почти  ничего  не  видит  вокруг,  кроме  тени,
которая  словно  притягивает  его  к  себе.  Шаг  за  шагом  он  с  трудом
пробивается  навстречу  этой  тени.  И  вот  уже  он  различает  в  метели
улыбающееся лицо своего погибшего брата. Сигмунд. Это  Сигмунд.  Он  зовет
его, манит, простирает к нему руки, и Синфьотли,  захлебываясь,  спешит  к
нему, но мучительно медленным оказывается в этом  сне  любое  движение.  И
Синфьотли хочет окликнуть  брата,  но  горло  сжимает  судорога.  И  тогда
встает, оживая, огромный  белый  сугроб,  превращаясь  в  крупную  молодую
волчицу, а Сигмунд исчезает за снежной пеленой.
     Проснувшись от собственного крика, Синфьотли провел рукой по  лицу  и
сел в кровати. Сон казался ему настолько ярким и реальным,  что  он  почти
поверил, будто приснившееся случилось с ним наяву.
     Синфьотли тряхнул головой, отгоняя наваждение, и сразу же нахмурился:
сон, конечно, был всего лишь сном,  но  ведьма  действительно  жива  и  на
свободе, а покуда это так, ему не знать покоя.
     Синфьотли обулся, накинул на плечи меховую куртку и встал,  собираясь
поискать не появились ли возле дома свежие  следы,  которые,  быть  может,
помогут ему выследить злодейку. Он уже приметил, что волчьи лапы частенько
оставляли отпечатки неподалеку от конюшни. Ночью снегопада не было,  и  он
надеялся отыскать побольше нового.
     Уже почти рассвело. На горизонте засветилась лиловая  полоса  зимнего
северного рассвета. Синфьотли прошелся по скрипучему снегу и остановился у
двери в конюшню. Она была заперта на засов, как он и оставил ее  накануне,
и ничего подозрительного возле нее Синфьотли тоже не обнаружил. Однако  же
он снял засов и раскрыл настежь обе створки двери.  Подождав,  пока  глаза
освоятся с темнотой, он принялся оглядываться  по  сторонам.  Нет,  ничего
нового. Хотя... У стены, возле самого входа,  Синфьотли  заметил  какой-то
темный предмет. Он нагнулся и подобрал находку.  Это  была  женская  шаль,
темная, простенькая, без бахромы. Рассеянно он принялся теребить ее  углы,
пока вдруг не нащупал завязанный в  одном  из  уголков  небольшой  твердый
предмет. Шаль настолько заинтересовала Синфьотли,  что  он  почти  тут  же
отправился показать ее своей матери,  желая  обсудить  увиденное.  Он  был
уверен, что Сунильд уже поднялась с постели.
     Синфьотли застал хозяйку дома на кухне, где она выпекала хлеб  вместо
Хильды.
     - Мать, - окликнул ее Синфьотли.
     Она выпрямилась, встретилась  с  ним  глазами.  На  Сунильд  было  ее
обычное светлое платье, отороченное мехами, и,  несмотря  на  то  что  она
работала у печи, ни одного пятнышка не было  заметно  на  чистом  полотне.
Только руки, белые от муки, выдавали, чем была занята в  то  утро  госпожа
Сунильд. Без улыбки смотрела она на сына и молчала.
     - Хорошо прошла ночь, мать? - спросил Синфьотли.
     - Нет, - ответила она.
     - Страшные сны, не так ли?
     В ее глазах появился холодный гнев.
     - Не страшные.  Приятные.  Мне  снился  мой  сын.  Другой  сын.  Тот,
которого ты не уберег, Синфьотли.
     С безмолвным проклятьем Синфьотли стиснул кулаки.
     - Когда ты говоришь так, мать, я начинаю жалеть о том, что  не  погиб
вместе с ним. Это избавило бы меня от твоих упреков.
     - Да, - в упор произнесла Сунильд.
     Они помолчали немного, а потом Синфьотли неожиданно спросил:
     - Я никогда прежде об этом не думал, но скажи мне, мать, кто  из  нас
первым появился на свет, Сигмунд или я?
     - Сейчас это уже не имеет значения, - ответила Сунильд. - Но  я  могу
тебе ответить. Ты появился раньше. Ты старший, Синфьотли.
     Он  вздохнул.  Сейчас  это  действительно  уже  не  имело   значения,
поскольку  он  был  единственным.  Сунильд  смотрела   на   него   долгим,
отстраненным взором, будто издалека. Наконец она вновь заговорила:
     - Ты что-то хотел от меня, Синфьотли, не так ли?
     Да. - Он поднял руку, в которой держал шаль, найденную в  конюшне.  -
Тебе случайно не знаком этот платок?
     - Конечно. Это та шаль, которую я подарила Хильде.
     Синфьотли вздрогнул.
     - Ты хочешь сказать, что эта вещь принадлежала Хильде?
     Губы его искривились выговаривая ненавистное имя.
     Сунильд кивнула и добавила:
     - Я не могу поверить в то, что говорят об этой девочке.
     - Напрасно, - мрачно заявил Синфьотли. - Ты бы слышала, мать, как она
верещала, видела бы,  как  изгибалась  дугой,  извивалась  ужом,  когда  я
схватил ее, как скалила свои острые зубки!
     - Хильда сама до смерти боялась черных сил. Не могу поверить, что она
им служит, - повторила Сунильд. - И ведь именно она  прибежала  ко  мне  с
кувшином скисшего молока и уверяла, будто в доме неладно.
     Синфьотли заскрежетал зубами.
     - И коварная к тому же!.. И хитрая!.. Ей бы не волчицей, ей бы лаской
шмыгать...
     Он снова принялся теребить шаль и снова  нащупал  узелок,  о  котором
было позабыл. Пальцы сами собой  потянулись  распутывать  его...  и  вдруг
замерли.
     -  Что  это?  -  прошептал  Синфьотли,  поднося  к  глазам   костяную
черепашку, брошь, его собственный подарок дочери. - Ведь это... эта вещица
принадлежит Соль...
     Сунильд побелела как полотно. Она ни мгновения не верила в виновность
Хильды, потому что в старой женщине жило страшное подозрение, которое  она
гнала из мыслей как могла. Брошка  принадлежала  Соль.  Хильда  нашла  эту
игрушку в конюшне в ту ночь, когда волки загрызли конюха  Кая.  И  тяжелый
звериный дух в комнате внучки, ее беспричинные рыдания,  ночная  прогулка,
из которой Соль вернулась в окровавленной рубахе... Боги, что за  страшные
силы овладели этим невинным созданием?
     Но Синфьотли истолковал смысл находки по-своему.
     - Эта тварь выслеживала мою девочку, - процедил он сквозь зубы. - Она
нарочно украла черепашку, чтобы волк мог запомнить ее запах...
     Не договорив, он бросился в комнату дочери. Если волчица  выслеживает
именно ее, маленькую Соль, то Синфьотли больше ни на  шаг  не  отойдет  от
девушки.  Пусть  Хильда  бережется,  думал  он,  взбегая  по  лестнице,  в
следующий раз, когда он схватит  ее,  он  больше  не  станет  остерегаться
марать руки.
     Соль сидела  у  окна.  Розовый  утренний  свет  струился  в  комнату,
наполняя ее покоем. Синфьотли ворвался  так  неожиданно,  что  девушка  не
успела спрятать кинжал Сигмунда, который держала в  руке,  задумчиво  водя
пальцами по красочному камню в  рукояти.  Только  сейчас  Синфьотли  вдруг
вспомнил, что кинжал  этот  пропал  вместе  с  телом  погибшего  брата,  и
уставился на него в изумлении. И как это оружие оказалось в комнате Соль?
     Девушка подняла голову и улыбнулась. В ее  глазах  вспыхнули  красные
огни зрачков. Она разжала пальцы, и кинжал со стуком  упал  на  деревянный
пол. Синфьотли попятился. Его вдруг охватил безотчетный  страх,  и  он  не
сразу сумел совладать с собой.
     - Дочка, - прошептал он, - девочка...
     Она смотрела на него в  упор  своими  ужасными  пылающими  глазами  и
улыбалась.


     "Отец, - взвывала Соль, сидя у окна и глядя невидящим взором в черное
ночное небо, - отец мой, волк, одиноко бродящий среди равнин,  ты  слышишь
меня?"
     Большой дом уже спал. Пусто стало в этом доме,  где  некогда  бурлила
жизнь, вымерли его просторные комнаты, и ночь заполнила пустоту  тенями  и
шорохами.
     Откуда-то издалека, с белых холмов, донесся ответ Сигмунда:
     "Я слышу тебя, Соль".
     "Отец, они знают все".
     "Кто? - тревожно  спросил  Сигмунд,  затерянный  вдали  от  Халога  и
все-таки очень близкий. - Кто знает? Кому ты открылась, неразумное дитя?"
     "Сунильд и Синфьотли. Они  догадались.  Бабушка,  видно,  следила  за
мной,  а  Синфьотли  просто  все  понял.  Он  взглянул  на  меня  и  вдруг
испугался... Я без труда услышала его мысли, они были полны  бесформенного
ужаса..."
     "Они еще живы?" - уловила она вопрос Сигмунда и тут же ответила:
     "Да. Я не смогла пролить свою кровь.  Ведь  Синфьотли  твой  брат,  о
господин мой, а Сунильд родила на свет вас обоих..."
     "Ты хорошо поступила, не тронув их, Соль. Пусть они живут.  Я  приду.
Они не повредят нам".
     Девушка всхлипнула, губы ее задрожали..
     "Отец, отец, мне одиноко без тебя. Приходи в этот дом, живи со  мной,
повелевай людьми. Пусть здесь все будет, как было прежде".
     Сигмунд долго молчал, а потом Соль вновь услышала его твердый  голос,
и, как и  прежде,  перед  ней  появился  образ  Того-Кто-Сильнее.  Девушка
тихонько взвизгнула, совсем по-собачьи.
     "Соль, - обратился к ней отец, - неужели ты не  поняла  до  сих  пор,
бедная моя дочь, что никогда уже не будет так, как было прежде?"
     "Но почему же? Разве не было всегда нашей с тобой тайны? С того часа,
как я появилась на свет и ты признал во мне свое дитя, а я увидела в  тебе
того, кто дал мне жизнь, всегда мы были вдвоем против всех".
     "Теперь я мертв, - ответил Сигмунд, -  а  ты  больше  чем  наполовину
превратилась в дикого зверя. И...  я  люблю  тебя,  прекрасная  волчица  с
золотистым мехом".
     Она  вскочила,  завертелась  возле  окна.  Ей   неудержимо   хотелось
выскочить в ночь, помчаться навстречу этому сильному  зову,  увидеть,  как
выходит из снегов белый волк с внимательными человеческими глазами. Но она
знала, что ей нельзя теперь надолго  покидать  дом.  Сунильд  и  Синфьотли
должны испытывать постоянный ужас перед ее могуществом, иначе они придут в
себя и соберутся с силами, чтобы начать настоящую охоту на оборотней.
     Она навалилась на окно всем телом и послала в ночь отчаянный призыв.
     "О Сигмунд, приди в этот  дом.  Я  подготовлю  все  для  того,  чтобы
встретить тебя. Ты ни в чем не будешь знать отказа..."
     "Круг сужается, - сказал Сигмунд. - Я приду в город к  людям,  потому
что здесь нужно убить".
     "Я убью для тебя, скажи только - кого".
     "Того мальчишку-киммерийца. Мы одолеем его вместе".
     "Чем этот жалкий человек навлек на себя твою ненависть?"
     "Он знает, кто мы такие, и не боится нас".
     "Что с того? Синфьотли теперь тоже знает".
     "Синфьотли - мой брат, и он испуган. Киммерийца ты не сможешь держать
в постоянном страхе. Он не боится тебя. Он не боится меня. Он сам дикарь и
чудовище, Соль. И я должен хорошо подумать над  тем,  как  мне  уничтожить
его".
     "Клянусь, отец, я буду рядом и помогу тебе. Только возвращайся в свой
дом, Сигмунд. Скорей возвращайся ко мне".



                                    15

     Всю ночь два волка бродили возле  гладиаторской  казармы,  выискивая,
нет ли в ограде щели, не обвалилась ли где-нибудь стена так, чтобы по  ней
можно было взобраться. Тяжелый запах человечьего жилья дразнил их, щекотал
чуткие ноздри, заставлял задирать верхнюю губу, обнажая желтоватые клыки в
беззвучном оскале. Лишь на рассвете ушли они восвояси, и Гунастр,  заметив
их следы у ворот казармы, встревожился не на шутку.
     Первый, кого он увидел в это утро,  был  мальчишка-киммериец,  Конан.
Нехотя Гунастр вынужден был признать, что Арванд оказался прав:  несколько
блестящих побед над товарищами по  казарме,  пусть  даже  в  тренировочных
поединках, посещение одного из веселых заведений с доступными женщинами  -
и киммериец перестал диким зверем биться о прутья  решетки.  Наоборот,  он
начал тренироваться с удвоенным рвением, стараясь наверстать упущенное  за
те дни, когда он метался по своей  камере  в  бессильной  ярости.  Он  еще
принесет Гунастру немалую прибыль.
     Заметив Гунастра,  Конан  и  не  подумал  прекратить  тренировку.  Он
нарочно удвоил усилия, демонстрируя силу и ловкость ударов новому зрителю,
и под конец лихо "снес голову" своему противнику, увертливому Каро.
     - Молодцы, - сказал Гунастр, - деритесь так же на арене,  и  тогда  я
скажу вам, что не зря терял с вами время.
     - Спасибо,  -  кисло  улыбнулся  "обезглавленный"  Каро.  -  Мне  еще
повезло, что меч у него сегодня был не медный, а деревянный.
     - Где Арванд? - спросил старый наемник.
     - Здесь я,  -  донесся  откуда-то  сверху  голос  Арванда,  и  спустя
несколько минут вездесущий ванир уже стоял во дворе.
     Гунастр смерил его взглядом и поджал губы.
     - В последнее время ты не слишком много времени уделял своей  работе,
а?
     Арванд улыбнулся.
     - Напротив, господин. Мне кажется, в  деле  приручения  киммерийского
дикаря я добился совсем не плохих результатов. Ты еще заработаешь  на  нем
кучу золота.
     - Он принадлежит Синфьотли, если ты не забыл о такой мелочи. Так  что
все его победы, если они, конечно, будут, принесут выгоду не столько  нам,
сколько его хозяину.
     Гунастр  прекрасно  знал,  что  несправедлив:  в   подобных   случаях
владельцу казармы всегда доставалась неплохая доля,  но  его  выводило  из
себя слишком уж наглое и независимое поведение Арванда. Ванир  всегда  был
себе на уме, и, хотя  Гунастр  вполне  доверял  ему,  в  его  отношении  к
помощнику продолжала оставаться  известная  доля  настороженности.  Вот  и
сейчас Арванд смотрел на него, словно  отгородившись  стеной,  и  улыбался
так, точно знал нечто, о чем и Гунастру  неплохо  бы  припомнить.  Старику
захотелось ударить его по лицу, втоптать в грязь и бить до тех  пор,  пока
наглец не перестанет  ухмыляться.  Вместо  этого  Гунастр  только  перевел
дыхание и сердито проговорил:
     - Следи получше за  тем,  чтобы  ворота  были  заперты  как  следует,
особенно на ночь. Часовых вооружить получше  и  не  оставлять  с  наружной
стороны, даже если начнется бунт.  Может  быть,  разумнее  всего  было  бы
поставить на стену лучников...
     - Что-нибудь случилось? - Теперь улыбка исчезла с лица Арванда, и  он
выглядел не на шутку озабоченным.
     - Ничего особенного пока не случилось. Идем со мной, я  тебе  кое-что
покажу.
     Арванд кивнул и жестом подозвал к себе Хуннара,  передавая  ему  свой
обитый железном шест.
     - Последи пока за тренировками. Если киммериец  слишком  увлечется  и
начнет  кого-нибудь  калечить,  бей  в  солнечное  сплетение.  Он   парень
крепкий...
     Принимая шест, Хуннар криво улыбнулся.
     - Благодарю за сомнительную честь. Значит, в случае чего мне надлежит
остановить киммерийца? Проще оторвать медведя от его нареченной  во  время
случки, чем этого дикаря от человека, которого он взялся убивать.
     - Еще одна не в меру болтливая свинья, - сказал Гунастр и  бросил  на
Хуннара угрожающий взгляд.
     Хуннар попятился, но хозяин уже отвернулся от него.
     Конан стоял в ожидании нового противника, но  краем  глаза  постоянно
следил за Гунастром. Старый рубака выглядел раздраженным и  встревоженным.
Интересно, что могло случиться? Уж не связано ли это  каким-то  образом  с
ночным похищением осужденной? Если старик что-то пронюхал... Вспомнив, как
славно он потешился той  ночью,  уволакивая  пленницу  вместе  со  столбом
пыток, киммериец ухмыльнулся.
     Гунастр вышел за ворота. Следом за ним покинул двор и  его  помощник.
Волчьи следы на снегу вокруг стен казармы все еще отчетливо были видны,  и
Гунастр подвел к ним Арванда. Ванир наклонился, тронул след рукой,  и  ему
показалось, будто он чувствует,  как  прикасается  к  чьей-то  холодной  и
жестокой воле. Арванд понимал,  конечно,  что  это  всего  лишь  плод  его
воображения, но избавиться от навязчивого ощущения не мог.
     - Их двое, - сказал Гунастр,  внимательно  рассматривавший  следы.  -
Двое. Великий Митра, только этого нам и не хватало.
     - А ты больше не думаешь, что этого зверя послал Игг нам во благо?  -
спросил его Арванд.
     - Даже старики больше  так  не  думают,  -  ответил  Гунастр.  -  Ну,
одного-то из этих зверюг мы знаем в лицо. Вернее, одну. Ей теперь не уйти,
всякий опознает.
     Арванд  выпрямился,  серьезно  посмотрел  на  мрачное,  суровое  лицо
хозяина.
     - Это не Хильда, - сказал ванир.
     Гунастр подскочил от удивления.
     - Что значит "не Хильда"? Ее поймали  прямо  на  месте  преступления,
разве ты не слышал? Весь рот у нее был в крови, сама босая на  снегу...  А
разве не говорили, что человеческие следы, которые находили возле волчьих,
были маленькими, как у женщины?
     - Второй оборотень действительно женщина, - согласился Арванд,  -  но
только несчастная кухарка тут ни при чем.
     - Ни при чем? Но если  она  действительно  невиновна,  то  почему  же
оборотень пришел ей на помощь? Зачем он спас ее от расправы?
     - Ее спас не оборотень, - после короткой паузы сказал Арванд.
     Нехорошее предчувствие закралось в душу  Гунастра,  и  старик  слегка
отодвинулся.
     - Тебе что-то известно об этом?
     Арванд кивнул и улыбнулся, заранее зная, что старика это  выведет  из
себя. И он не ошибся: широкое лицо Гунастра залилось багровой краской,  он
в раздражении топнул ногой и рявкнул:
     - Слушай, ты, животное! Не  смей  нагло  ухмыляться!  Сколько  раз  я
говорил тебе это?
     - Много, - согласился Арванд, улыбаясь еще шире.
     - Если хочешь что-то сказать, говори, только прекрати  скалить  зубы.
Кто же, по-твоему, освободил ведьму, если не оборотень?
     - Я, - заявил Арванд вполне серьезно.
     Гунастр поперхнулся.
     - Что ты сказал?
     - Это я освободил Хильду той ночью, чтобы ее не побили камнями вместо
настоящей виновницы.
     Отдышавшись,  Гунастр  испытующе  посмотрел  на  своего  собеседника,
однако Арванд и не думал шутить.
     - Бедная Хильда никогда не зналась ни  с  какой  магией,  -  спокойно
продолжал Арванд. - Все, что с ней случилось, -  это  цепь  недоразумений,
вызванных подозрительностью и всеобщим страхом перед вервольфом.
     - Как ты посмел! - вымолвил наконец Гунастр. - Ведь  Совет  Старейшин
приговорил ее.
     - Совет Старейшин ошибается не в первый раз. И я уверен  в  том,  что
Хильда - обыкновенный человек, никакая не ведьма. К тому же она больна.
     - Пусть даже и так, -  пробурчал  Гунастр,  который  чувствовал,  что
ванир отдает себе полный отчет в своих поступках. - Все равно ты  не  имел
никакого права подвергать опасности себя, нашу казарму,  мою  репутацию...
Из-за какой-то рабыни...
     - А сам я кто? - напомнил Арванд.
     - Мой друг и помощник, -  отрезал  содержатель  казармы.  -  Не  смей
больше говорить об этом.
     - Хорошо, господин.
     С минуту Гунастр  испепеляющим  взором  смотрел  на  ванира,  но  тот
сохранял полную невозмутимость, и старик снова сдался.
     -  Сколько  тебя  помню,  ты  всегда  был  упрям  как  осел.   Ладно,
предположим, ты прав и эта Хильда - действительно всего лишь хворое  дитя.
Но чтобы  утверждать  такое,  нужно  знать  наверняка,  _к_т_о_  же  тогда
настоящая ведьма? А уж это-то тебе как раз и неизвестно.
     Арванд немного помолчал.
     - Нет, - сказал он минуту спустя. - Я в самом деле знаю, кто в  нашем
городе принимает волчье обличье и убивает людей. -  Он  еще  раз  потрогал
следы, а потом разровнял снег сапогом. - Вот  поэтому-то  они  на  меня  и
охотятся.


     В окне стояла ночь. Синфьотли  сидел  один  в  огромном  пустом  зале
своего дома. Тусклый свет одинокого факела еле-еле рассеивал  тьму.  Город
затаился, утонул в глубоких сугробах. В эту глухую ночь никто  не  откроет
дверь на стук заплутавшего путника. В эту ночь домашние побоятся  впустить
в дом мужчину, припозднившегося с охоты, и дети не откроют матери, если та
возвращается в темноте, - вдруг это  не  близкий  человек,  вдруг  это  не
странник, а оборотень-людоед с сидящей у него на спине ведьмой?
     Весь город прислушивался в страхе, зная, что Зло бесшумно крадется по
заснеженным пустынным улицам. Запах зла  сочился  сквозь  плотно  закрытые
ставни, пробирался в щели, и ужасом пахло в Халога.
     Сунильд заперлась у себя. Синфьотли  потягивал  вино  в  одиночестве.
Быть может, он один во всем городе не испытывал сейчас чувства страха. Его
снедала досада. Он досадовал на стражника, который позволил себя  убить  и
похитить колдунью, - ворон на посту  ловил,  не  иначе!  Но