проседью. Конан с удивлением заметил, что ванир по-настоящему расстроен, и
толкнул его локтем.
     - Эй, ты что? Что с тобой?
     Арванд поднял голову и посмотрел Конану в глаза.
     - Сделай мне одно одолжение, киммериец, -  попросил  он  тихо.  Конан
небрежно передернул плечами. - Не рассказывай никому... о ней.
     -  Может  быть,  будет  лучше,  если  Синфьотли  узнает   правду?   -
предположил Конан. В его мыслях сразу же  пронеслось  сладостное  видение:
безграничное отчаяние асира, которому сообщают, что его жена  родила  дочь
от  другого  и  что   дочь   эта   по   ночам   шляется   в   компании   с
вервольфом-людоедом...
     Но Арванд покачал головой.
     - Синфьотли не поверит. И только испортит дело.
     Конан еще раз пожал плечами.
     -  Мне  плевать  на  все  это,  Арванд,  я  вовсе  не  горю  желанием
пошушукаться с Синфьотли о его семейных тайнах.
     Арванд поднялся из-за стола и, не простившись с киммерийцем, вышел.


     - Теперь твоя очередь, киммериец! - сказал Гунастр.
     Конан отбросил с лица копну нечесаных черных волос  и  вышел  вперед.
Посреди двора служители укрепили  высокий  шест  с  полосками,  сделанными
красной краской. Шест был весь испещрен зарубками - на нем  тренировались,
отрабатывая быстроту реакции. Гунастр указывал отметку, а гладиатор должен
был мгновенно поразить ее мечом. Конану, наблюдавшему за этим со  стороны,
тренировка казалась детской забавой. Однако на деле все оказалось  намного
сложнее. Гунастр с легкой усмешкой смотрел, как лицо  молодого  гладиатора
становится все более серьезным и  сосредоточенным.  Когда  Конан  попросил
дать ему передышку, чтобы снять меховую куртку, Гунастр прищурился, больше
ничем не выдав своего удовольствия. Промучив так  Конана  с  час,  Гунастр
наконец отпустил его выпить кружку пива, после чего  погнал  сражаться  на
копьях с вертлявым Аминтой.
     Отставив кружку, Конан хмуро  поглядел  на  старого  воина,  но  воли
своему раздражению не дал. В глубине души киммериец понимал,  что  Гунастр
прав, и знал, что и сам он, окажись  Конан  в  роли  содержателя  подобной
казармы, поступал бы точно так же.  Поэтому  он  только  блеснул  глазами,
принимая из рук Акуна копье - длинное, тяжелое,  с  деревянным  утолщением
вместо  железного  наконечника.  Интересно,  где  сейчас   бродит   Арванд
мелькнуло в мыслях киммерийца, почему его нет в казарме? Уж  не  хочет  ли
ванир сегодня ночью устроить засаду на  вервольфа?  Конан  сердито  мотнул
головой. Вот еще не хватало - забивать себе  мысли  всякой  ерундой.  Этот
сумасшедший охотник  на  вервольфов  из  Ванахейма  может  хоть  шею  себе
свернуть выслеживая оборотня и ведьму, - Конану-то что за печаль!
     Аминта, приплясывая,  кружил  вокруг  киммерийца,  опустив  копье  на
уровень груди. Подбираясь Конан ждал  атаки,  готовый  мгновенно  отразить
нападение. Он уже знал, что насмешник  Аминта  ловок  и  увертлив,  но  не
всегда  внимателен  и  позволяет  себе  отвлекаться.  Киммериец   надеялся
воспользоваться этой слабостью своего противника.  Наконец  Аминта  сделал
быстрый выпад. Тупой наконечник копья едва не ударил Конана в грудь - будь
оружие настоящим, враг Аминты неминуемо был бы пронзен насквозь - однако в
последнее мгновение Конан отпрянул назад одновременно выбросив вперед руки
с копьем. Вот когда ему стало окончательно ясно, что недаром  он  потратил
столько часов  на  бессмысленные  битвы  с  деревянной  палкой!  Удар  был
лаконичен и точен. Он пришелся в солнечное сплетение  Аминты,  и  молодого
гладиатора, рухнувшего на плиты, утащили в его каморку - отлеживаться.
     Конан  расставил  ноги  пошире,  оперся  о  свое   копье   и   громко
расхохотался.
     - На это я никогда не соглашусь, Арванд -  в  пятый  или  шестой  раз
повторил Гунастр.
     Содержатель казармы и его ближайший помощник сидели за столом в  доме
Гунастра - небольшом деревянном строении, расположенном в  двух  кварталах
от казармы. В этом сказывалась предусмотрительность  умудренного  кровавым
опытом Гунастра: в случае бунта в казарме (а такое, хоть  и  не  часто,  а
случалось) мятежники не смогут мгновенно расправиться с хозяином. Дом  был
старый, добротный: тяжелые  деревянные  двери,  маленькие  оконца,  больше
похожие на бойницы. Это жилище досталось Гунастру от деда, а тому - от его
деда, и простояло оно без малого три столетия. Арванд  знал,  что,  скорее
всего, именно ему предстоит унаследовать дом от старого вояки, ибо Гунастр
так и не удосужился обзавестись семьей, а вся  его  родня  еще  много  лет
назад была вырезана ордой диких пиктов,  наводивших  ужас  на  Пограничные
Королевства.
     - Я знаю, что советую, - настойчиво сказал Арванд. - Этого  мальчишку
следует не только укротить, но и приручить.
     - Мне странно слышать от тебя такие глупости. -  Гунастр  налил  вина
себе и своему собеседнику. - Я не предполагал, что ты так наивен. Ведь  ты
со мной уже не первый год  и  должен  был  научиться  видеть,  кому  можно
доверять, а кому нельзя.
     - Ты полагаешь, я этого не вижу?
     Гунастр фыркнул и поперхнулся вином. Кашляя, он выговорил:
     - Под лед тебя, к богам ада! Как же ты можешь что-то понимать в  моих
гладиаторах, нерадивый ты раб, если советуешь  мне  отпустить  погулять  в
город строптивого киммерийца? Да он в ту же ночь  передушит  пол-Халога  и
удерет в свои горы.
     - Ничего подобного.
     -  Давай  прекратим  этот  бессмысленный  разговор.  Оттого,  что  мы
переливаем из  пустого  в  порожнее,  все  равно  не  будет  толку.  Лучше
потолкуем о бабах.
     Арванд обхватил свою кружку обеими ладонями и наклонился вперед.
     - Будет куда полезнее, если этот дикарь станет видеть в  тебе  своего
друга, - сказал он, не обращая внимания на то, что Гунастр шумно  вздохнул
и выразительно закатил глаза. - В конце концов, ведь ты ему не хозяин.  Он
принадлежит Синфьотли, значит, и главный его недруг - Синфьотли,  а  ты  -
всего лишь надзиратель и возможный союзник. Отпусти его со мной  в  город.
Обещаю не сводить с него глаз.
     - Ну да, до того момента, пока  он  не  воткнет  тебе  в  шею  ржавый
гвоздь, ты будешь исправно следить за ним. Но после твоей смерти,  Арванд,
следить за ним будет уже некому....
     - Знаю, и он перережет пол-Халога.
     - Напрасно тратишь время. И прекрати ухмыляться, чертов  ванир.  Меня
тошнит от твоих улыбочек.
     - Я не ухмыляюсь.
     Гунастр вдруг понял, что очень устал от бессмысленного спора  и,  что
сейчас уступит своему помощнику, лишь бы тот отстал.
     - Скажи мне откровенно, полоумный гладиатор, что ты задумал?
     - Я хочу навестить вместе с ним одну очень добрую женщину...
     - Женщину? Дьяволы преисподней, только этого не хватало...
     - Ты, старый извращенец, и не понимаешь, как прекрасны эти не похожие
на нас создания.
     Гунастр поднял брови и в изумлении покачал головой.
     - Удивительно, что я до сих пор терплю твою наглость.
     Арванд рассмеялся.
     - Благодарность киммерийца обезопасит тебя  от  его  нападений,  ведь
варвары  умеют  быть  признательными.  Куда   в   большей   степени,   чем
цивилизованные люди.
     - Ты прав, - сдался наконец  Гунастр.  -  Но  учти,  если  что-нибудь
случится, я выдам тебя родственникам  погибших,  а  уж  что  они  с  тобой
сделают - это меня не касается.
     - Идет, - сказал Арванд.


     Киммериец смерил Арванда недоверчивым взглядом, когда тот отпер замок
и сделал приглашающий жест.
     - Выходи же, - повторил тот. - Сегодняшний вечер наш. Я выпросил  для
тебя разрешение прогуляться в город.
     Конан выскочил из своей каморки, все еще опасаясь подвоха.  Видя  его
настороженность, Арванд улыбнулся.
     - Мы идем в гости, - сказал он.
     - Зачем это? - проворчал варвар. - Мне и здесь неплохо.
     - Есть одно дело.
     - Нужно кого-нибудь убить?  -  с  надеждой  спросил  Конан,  которого
только что озарила эта догадка.
     Арванд поперхнулся.
     - Ты неисправим, киммериец. Нет, пока что  никого  убивать  не  надо.
Идем же, клянусь, тебе понравится.
     Гладиаторы вышли за ворота, и стражники тут же заложили за ними засов
с внешней стороны казармы. Конан и Арванд двинулись по заснеженным  улицам
Халога.
     Конан  оглядывался  по  сторонам,   запоминая   расположение   домов,
переулков, подворотен и лазеек. Делал он это  весьма  откровенно,  отчасти
вследствие отсутствия навыка в таком  деле,  как  скрытность,  отчасти  из
желания продемонстрировать свое презрение этому ваниру.  Арванд  безмолвно
усмехался. Он  слишком  хорошо  понимал,  что  творится  в  душе  молодого
киммерийца.
     Возле харчевни с вывеской, изображающей  огромного  бурого  быка,  на
каждый рог которого было насажено по человеку, Арванд остановился.
     - Здесь, - сказал он и толкнул  низкую  дверь  с  деревянной  ручкой,
потемневшей и отполированной тысячами прикосновений.
     Вслед за ваниром Конан вошел в задымленное помещение, где было  полно
народу. Люди сидели на скамьях вдоль стен за длинными столами - ели, пили,
галдели,  стучали  кулаками.  Несколько  дородных  девиц,  полураздетых  и
распаренных от духоты, суетились, разнося ужин и выпивку и уворачиваясь от
щипков и неуклюжих попыток ухватить их за грудь. Конан  проводил  взглядом
одну из них, потом другую. Перевел глаза на жующих и пьющих. С  удивлением
поймал себя на мысли о том, что потискать девушку  ему,  пожалуй,  хочется
больше,  нежели  расквасить  физиономию  кому-нибудь  из  этих   противных
гиперборейцев.
     Арванд засмеялся и положил руку ему на плечо. Конан слегка вздрогнул,
и ванир, почувствовав это, тут же убрал руку.
     - Идем же, я познакомлю тебя  с  хозяйкой  этого  заведения.  Ее  имя
Амалазунта,  но  мужчины  называют  ее  Изюмчик.  Клянусь,  она  и  впрямь
настоящий изюм - сладкая и липучая.
     - А что такое "изюм"? - спросил Конан.
     - Такое лакомство в Туране.
     Конан шевельнул бровями, но ничего не сказал.
     Предупрежденная заранее, Амалазунта ждала в  своей  комнате  наверху.
Арванд сразу заметил, что она нервничает.
     - Привет, Черника, - сказал Арванд. - Ты еще на отмыла ротик?  Так  и
ходишь с пятнышком под носом?
     - Привет, - ответила она сердито.
     - Гостей принимаешь?
     - Только по  одному,  -  ответила  Амалазунта  и  бросила  на  Конана
оценивающий взгляд. - И боюсь, ванир, что сегодня тебе здесь просто нечего
будет делать.
     - Тем лучше, - хмыкнул Арванд. - Я предамся неумеренному пьянству.
     Конан стоял посреди  тесной  спаленки,  чувствуя  себя  громоздким  и
неуместным предметом, и потому медленно сатанел.
     - Желаю удачи, - сказал Арванд поцеловал Амалазунту в губы  и  вышел,
захлопнув за собой дверь.
     Амалазунта почувствовала, что краснеет. Она вдруг растерялась. Варвар
продолжал молчать, хмуро глядя на нее холодными глазами, и не  двигался  с
места. Он еще не решил, как ему относиться к ситуации:  то  ли  переломать
здесь всю мебель, связать женщину и  удрать  (но  куда?  и  без  провизии?
безоружным?), то ли раздеть ее и выяснить наконец, стоит ли так переживать
из-за женщин, как это делают некоторые знакомцы Конана.
     - Как тебя зовут, красивый юноша? - спросила  Амалазунта  хриплым  от
волнения голосом.
     - Конан, - буркнул он. - А тебя звать Амалазунта.
     - Иди сюда, Конан, - позвала она еще более сипло.
     Он отбросил последние сомнения и развязно плюхнулся рядом с женщиной.
Кровать угрожающе затрещала под его внушительным весом.
     - А у тебя всегда такой голос? - вдруг спросил он.
     Женщина засмеялась и закашлялась.
     - Нет, - сказала она.
     - А, - отозвался Конан.
     - Хочешь вина? - предложила трактирщица. - Мы с сестрой покупаем.  Ты
какое любишь - красное или белое?
     - Неразбавленное, - сказал Конан.
     Амалазунта  рассмеялась,  разливая  вино  по  кружкам.  Конан  мрачно
косился на нее, желая выяснить, уж не над ним ли она  потешается.  Но  она
выглядела такой славной и доброй, что в эту минуту он почти  понял  людей,
мечтающих только о теплом доме, заботливой хозяйке и выводке  детишек.  Он
глотнул действительно неплохого вина, поглядывая при этом на пухлую  губку
и бархатистую родинку Амалазунты, приникшей к своей кружке.  Она  заметила
его взгляд и прошептала: "Что?.." Конан с грохотом поставил кружку на  пол
и схватил Амалазунту за плечо. Она с готовностью подсела к нему на колени.
Губами, сладкими от вина, она поцеловала его в губы, одновременно  с  этим
распуская  завязки  на  груди.  Припомнив  откровения  сверстников,  Конан
запустил ей за шиворот свою широкую мозолистую руку  и  нащупал  роскошный
бюст трактирщицы.
     - Вот здорово, - сказал он. - Какие они у тебя мягкие... Они  у  всех
такие?
     - Что значит "у всех"?  -  обиделась  Амалазунта,  гордившаяся  своей
грудью, которая была, признана одной из наиболее соблазнительных в Халога.
     - Просто  я  думал,  грудь  у  женщин  твердая,  как  камень.   Вроде
мускула... - Для наглядности он потыкал в свой железный бицепс.
     "Какой дикий, - думала  Амалазунта,  чуть  не  облизываясь,  -  какой
неиспорченный..."
     Тем временем Конан неумело, но с энтузиазмом заголил ее  до  пояса  и
уложил на кровать, пристроившись рядом. Грубые  мозоли  на  ладонях  юноши
царапали нежную кожу Амалазунты. Неловко повернувшись он  задел  ее  бедро
угловатым коленом, но даже не заметил этого. И когда его лапы сжали  ее  в
объятиях  так,  что  ребра  женщины  хрустнули,  она  только  и  подумала:
"Наделает он мне синяков, медведь киммерийский".
     Дальнейшее развитие событий от  нее  уже  не  зависело.  Самозабвенно
отдаваясь  бурным,  хотя  и  несколько   беспорядочным   ласкам   варвара,
Амалазунта, как в тумане, подумала о  том,  что  последним  аккордом  этой
симфонии наслаждения будет утренний рассказ о приключении старшей сестре.



                                    12

     Хильда спала плохо. К ней опять вернулись ночные  кошмары,  время  от
времени терзавшие молоденькую служанку Сунильд до того, как она  появилась
в этом зажиточном и почтенном доме.  Она  вновь  видела,  как  дикая  орда
врывается в ее родную деревню,  как  падают  под  ударами  копий  и  мечей
близкие... копыто мохноногой лошади бьет по кувшину, и ослепительно  белое
молоко разливается по земле, брызги попадают Хильде на лицо, она слизывает
их и понимает, что  молоко  скисло...  Вся  в  слезах,  она  проснулась  и
обнаружила, что на кухне темно, в оконце висит молодой месяц, а то место в
кровати, где обычно спит конюх Кай, пустует. Хильда  пошарила  в  темноте,
позвала приглушенным голосом: "Кай!" - но его нигде не было. Она вспомнила
их вечерний разговор. Перед тем как отойти ко сну, Кай  говорил,  что  его
беспокоит поведение лошадей и что он подумывает провести ночь в конюшне  и
выяснить, что там  происходит.  Напрасно  девушка  отговаривала  его.  Кай
только посмеялся над ее опасениями.
     - Злые силы,  говоришь?!  -  усмехнулся  он  и  погладил  по  волосам
перепуганную Хильду. - Бедняжка Хильда, ты шарахаешься от каждой тени.
     - Кай, умоляю тебя. - Она заплакала. - Кай, не ходи. Если ты  мне  не
веришь...
     - Нет, почему же, я тебе верю. Что-то там происходит, ведь лошади  не
будут беситься ни с того ни с сего. Но  вряд  ли  это  "что-то"  уйдет  от
доброго копья.
     Но Хильда плакала так жалобно, умоляла так настойчиво, что он  нехотя
согласился остаться на ночь в кухне. И вот теперь она поняла, что согласие
было притворным, только чтобы она перестала плакать и причитать. Стоило ей
заснуть, как он тут же выскользнул за дверь и был  таков.  Мужчины  всегда
все делают по-своему,  горестно  подумала  девушка,  снова  укладываясь  в
кровать.
     Тревога не оставила ее, наоборот, стала еще сильнее. Ей казалось, что
какая-то темная  тень  подходит  к  ложу,  выступая  из  темноты  сгустком
сплошного мрака, потом открываются горящие красные глаза и  Хильду  обдает
чье-то смрадное дыхание. Она  хотела  было  закричать  и  проснуться  -  и
подавилась криком. А тень  все  стояла  и  смотрела,  и  Хильда  не  могла
пошевелиться.  Минула,  казалось,  вечность,  прежде  чем  страшные  глаза
закрылись и ужас отпустил служанку.
     Она проснулась, вытерла с лица холодный пот. Сон был таким ярким, что
Хильда даже подумала: уж не наяву ли все происходило?
     Кая все еще не было. Заснул небось, сидя в засаде. Дрожа  от  холода,
Хильда набросила на плечи теплую шаль - подарок Сунильд - и обулась. Вновь
ее охватила тревога. Хильда выбежала из  кухни  и  стремглав  помчалась  в
сторону конюшни. Небо уже посветлело. Снег скрипел под кожаными башмаками.
За ночь у северной стены дома намело сугробы,  и  с  жутким  предчувствием
Хильда принялась осматривать свежий снег.  Она  была  почти  уверена,  что
сейчас  увидит  следы  огромного  волка.  Замирая   от   страха,   девушка
наклонилась ниже, вглядываясь в  рыхлый  снег...  и  увидела.  Следы  были
четкими и совсем недавними. Их  еще  не  успело  припорошить.  Однако  эти
отпечатки оставили не волчьи лапы. Следы были человеческие. Всего час  или
два  назад  здесь  пробежали  маленькие  босые   ножки.   Дыхание   Хильды
пресеклось. От ужаса она застыла на месте, полураскрыв рот.
     - Боги, _ч_т_о_ это? - беспомощно пролепетала она онемевшими  губами.
Присев на корточки, девушка прикоснулась к следам дрожащими, пальцами. Она
не понимала, почему ее испугало именно  то,  что  следы  такие  маленькие,
точно детские. Может быть, потому, что  она  ожидала  найти  свидетельства
присутствия кого-то огромного, устрашающего.
     - Кай! - сдавленным голосом вскрикнула она и вскочила  на  ноги.  Она
бросилась в конюшню, не замечая, что башмак с левой ноги свалился и увяз в
сугробе. - Кай!
     В конюшне было темно и резко пахло лошадиным потом. Девушка  вытянула
вперед руки и наткнулась на лошадиную морду. Ноздри  животного  трепетали.
Хильда провела ладонью по его шее - животное было покрыто потом. Лошади  в
темноте беспокойно фыркали. Когда глаза  Хильды  свыклись  с  мраком,  она
различила сломанную перегородку.  Белая  кобыла  лежала  на  окровавленной
соломе с распоротым брюхом. Чувствуя подступающую к горлу тошноту,  Хильда
увидела зародыш жеребенка, вываленный из живота несчастной лошади вместе с
внутренностями. Рядом с этими  бесформенными  останками  бессильно  лежала
человеческая рука. Хильда захрипела, силясь крикнуть, позвать  на  помощь.
Спазмы сдавили ее горло, и ее стошнило прямо  на  солому.  Она  не  знала,
сколько  времени  прошло,  прежде  чем  ей  удалось  прийти   в   себя   и
пошевелиться: Хильда сделала шаг вперед и прислушалась. Ничего.  Еще  шаг.
Еще.
     - Кай! - закричала она во весь голос.
     Ей ответило тихое лошадиное ржание.
     Превозмогая себя, Хильда подошла  к  белой  лошади  и  обеими  руками
обхватила тушу в попытке сдвинуть ее. Наконец ей удалось  вытащить  из-под
трупа Кая. Конюх был мертв. Левый глаз, неподвижный и белый, смотрел прямо
на Хильду. Правая глазница была пуста и окровавлена. На шее остались следы
чудовищных  клыков,  вся  грудь  исполосована  когтями.  Тупо   глядя   на
обезображенный труп, Хильда  замерла.  Потом  склонилась  над  ним  и,  не
замечая выкаченного глаза и мертвого  оскала,  делавших  Кая  страшилищем,
поцеловала его в лоб и в обе щеки.
     Возле переднего копыта  лошади  что-то  блеснуло.  Хильда  машинально
протянула руку и подняла маленький блестящий предмет. Ей  показалось,  что
это брошка или амулет.  В  темноте  было  не  разобрать;  Хильда  завязала
находку в угол шали и тут же забыла о ней.
     Она встала. Голова убитого, покоившаяся у Хильды на коленях, с глухим
стуком упала на пол. Пошатываясь девушка вышла во двор, набрала  в  горсть
снега и стала вытирать лицо, запачканное кровью.
     За спиной Хильды послышались  чьи-то  шаги.  Тяжелые,  мужские  шаги.
Хильда отчаянно закричала: "Нет!" -  и  упала  на  колени,  закрывая  л