчера  "козла"
забивал. Ты еще три рыбы подряд сделал. Так ведь?
     - Сделал, - сказал сосед. - А ты откуда знаешь?
     - Как же мне не знать? - сказал Удалов. - Я же с тобой в паре  играл.
Против Васи и Каца. Его нет сегодня. Это все медицина...  Надо  мной  опыт
произвели, с моего, правда, согласия,  и  может,  даже  очень  нужный  для
науки, а у меня семья...
     Ксения тем временем спустилась во двор. В руке она  держала  плетеную
выбивалку для белья. Максимка шел сзади с сачком.
     - А ну-ка, - сказала она, - подойди поближе.
     Корнелий опустил голову, приподнял  повыше  узкие  плечики.  Подошел.
Ксения схватила мальчишку за ворот рубашки, быстрым,  привычным  движением
расстегнула лямки, спустила штанишки и, приподняв ребенка в воздух, звучно
шлепнула его выбивалкой.
     - Ой! - сказал Корнелий.
     - Погодила бы, - сказал Ложкин. - Может, и в самом деле наука!
     - Он самый! - радовался Максимка. - Так его!..
     Неожиданно рука Ксении, занесенная для следующего удара,  замерла  на
полпути. Изумление ее было  столь  очевидно,  что  двор  замер.  На  спине
мальчика находилась большая,  в  форме  человеческого  сердца,  коричневая
родинка.
     - Что это? - спросила Ксения тихо.
     Корнелий  попытался  в  висячем  положении  повернуть  голову   таким
образом, чтобы увидеть собственную спину.
     - Люди добрые, - сказала Ксения, - клянусь здоровьем моих деточек,  у
Корнелия на этом самом месте эта самая родинка находилась.
     - Я и говорю, - раздался в мертвой тишине голос Ложкина, - прежде чем
бить, надо проверить.
     - Ксения, присмотрись, - сказала женщина с другой  стороны  двора.  -
Человек переживает. Он ведь у тебя невезучий.
     Корнелий, переживавший и позор и  боль,  обмяк  на  руках  у  Ксении,
заплакал горько и безутешно. Ксения подхватила его другой рукой, прижала к
груди - почувствовала родное - и быстро пошла к дому.



                                    34

     Савич истомился. Он то выходил во двор, к Грубину, который возился  с
автомобилем, то возвращался в  дом,  где  было  много  шумных  людей,  все
разговаривали, и никому не было  дела  до  Савича.  Он  вдруг  понял,  что
двигается по дому и двору не случайно - старается оказаться там, где Елена
может уединиться с Алмазом. Ее очевидная расположенность к Битому,  и  его
откровенные   ухаживания   все   более   наполняли   Савича   справедливым
негодованием. Он видел, что Елена, ради которой он пошел на такую  жертву,
в самом деле не обращает на него никакого внимания, а старается общаться с
бывшим стариком. И это когда он, Савич, почти  готов  ради  нее  разрушить
свою семью.
     Поэтому, когда Савич в своем круговращении в очередной раз подошел  к
комнате, где Елена собиралась в дорогу, он застал там Алмаза,  обогнавшего
его на две минуты. И, остановившись за приоткрытой  дверью,  услышал,  как
Алмаз говорит:
     - Хочу сообщить тебе, Елена Сергеевна, важную новость. Не помешаю?
     - Нет, - сказала Елена. - Я же не спешу.
     - Триста лет я прожил на свете, -  сказал  бывший  старик,  -  и  все
триста лет искал одну женщину, ту самую, которую полюблю с первого взгляда
и навсегда.
     - И нашли Милицу, - сказала Елена. И  хоть  Савич  не  видел  ее,  он
уловил в голосе след улыбки.
     - Милица - моя старая приятельница, - сказал Алмаз. - Она не в  счет.
Я о тебе говорю.
     - Вы меня знаете несколько часов.
     - Больше. Я уже вчера вечером все понял. Помнишь, как уговаривал тебя
выпить зелья. Если бы дальше отказывалась, силком бы влил.
     - Вы хотите сказать, что в пожилой женщине...
     - Это и хотел сказать. И второе. Я тебя в Сибирь увезу. Если  хочешь,
и Ванечку возьмем.
     - А что я там буду делать?
     - Что хочешь. Детей учить. В музей пойдешь, в клуб - мало  ли  работы
для молодой культурной девицы?
     - Это шутка? - вдруг голос Елены дрогнул. Савич весь подобрался,  как
тигр перед прыжком.
     - Это правда, Елена, - сказал Алмаз.
     В комнате произошло какое-то движение, шорох...
     И Савич влетел в комнату.
     Он увидел, что Елена стоит, прижавшись к Алмазу, почти пропав  в  его
громадных руках. И даже не вырывается.
     - Прекратите! - закричал Савич. И голос его сорвался. Он закашлялся.
     Елена сняла с плеч руки Алмаза, тот обернулся удивленно.
     - Никита, - сказала Елена. - Что с тобой?
     - Ты изменила! - сказал Никита. - Ты изменила нашим словам и клятвам.
Тебе нет прощения.
     - Клятвам сорокалетней давности? От которых ты сам отказался?
     - Я ради тебя пошел на все! Буквально на  все!  Я  не  позволю  этому
случиться. Приезжает неизвестный  авантюрист  и  тут  же  толкает  тебя  к
сожительству.
     - Ну зачем ты так, аптека, - сказал Алмаз. - Я замуж  зову,  а  не  к
сожительству.
     - Будьте вы прокляты! - с этим криком  Савич  выбежал  из  комнаты  и
кинулся на двор.
     Он  должен  был  что-то  немедленно  сделать.  Убить  этого  негодяя,
взорвать дом, может, даже покончить с собой. Весь стыд, вся  растерянность
прошедших часов слились в этой вспышке гнева.
     - Ты что, Никита? - спросил Грубин,  разводивший  в  машине  пары.  -
Какая муха тебя укусила?
     - Они! - Савич наконец-то отыскал человека, который его выслушает.  -
Они за моей спиной вступили в сговор!
     - Кто вступил?
     - Елена мне изменяет с Алмазом. Он зовет ее в Сибирь! Это  выше  моих
сил.
     - А ты, что, с Еленой хотел в Сибирь ехать? - не понял Грубин.
     - Я ради нее пошел на все! Чтобы исправить прошлое! Ты понимаешь?
     - Ничего не понимаю, - сказал Грубин. - А как же Ванда Казимировна?
     - Кто?
     - Жена твоя, Ванда.
     - А она тут при чем? - возмутился Савич.
     Взгляд его упал на открытый ящик с пистолетами. И его осенила мысль.
     - Только кровью, - сказал он тихо.
     - Савич, успокойся, - сказал Грубин. - Ты не волнуйся.
     Но Савич уже достал из машины ящик и прижал его к груди.
     - Нас рассудит пуля, - сказал он.
     - Положи на место! - крикнул Грубин.
     В этот момент из дома вышел Алмаз. За ним Елена. Неожиданное  бегство
Савича их встревожило. Никита увидел Алмаза и быстро пошел к  нему,  держа
ящик с пистолетами на вытянутых руках.
     - Один из нас должен погибнуть, - сообщил он Алмазу.
     - Стреляться, что ли, вздумал? - спросил Алмаз.
     - Вот именно, - сказал Савич.
     - Не сходи с ума, Никита, - сказала Елена учительским голосом.
     - Ой, как интересно! - как назло, во двор выбежала Милица с Шурочкой.
- Настоящая дуэль. Господа, я буду вашим секундантом.
     Она подбежала к Савичу, вынула один из  пистолетов  и  протянула  его
Алмазу.
     - Они же убьют друг друга! - испугалась Шурочка.
     - Не бойся, - засмеялась Милица, - пистолетам  по  сто  лет.  Они  не
заряжены.
     - Ну что, трепещешь? - спросил Савич.
     - Чего трепетать. - Алмаз взял пистолет.  -  Если  хочешь  в  игрушки
играть, я не возражаю. Давненько я на дуэли не дрался.
     - Вы дрались на дуэли? - спросила Елена.
     - Из-за женщины - в первый раз.
     Милица развела дуэлянтов в концы двора и вынула белый платочек.
     - Когда я махну, стреляйте, - сказала она.
     - Это глупо, - сказала Елена Алмазу. - Это мальчишество.
     - Он не отвяжется, - ответил Алмаз тихо.
     Савич сжимал округлую, хищную рукоять пистолета.  Все  было  кончено.
Черная речка, снег, секунданты в черных плащах...
     - Ну господа, господа, не отвлекайтесь, - сказала  Милица  и  махнула
платком.
     Алмаз поднял руку и нажал курок, держа пистолет дулом  к  небу  -  не
хотел рисковать. Курок сухо щелкнул.
     - Ну вот, что я говорила! - воскликнула Милица. - Никто не пострадал.
     - Мой выстрел, - напряженно произнес Савич. Он целился,  и  рука  его
мелко дрожала. Нажать на курок было трудно, курок не поддавался.
     Наконец Савич справился с упрямым курком. Тот поддался под пальцем, и
раздался оглушительный выстрел. Пистолет дернулся в руке так, словно хотел
вырваться. И серый дым на мгновение закрыл от Савича его врага.
     И Савичу стало плохо. Весь мир закружился перед его глазами.
     Поехал в сторону дом, трава  медленно  двинулась  навстречу...  Савич
упал во весь рост. Пистолет отлетел на несколько шагов в сторону.
     Алмаз стоял, как прежде, не скрывая удивления.
     - Надо же так, - сказал он. - Сто лет пуля пролежала...
     Елена кинулась к нему.
     - Антон Павлович Чехов говорил мне, -  сказала  Милица,  вытирая  лоб
белым платочком, - что если в первом действии на стене висит ружье...
     Но договорить она не успела, потому  что  во  двор  вбежала  Ванда  и
увидев, что Савич лежит на земле, быстрее всех успела к нему, подняла  его
голову, положила себе на колени и принялась баюкать мужа, как  маленького,
повторяя:
     - Что же они с тобой  сделали?  Мы  их  накажем,  мы  на  них  управу
найдем...
     Савич открыл глаза. Ему было стыдно. Он сказал:
     - Я не хотел, Вандочка.
     - Я знаю, лежи...
     И тут появилась еще одна пара.
     Ксения тяжело вошла в ворота, неся на руках Корнелия Удалова.
     - Что же это получается? - спросила она. - Где это видано?
     Удалов тихо хныкал.
     - Помирились? - спросил Грубин.
     - По детям стреляют. Куда это годится? - сказала Ксения.  -  Глядите.
Отсюда пуля прилетела. Штаны разорваны. На теле ранение.
     Все сбежались к Удалову. Штаны в самом деле были разорваны, и на теле
был небольшой синяк.
     Ксения поставила Удалова на траву и принялась всем показывать круглую
пулю, которая ударилась в Удалова на излете.
     - Ну и невезучий ты у нас, - сказал Грубин.
     Удалов отошел в сторону, а Ксения, отбросив  пулю,  вспомнила,  зачем
пришла.
     - Кто у вас главный? - спросила она.
     - Можно меня считать главным, - сказал Алмаз.
     - Так вот, гражданин, - сказала Ксения. - Берите нас в Москву.  Чтобы
от молодости вылечили.  Была  я  замужней  женщиной,  а  вы  меня  сделали
матерью-одиночкой с двумя детьми. С этим надо кончать.



                                    35

     Шурочка и Стендаль проводили машину до ворот. Они бы поехали  дальше,
но машина была так перегружена,  что  Грубин  боялся,  она  не  доедет  до
станции. И без того помимо помолодевших в ней поместились  два  новичка  -
Ксения и Степан Степанович, люди крупные, грузные.
     Грубин вел автомобиль осторожно, медленно, так что мальчишки, которые
бежали рядом, смогли сопровождать его до самой  окраины.  Люди  на  улицах
смотрели на машину  с  улыбками,  считали,  что  снимается  кино,  и  даже
узнавали в своих бывших горожанах известных киноартистов. Машину увидел из
своего окна и редактор  Малюжкин.  Он  узнал  среди  пассажиров  Милицу  и
Степанова, открыл окно и  крикнул  Степанову,  чтобы  тот  возвращался  на
работу.
     - Считайте меня в командировке, - ответил Степанов.
     Малюжкин обиделся на  сотрудника  и  захлопнул  окно.  Его  никто  не
понимал.
     Уже начало темнеть, когда машина въехала в лес.  Разговаривали  мало,
все устали и не выспались. Удалов задремал на коленях у жены.
     Легкий туман поднялся с земли и светлыми полосами переползал  дорогу.
Фары в машине оказались слабыми,  они  не  могли  пронзить  туман  и  лишь
высвечивали на нем золотистые пятна. Уютно пыхтел паровой котел и  дым  из
трубы тянулся за машиной, смешиваясь с туманом.
     Лес был тих и загадочен. Даже птицы молчали.
     И вдруг сверху, из-за вершин елей, на землю опустился зеленый луч. Он
был ярок и тревожен. В том месте, где он ушел в  туман,  возникло  зеленое
сияние.
     - Стой, - сказал Алмаз.
     Грубин затормозил.
     - Чего встали? - спросила Ванда. - Уже сломалась?
     Но тут и она увидела зеленое сияние и осеклась.
     В центре сияния материализовалось нечто темное, продолговатое, словно
веретено. Веретено крутилось, замедляя вращение, пока  не  превратилось  в
существо, схожее с человеком, хрупкое, тонкое, одетое в неземную одежду.
     Существо подняло руку, как бы призывая к молчанию, и начало говорить,
причем не видно было, чтобы у существа двигались губы. Тем не менее каждое
его слово явственно доносилось до всех пассажиров автомобиля.
     - Алмаз, ты узнаешь меня? - спросило существо.
     - Здравствуй, пришелец, - сказал Алмаз. - Вот мы и встретились.
     - Я бы не хотел с тобой встречаться, - сказал пришелец.
     Ксения привстала на сиденье и, не выпуская из рук Удалова, обратилась
к пришельцу:
     - Мужчина, - сказала она, - отойдите с дороги. Мы спешим, нам  вот  в
Москву надо, от молодости лечиться.
     - Знаю, - сказал пришелец. - Молчи, женщина.
     И в голосе его была такая власть, что даже Ксения, которая мало  кому
подчинялась, замолчала.
     - Ты нарушил соглашение, - сказал пришелец, обращаясь к Алмазу. -  Ты
помнишь условие?
     - Помню, - сказал Алмаз. - Я хотел жить. И пожалел  этих  людей.  Они
были немолоды, и им грозила смерть.
     - Когда ты поделился средством с Милицей, - сказал пришелец, -  я  не
стал принимать мер. Но сегодня ты открыл  тайну  многим.  И  вынудил  меня
отнять у тебя дар.
     - Я понимаю, - сказал Алмаз. - Но прошу тебя о  милости.  Погляди  на
Милицу, она молода и прекрасна. И если ты лишишь ее молодости, она  завтра
умрет. Погляди на Елену, - мы с ней хотели счастья. Погляди на Грубина, он
же может стать ученым...
     - Хватит, - сказал пришелец. -  Ты  зря  стараешься  вызвать  во  мне
жалость. Я справедлив. Я дал тебе дар, чтобы ты пользовался им один. Земле
еще рано знать о бессмертии. Земля еще не готова к этому. Люди сами должны
дойти до такого открытия.
     - Не о себе прошу... - начал было Алмаз, вылезая из  машины  и  делая
шаг к пришельцу.
     Но тот не слушал. Он развел в  стороны  руки,  в  которых  заблестели
какие-то шарики, и от них во все стороны  побежали  молниевые  дорожки.  В
воздухе запахло грозой,  и  зеленый  туман,  заклубившись,  поднявшись  до
вершин деревьев, окутал машину и Алмаза, замершего перед ней.
     Грубин, уже догадавшись, что произошло, успел лишь  поднять  глаза  к
Милице, что стояла за его спиной, и  встретить  ее  ясный  взгляд,  полный
смертельной тоски. И протянул к ней руку. А Алмаз, который  хотел  в  этот
последний момент быть рядом с Еленой, сделать этого не успел,  потому  что
странная слабость овладела им и заставила опуститься на землю.
     Было очень тихо.
     Зеленый туман смешался с белым и уполз в лес.
     Постепенно  в   сумерках   голубым   саркофагом   вновь   образовался
автомобиль,  и  в  нем,  склонившись  друг  к  другу,  сидели   и   лежали
бесчувственные люди.
     - Как грустно быть справедливым, - произнес пришелец на своем  языке,
подходя к машине.
     Он увидел толстую пожилую женщину, Ксению Удалову, которая держала на
коленях курносого полного мужчину ее  лет.  Он  вгляделся  во  властное  и
резкое лицо другой немолодой женщины, Ванды Казимировны,  которая  даже  в
беспамятстве крепко обнимала лысого  рыхлого  Савича...  Степан  Степаныч,
разумеется, не изменился. Он сидел  на  заднем  сиденье,  закрыв  глаза  и
прижимая к груди бесценный альбом с автографом Пушкина.
     И вдруг пришелец ахнул.
     Он протер глаза. Он им не поверил.
     За рулем машины сидел, положив на него голову,  курчавый  юноша  Саша
Грубин. И протянув к нему тонкую руку, легко дышала прекрасная  персидская
княжна.
     Взгляд пришельца метнулся дальше.
     Елена Сергеевна была так же молода, как десять минут назад.
     - Этого не может быть, - произнес пришелец. - Это невозможно.
     - Возможно, - светил Алмаз, который первым пришел в  себя  и  подошел
сзади. Он тоже был молод и уже весел. -  Есть,  видно,  вещи,  которые  не
поддаются твоей инопланетной науке.
     - Но почему? Как?
     - Могу предположить, - сказал Алмаз. - Бывают люди, которым молодость
не нуж