ающе Ваня.
     Но вошедший мальчик  его  не  слушал.  Он  бегал  по  кухне  и  давил
башмаками картофелины. Те с хрустом и  скрипом  лопались,  превращались  в
белую кашу. Мальчик при этом озлобленно плакал, и, когда  он  попадал  под
солнечный луч, уши его малиновели.
     - Кто отвечать будет? - вскрикивал мальчик, пытаясь говорить басом. -
Кто отвечать будет?
     Алмаз медленно поднялся во весь свой  двухметровый  рост,  не  спеша,
точно и ловко протянул руку, взял ребенка  за  шиворот,  поднял  повыше  и
поднес к свету. Ребенок сучил башмаками и монотонно визжал.
     - Поди-ка сюда, Елена, - сказал Алмаз, поворачивая пальцем  свободной
руки личико мальчика к солнцу. - Присмотрись.
     Мальчик  зашелся  от  плача,  из  широко  открытого  рта  выскакивали
отдельные невнятные, скорбные звуки, и розовый язык мелко бился о зубы.
     - Узнаешь? - спросил  Алмаз.  И  когда  Елена  отрицательно  покачала
головой, сказал: - Прямо скандал получается. То ли я дозу не рассчитал, то
ли организм у него особенный.
     - Это Удалов?  -  спросила  Елена,  начиная  угадывать  в  белобрысой
головке тугое, щекастое мужское лицо.
     - А кто отвечать будет? - спросил мальчик, вертясь в руке Алмаза.
     - Вы - Корнелий? - спросила Елена, и вдруг ей стало смешно. Чтобы  не
рассмеяться некстати над человеческим  горем,  она  закашлялась,  прикрыла
рукой лицо.
     - Не узнаете? - плакал мальчик. - Меня теперь мать родная не  узнает.
Отпусти на пол, а то получишь! Кто отвечать будет? Я в милицию пойду!
     Гнев  мальчика  был  не  страшен  -  уж  очень  тонка  шея  и  велики
полупрозрачные под солнцем уши.
     - Грубин! - крикнул Алмаз. - Где твой гроссбух? Записать надо.
     - Это жестоко, Алмаз Федотович, - сказала Елена.
     Грубин уже вошел. Стоял сзади. Вслед за ним, не согнав еще  улыбок  с
лиц, вбежали остальные. И  Удалов  взрыдал,  увидев,  насколько  молоды  я
здоровы все они.
     - Не повезло Корнелию, - сказал Грубин.
     Когда Корнелий говорил, что пойдет в  милицию,  угроза  его  не  была
пустой. В милицию он уже ходил.



                                    24

     Удалов проснулся оттого, что  в  глаз  попал  солнечный  луч,  проник
сквозь сомкнутое веко, вселил тревогу и беспокойство.
     Он открыл глаза и некоторое время лежал недвижно, глядел в  требующий
побелки потолок, пытался сообразить, где  он,  что  с  ним.  Потом,  будто
кинолента прокрутилась назад,  вспомнил  прошлое  -  от  прихода  к  Елене
Сергеевне, к ссоре с женой, рассказу старика и злосчастному провалу.
     Он повернулся на бок, раскладушка скрипнула, зашаталась.
     В углу, у кафельной печи,  на  маленькой  кровати  посапывал  мальчик
Ваня.
     Удалов приподнял загипсованную руку, и, к его удивлению,  гипс  легко
слетел с нее и упал на пол.
     Рука была маленькой. Тонкой! Детской! Немощной!
     Сначала это показалось сном.  Удалов  зажмурился  и  приоткрыл  глаза
снова, медленно, уговаривая себя не верить снам. Рука была на месте, такая
же маленькая.
     Удалов спрыгнул на пол, еле удержался  на  ногах.  Со  стороны  могло
показаться - он исполняет дикий танец:  подносит  к  глазам  и  бросает  в
стороны руки и ноги,  ощупывает  конечности  и  тело  и  притом  беззвучно
завывает.
     На самом деле Удалову было не до танцев, - таким странным  и  нервным
способом он осознавал трагедию, происшедшую с ним за ночь по вине  старика
и прочей компании.
     Ваня забормотал во сне, и Корнелий  в  ужасе  замер  на  одной  ноге.
Удаловым  внезапно  завладел  страх,  желание  вырваться   из   замкнутого
пространства,  где  его  могут  увидеть,  удивиться,   обнаружить   вместо
солидного мужчины белобрысого мальчика лет восьми. Разобраться можно будет
после...
     Детскому, неразвитому тельцу было зябко в спадающей с  плеч  майке  и
пижамных  штанах,  которые  приходилось  придерживать  рукой,   чтобы   не
потерять.
     Удалов выгреб из-под кровати ботинки и утопил  в  них  ноги.  Ботинки
были не в подъем тяжелы, и пришлось обмотать концы шнурков под  коленками.
Хуже всего с полосатыми штанами. Подгибай их не  подгибай  -  они  слишком
обширны и смешны...
     Чувство полного одиночества в этом мире овладело Корнелием.
     Вновь зашебаршился в постельке  Ваня.  За  стеной  вздохнула  во  сне
Кастельская.
     Удалов подставил стул к окну, переполз на животе подоконник и ухнул в
бурьян под окном...
     Удалов долго и бесцельно брел по пустым, прохладным рассветным улицам
Гусляра. Когда его обгоняли грузовики или автобусы, прижимался к  заборам,
нырял в подъезды, калитки. Особо избегал пешеходов. Мысли были  туманными,
злыми и неконкретными. Надо было кого-то привлечь, чтобы кто-то ответил  и
прекратил издевательство.
     Наконец Удалов укрылся в сквере у церкви Параскевы Пятницы, в которой
помещался районный архив. Он отдышался. Он сидел под кустами, не видный  с
улицы,  и  старался  продумать  образ  действий.  Проснувшиеся  с  солнцем
трудолюбивые насекомые жужжали над ним и доверчиво  садились  на  плечи  и
голову. Которых мог, Удалов давил. И думал.
     Низко пролетел рейсовый АН-2 на  Вологду.  Проехала  с  базара  плохо
смазанная телега - в мешках шевелились, повизгивали поросята.
     Удалов думал. Можно было вернуться к  Елене  Сергеевне  и  пригрозить
разоблачением. А вдруг они откажутся его признать? Было ли все подстроено?
А если так, то зачем? Значит, был подстроен и  провал?  С  далеко  идущими
целями? А может, все это - часть громадного заговора с  участием  марсиан?
Началось с Удалова, а там  начнут  превращать  в  детей  районных  и  даже
областных работников, может, доберутся  и  до  центральных  органов?  Если
пригрозить разоблачением, они отрекутся или даже уничтожат  нежелательного
свидетеля. Кто будет разыскивать мальчика,  у  которого  нет  родителей  и
прописки? Ведь жена Ксения откажется угадать в нем супруга. Может, все  же
побежать в милицию? В таком виде?.. Вопросов было много, а ответов на  них
пока не было.
     Удалов прихлопнул подлетевшую близко пчелу, и та перед смертью успела
вогнать в ладонь жало. Ладонь  распухла.  Боль,  передвигаясь  по  нервным
волоконцам, достигла мозга и превратилась на  пути  в  слепой  гнев.  Гнев
лишил возможности  рассуждать  и  привел  к  решению  неразумному:  срочно
сообщить куда следует, ударить в набат.  Тогда  они  попляшут!  У  Удалова
отняли самое дорогое  -  тело,  которое  придется  нагуливать  много  лет,
проходя унизительные и тоскливые ступеньки отрочества и юности.
     Удалов  резко  поднялся,  и  пижамные  штаны  спали  на   землю.   Он
наклонился, чтобы подобрать их, и увидел, что по  дорожке,  совсем  рядом,
идет мальчик его же возраста, с оттопыренными ушами и кнопочным носом.  На
мальчике были синие штанишки до колен на синих помочах, в руках сачок  для
ловли насекомых. Мальчик был удивительно знаком.
     Мальчик был Максимкой, родным сыном Корнелия Удалова.
     - Максим! - сказал Удалов властно. - Поди-ка сюда.
     Голос предал Удалова - он был не властным. Он был тонким.
     Максимка удивился и остановился.
     - Поди сюда, - повторил Удалов-старший.
     Мальчик не видел  отца  за  кустами,  но  в  зовущем  голосе  звучали
взрослые интонации, которых он  не  посмел  ослушаться.  Оробев,  Максимка
сделал шаг к кустам.
     Удалов вытянул руку навстречу сыну, ухватился за торчащий конец сачка
и, перебирая руками по древку (ладонь болела  и  саднила),  приблизился  к
мальчику, будто взобрался по канату.
     - Ты чего здесь в такую  рань  делаешь?  -  спросил  он,  лишив  сына
возможности убежать.
     - Бабочек ловить пошел, - сказал Максимка.
     Если бы при этой сцене присутствовал сторонний  наблюдатель,  могущий
при этом воспарить в воздухе, он увидел бы, как схожи дети, держащиеся  за
концы сачка. Но наблюдателей не было.
     - А мать где?
     В душе Удалова проснулись семейные чувства.  В  воздухе  ему  чудился
аромат утреннего кофе и шипение яичницы.
     - Мать плачет, - сказал просто Максимка. - У нас отец сбежал.
     - Да, - сказал Удалов. И тут только осознал, что сын его не принимает
за отца, беседует как с однолеткой. И вообще нет больше прежнего  Удалова.
Есть ничей ребенок. И  вновь  вскипел  гнев.  И  ради  удовлетворения  его
приходилось жертвовать сыном. - Снимай штаны, - сказал он мальчику.
     Не поддерживаемые более пижамные штаны  Удалова  опять  упали,  и  он
стоял перед пойманным сыном в длинной майке, подобной сарафану или  ночной
рубашке.
     - Уйдя, -  сказал  мальчик  нерешительно  своему  двойнику.  Его  еще
никогда не грабили, и он не знал, что полагается говорить в таких случаях.
     Удалов-старший вздохнул и ударил  сына  по  носу  остреньким  жестким
кулачком. Нос сразу покраснел, увеличился в размере, и капля  крови  упала
на белую рубашку.
     - А я как же? - спросил мальчик, который понял, что штанишки придется
отдать.
     - Мои возьмешь, - сказал Удалов,  показывая  себе  под  ноги.  -  Они
большие. И трусы снимай.
     - Без трусов нельзя, - сказал мальчик.
     - Еще захотел? Забыл, как тебе от меня позавчера попало?
     Максимка удивился. Позавчера ему ни от кого, кроме отца, не попадало.
     Белая рубашка доставала Максимке  только  до  пупа,  и  он  прикрылся
поднятыми с земли, свернутыми в узел пижамными брюками.
     - Из этих брюк мы тебе три пары сделаем, - сказал подобревший Удалов,
натягивая синие штанишки. - А  теперь  беги.  И  скажи  Ксении,  чтобы  не
беспокоилась. Я вернусь. Ясно?
     - Ясно, - сказал Максим, который ничего не понял.
     Прикрываясь спереди пижамными штанами, он побежал  по  улице,  и  его
беленькие ягодицы жалобно вздрагивали на бегу,  вызывая  в  отце  горькое,
сиротливое чувство.



                                    25

     Дежурный лейтенант посмотрел на женщину.  Она  робко  облокотилась  о
деревянный шаткий барьер. Слезы оставили на щеках искрящиеся под солнечным
светом соляные дорожки.
     - Сына у меня ограбили, - сказала она. - Только что. И  муж  скрылся.
Удалов. Из ремконторы. Среди бела дня, в сквере.
     - Разберемся, - сказал лейтенант. - Только попрошу по порядку.
     - У него рука сломанная, в гипсе, - сказала женщина.
     Она смотрела на лейтенанта требовательно. По соляным руслам струились
ручейки слез.
     - У кого? - спросил лейтенант.
     - У Корнелия. Вот фотокарточка. Я принесла.
     Женщина протянула лейтенанту фотографию -  любительскую,  серую.  Там
угадывалась она сама в центре. Потом был полный невыразительный мужчина  и
мальчик, похожий на него.
     - Среди бела дня, - продолжала женщина. - Я как раз к вам  собралась,
соседи посоветовали. А тут прибегает Максимка,  без  штанов.  Синие  такие
были, на штрипках...
     Женщина широким движением  сеятеля  выбросила  на  барьер  светлые  в
полоску пижамные штаны.
     Лейтенант посмотрел на нее как обреченный...
     - Может, напишете? - спросил он. - Все по порядку. Где, кто,  что,  у
кого отнял, кто куда сбежал, - только по порядку и не волнуйтесь.
     Говоря так, лейтенант подошел к графину с кипяченой водой, налил воды
в граненый стакан, дал ей напиться.
     Женщина пила, изливая выпитое  слезами,  писать  отказывалась  и  все
норовила рассказать лейтенанту яркие детали, упуская целое, ибо  целое  ей
было уже известно.
     Минут через десять  лейтенант  наконец  понял,  что  два  трагических
события в жизни семьи Удаловых между собой не связаны. Муж пропал вечером,
вернее, ночью; пришел из больницы, сослался  на  командировку  и  исчез  в
пижаме. Сына ограбили утром, только что, в скверике у Параскевы Пятницы, и
ограбление было совершено малолетним преступником.
     Разобравшись, лейтенант позвонил в больницу.
     - Больной Удалов на излечении находится? - спросил он.
     Подождал ответа, поблагодарил. Потом подумал и задал еще вопрос:
     - А вы его выписывать не собирались?.. Ах так. Ночью? В двадцать три?
Ясно.
     Потом обратился к Удаловой.
     - Правильно говорите, гражданка, - сказал он ей. - Ушел ваш супруг из
больницы. В неизвестном направлении. Медперсонал предполагал, что домой. А
вы думаете, что нет?
     - Так и думаю, - сказала Удалова. - И  еще  сына  ограбили.  Оставили
пижаму.
     Лейтенант разложил пижамные штаны на столе.
     - От взрослого человека, - сказал он. - А вы говорите - ребенок.
     - Я и сама не понимаю, -  согласилась  Удалова.  -  И  мальчик  такой
правдивый. Тихий. Смирный. И штаны со штрипками были. Синие.  Вот  как  на
этом.
     Гражданка Удалова показала на мальчика в синих  штанишках,  вошедшего
тем временем в помещение милиции и робко отпрянувшего  к  двери  при  виде
Удаловой.
     Ксения не узнала своего мужа. Не узнала она и штанов,  принадлежавших
ранее Максиму, ибо они пришлись Корнелию в самый раз.
     - Так вы свою жалобу напишете? - спросил лейтенант.
     - Напишу. Все как есть напишу,  -  сказала  Ксения.  -  Только  домой
сбегаю и там напишу. Кормить сына надо.
     При таком  свидетельстве  заботы  жены  о  доме  Корнелию  захотелось
плакать слезами раскаяния, но он удержался -  не  смел  обратить  на  себя
внимание.
     - Тебе чего, мальчик? - спросил лейтенант, когда Удалова ушла  писать
заявление и кормить сына.
     Удалов,  почесывая  ладонь,  подошел  к  барьеру.  Голова  его  белым
курганчиком возвышалась над деревянными перилами, и ему пришлось стать  на
цыпочки, чтобы начать разговор с дежурным.
     - Не тебе, а вам, - поправил Удалов.  Когда  себя  не  видел,  как-то
забывал о своих истинных размерах.
     - Ну, вам, - не стал спорить лейтенант. - Говори, пацан.
     - Дело государственной важности, - сказал Удалов и оробел.
     - Молодец, - сказал лейтенант. - Хорошо, когда дети о большом думают.
Погляди, старшина, мы в его возрасте только футболом интересовались.
     Старшина, сидевший в другом углу, согласился.
     - Я поближе хочу, - сказал Удалов. - За барьер.
     - Заходи, садись, - сказал лейтенант.  -  И  начинай,  а  то  у  меня
дежурство кончается. Домой пора. Жена ждет, понимаешь?
     Удалов это понимал. И кивнул головой сокрушенно.
     Мальчик в слишком больших башмаках, завязанных, чтобы не  упали,  под
коленками шнурками, вскарабкался на стул.
     Лейтенант смотрел на мальчика с сочувствием. У него детей не было, но
он  их  любил.  И  хоть  дело   мальчика   касалось   какой-нибудь   малой
несправедливости, обижать его лейтенант не хотел и слушал, как взрослого.
     - Существует заговор! - сказал Удалов. -  Я  еще  не  знаю,  кто  его
финансирует. Но может оказаться, что и не марсиане.
     - Во дает! - Старшина поднялся со стула и подошел поближе.
     - Шпиона видел? - ласково спросил лейтенант.
     - Да вы послушайте! - воскликнул мальчик, и глаза его увлажнились.  -
Говорю, заговор. Я сам тому доказательство.
     Лейтенант незаметно подмигнул старшине,  но  мальчик  заметил  это  и
сказал строго:
     - Попрошу без подмигиваний, товарищ лейтенант. Они  сейчас  обсуждают
дальнейшие планы. Со мной разделались, а  что  дальше,  страшно  подумать.
Возможно, на очереди руководящие работники в районе и области.
     - Во дает! - сказал старшина  совсем  тихо.  Он  подумал,  что  жизнь
ускоряет темпы и, если следить за прессой,  то  увидишь,  что  в  западных
странах  психические  заболевания   приняли   тревожный   размах.   Теперь
подбираются к нам. А мальчика жалко.
     - Ну, а как тебя зовут, мальчик? - спросил лейтенант.
     - Удалов, - сказал мальчик. - Корнелий Удалов. Мне сорок лет.
     - Та-ак, - сказал лейтенант.
     - Я женат, - сказал Удалов, и лопоухое личико порозовело.  -  У  меня
сын, Максимка, в школу ходит.
     Тут Удалова посетили воспоминания о преступлении против  собственного
ребенка, и он еще ярче зарделся.
     - Та-ак, - сказал лейтенант. - Тоже, значит, Удалов.
     Неожиданно во взоре  его  появилась  пронзительность.  И  он  спросил
отрывисто:
     - А штаны с тебя в парке сняли?
     - Какие штаны?
     - А мамаша твоя с жалобой приходила?
     - Так она же меня не узнала! - взмолился Удалов. - Потому  что  я  не
сын, а муж. Только меня превратили в ребенка, в  мальчика.  Я  про  это  и
говорю. А вы не верите. Если бы я был сын, то меня бы она узнала. А я муж,
и она меня не узнала. Понятно?
     - Во дает! - сказал старшина и начал продвижение к  двери,  чтобы  из
другой комнаты позвонить в "скорую помощь".
     - Ты  лучше  к  его  мамаше  сходи.  Она  адрес  оставила,  -  сказал
лейтенант, понявший замысел старшины. - Погоди, мальчика сначала в детскую
комнату определим.
     - Нет! - закричал Удалов. - Я этого не перенесу! У меня паспорт есть,
только не с  собой.  Я  вам  такие  детали  из  своей  жизни  расскажу!  Я
ремконторой руковожу!!
     Лейтенант  печально  потупился,  чтобы  не  встречаться  взглядом   с
заболевшим мальчиком. Ну что он мог сказать, кроме общих слов  сочувствия?
Да и эти слова могли  еще  более  разволновать  ребенка,  считающего  себя
руководителем ремконторы Удаловым.
     Старшина сделал шаг по направлению к мальчику, но  тот  с  криками  и
плачем, с туманными угрозами дойти до Вологды и даже до Москвы соскочил со
стула, затопал тяжелыми ботинками, вильнул между рук  старшины,  увернулся
от  броска  лейтенанта  и  выскользнул  за  дверь,  а  затем  скрылся   от
преследователей среди куч  строительного  мусора,  накопленного  во  дворе
реставрационных мастерских.
     Научный склад мышления - явление редкое и не обязательно свойственное
ученым. Он предусматривает внутреннюю  объективность  и  желание  добиться
истины. Удалов не обладал этим складом, потому что стать мальчиком,  когда
внутренне подготовился к превращению в полного сил юношу, слишком обидно и
стыдно.  Поэтому  воображение  Удалова,  богатое,   но   неорганизованное,
подменило эксперимент заговором, и заговор этот  рос  по  мере  того,  как
запыхавшийся Корнелий передвигался по городу, распугивая кур  и  гусей.  И
чудилось Корнелию, что заговорщики,  в  черных  масках,  подкрадываются  к
системе водоснабжения и отрава проникает в воду,  пиво,  водку  и  даже  в
капли от насморка.
     Просыпается утром  страна,  и  обнаруживается  -  нет  в  ней  больше
взрослых людей. Лишь дети, путаясь в штанах и башмаках, выходят  с  плачем
на улицы. Остановился транспорт  -  детские  ножки  не  могут  достать  до
тормозных педалей. Остановились станки - детские ручки не  могут  удержать
тяжелую деталь. Плачет на углу мальчик -  собирался  сегодня  выходить  на
пенсию, а что теперь? Плачет девочка - собралась сегодня  выйти  замуж,  а
что теперь? Плачет другая девочка - завтра ее  очередь  лететь  в  космос.
Плачет второй мальчик  -  вчера  только  толкнул  штангу  весом  в  двести
килограммов, а сегодня не поднять и двадцати.
     Мальчик-милиционер      двумя      ручками      силится       поднять
палочку-регулировочку. Девочка-балерина не может  приподняться  на  носки.
Мальчик-бас, оперный певец, пищит-пищит: "Сатана там правит бал!"
     А враги хохочут, шепчутся: "Теперь вам не взобраться  в  танки  и  не
защитить своей страны от врагов..."
     И тут, по мере  того  как  блекла  и  расплывалась  страшная  картина
всеобщего  помоложения,  Удалова  посетила  новая  мысль:  "А  вдруг   уже
началось? Вдруг он не единственная жертва старика? А что,  если  все  -  и
Кастельская, и Шурочка Родионова, и друг  Грубин,  и  даже  подозрительная
старуха Бакшт, - все  они  стали  детьми  и  с  плачем  стучатся  в  дверь
Кастельской?"
     Новая  мысль  поразила  Удалова  своей  простотой   и   очевидностью,
подсказала путь дальнейших действий, столь нужный.
     К дому Кастельской Удалов подкрадывался со  всей  осторожностью  и  к
играющим на тротуаре детям приглядывался с  опаской  и  надеждой  -  любой
ребенок мог оказаться Еленой Сергеевной или Сашей Грубиным.  Да  и  вообще
детей в городе было очень много - более, чем вчера.  Это  свое  наб