тно,
но все это  переходит в подлинное  мастерство,  все  другой пробы,  особенно
"Свадьба", разсказ не заставляющiй,  не в  примeр  прочим названным, думать:
"ох, сколько  тут  Толстого и Чехова!" --  разсказ очень  жестокiй, отдающiй
злым шаржем, но и блестящiй. А когда я дошел до того, что принадлежит к порe
высшаго  развитiя  купринскаго  таланта,  к  тому, что  я  выдeлил выше,  --
"Конокрады", "Болото"  и  так далeе,  -- я,  читая,  уже  не  мог  думать  о
недостатках этих  разсказов, хотя  в  числe их есть  и крупные:  то  дешевая
идейность,   желанiе   не  отстать  от   духа   своего  времени   в   смыслe
обличительности и гражданскаго благородства, то заранeе обдуманное намeренiе
поразить драматической фабулой  и почти свирeпым реализмом... Я уже не думал
о недостатках, я только  восхищался разнообразными достоинствами  разсказов,
тeм, что преобладает  в  них:  свободой, силой,  яркостью повeствованiй, его
мeтким и без излишества щедрым языком...
     Вот еще статья о нем --  строка  человeка, долго и близко его знавшаго,
извeстнаго критика Пильскаго: 157
     -- Куприн был откровенен, прям, быстр на отвeты, в нем была радостная и
открытая пылкость и  безхитростность, теплая доброта ко всему окружающему...
Временами его  сeро-синiе глаза  освeщались чудесным свeтом, в  них сiяли  и
трепетали крылья таланта...  Он до самых послeдних лeт мечтал о  совершенной
независимости,  о  героической  смeлости,  его  восхищали времена  "желeзных
времен, орлов и великанов"...
     В этом  дурном родe будут еще  не  мало  писать,  будут  опять и  опять
говорить,  сколько было в Купринe "первобытнаго, звeринаго", сколько любви к
природe,  к лошадям, собакам, котикам,  птицам... В послeднем есть, конечно,
много правды, и я  вовсе не хотeл  сказать, говоря о разницe  между Куприным
писателем и Куприным человeком, -- таким, каким его характеризуют почти всe,
--  будто  никак  не  проявлялся  человeк  в  писателe:  конечно,  все  таки
проявлялся, и  чeм дальше, тeм все больше. "Теплая доброта  Куприна ко всему
живущему" или,  как говорит другой  критик: "купринское  благословенiе всему
мiру", это тоже было. Однако, надо помнить, что было только в послeдней порe
жизни и творчества Куприна.

     1938 г. 158


Семеновы и Бунины

     "Государство  не может быть инако,  яко к пользe  и славe, ежели  будут
такiе  в  нем  люди,  которые  знают   теченiе   сил   небесных  и  времени,
мореплаванiе, географiю всего свeта..."  (Регламент Императорской Россiйской
Академiи Наук 1747 года).
     К    "таким"   людям   принадлежал   и   принадлежит   Петр    Петрович
Семенов-Тянь-Шанскiй, прославившiй род Семеновых.
     Я  многое  семейное узнал о  нем от  В. П.  Семенова-Тянь-Шанскаго, его
сына,  живущаго эмигрантом в Финляндiи и порой  родственно переписывающагося
со мной  (Семеновы  родственники Буниным). От него же  стало мнe извeстно  о
печальной участи обширных  мемуаров, оставленных  его отцом. Их вышел  всего
первый том (во всем зарубежьe существующiй только в одном экземплярe). В. П.
прислал мнe этот том  на прочтенiе  и  разсказал  исторiю второго, печатанiе
котораго совпало  с  революцiей  и к октябрьскому перевороту  доведено  было
всего  до одиннадцатаго листа, на  чем и остановилось: большевики,  захватив
власть,  как  извeстно,  тотчас  же  ввели  свое  собственное  правописанiе,
приказали по  типографiям уничтожить всe знаки, изгнанные ими из алфавита, и
поэтому 159 В. П., лично наблюдавшiй  за печатанiем мемуаров, должен был или
бросить  дальнeйшiй  набор  второго  тома  или  же  кончать  его  по  новому
правописанiю, то есть, выпустить  в свeт книгу довольно странную по внeшнему
виду. Стараясь избeгнуть этой странности, В. П. нашел одну типографiю, тайно
не исполнившую большевицкаго  заказа, преступные знаки еще  не уничтожившую.
Однако завeдующiй типографiей, боясь попасть  в Чеку, соглашался  допечатать
книгу  по старой орфографiи только  при том условiи,  что В. П.  достанет от
большевиков письменное разрeшенiе  на  это. В.  П. попытался  это сдeлать и,
конечно, получил отказ. Ему отвeтили: "Нeт, уж извольте печатать теперь ваши
мемуары по  нашему  правописанiю:  пусть всякому будет видно с  двeнадцатаго
листа их, что как раз тут пришла  наша  побeда. Кромe того,  вeдь вам теперь
даже и  наше  разрeшенiе  не  помогло  бы:  знаки  прежняго  режима  во всeх
типографiях уничтожены. Если  же,  паче чаянiя, вы нашли типографiю,  их еще
сохранившую,  прошу  вас  немедля  назвать  ее,  чтобы  мы  могли  упечь  ея
заведующаго куда слeдует". Так, повторяю, книга  и застряла на  одиннадцатом
листe,  и что с ней сталось, не  знает, кажется, и сам В. П.  (вскорe  послe
того покинувшiй Россiю). Он мнe писал о ней только то,  что сказано выше,  и
прибавлял: "В этом втором томe описывается экспедицiя отца в Среднюю Азiю. В
нем  много  цeннаго  научнаго  матерiала, но есть  страницы интересныя и для
широкой публики, -- напримeр,  разсказ о том, как отец встрeтился в Сибири с
Достоевским, котораго он знал в ранней молодости, -- как есть таковыя же и в
третьем  и  в  четвертых томах,  ярко  160 рисующiя  настроенiя разных слоев
русскаго общества  в  концe пятидесятых  годов, затeм эпоху  великих  реформ
Александра II и его сподвижников..."
     О Достоевском говорится и в  первом томe, который нeкоторое время был у
меня в руках. Этим страницам предшествует разсказ о кружкe Петрашевскаго и о
самом Петрашевском.  Мы  собирались у Петрашевскаго регулярно, по  пятницам,
разсказывает П.  П. Мы охотно посeщали его больше всего потому,  что он имeл
собственный дом и возможность устраивать  для нас  прiятные вечера -- сам он
всeм  нам  казался слишком эксцентричным, если  не сказать, сумасбродным. Он
занимал должность переводчика  в министерствe  иностранных дeл. Единственная
его обязанность состояла в том, что его посылали в этом качествe на процессы
иностранцев или на описи вымороченных  имуществ, особливо библiотек. Тут  он
выбирал   для  себя   всe   запрещенныя  иностранныя   книги,  подмeняя   их
разрeшенными, и составлял  из них  свою  собственную  библiотеку, которую  и
предлагал к услугам всeх своих знакомых. Будучи крайним либералом, атеистом,
республиканцем и соцiалистом, он являл собой замeчательный тип прирожденнаго
агитатора. Всюду,  гдe  было можно,  он  проповeдывал  смeсь  своих  идей  с
необыкновенной  страстностью, хотя и без всякой связности и  толковости. Для
цeлей   своей   пропаганды  он,   напримeр,  стремился  стать   учителем   в
военно-учебных заведенiях, заявляя, что может преподавать цeлых  одиннадцать
предметов; когда  же был  допущен  к испытанiю по одному из них,  начал свою
пробную лекцiю  так:  "На этот предмет можно смотрeть с  двадцати  точек 161
зрeнiя..."  и дeйствительно  изложил их всe, хотя  в учителя  так и  не  был
принят. В костюмe своем он отличался тоже крайней оригинальностью; носил все
то,  что так  строго преслeдовалось  тогда, то  есть  длинные  волосы,  усы,
бороду,  ходил  в какой-то  испанской  альмавивe  и в  цилиндрe  с  четырьмя
углами... Один раз он пришел в Казанскiй  собор в женском платьe, стал между
дамами  и  притворился   чинно  молящимся;  тут  его  нeсколько  разбойничья
физiономiя и черная борода, которую он не особенно тщательно скрыл, обратили
на  себя изумленное  вниманiе  сосeдей;  к нему подошел  наконец квартальный
надзиратель  со  словами; "Милостивая  государыня,  вы,  кажется, переодeтый
мужчина"; но он дерзко отвeтил: "Милостивый государь,  а мнe кажется, что вы
переодeтая женщина",  и  так  смутил квартальнаго, что мог, воспользовавшись
этим, благополучно исчезнуть из собора...
     Вообще  наш кружок, говорит мемуарист далeе,  не принимал Петрашевскаго
всерьез; но  вечера его все же  процвeтали и на них  появлялись все новыя  и
новыя  лица. На  этих вечерах шли  оживленные разговоры, в которых  писатели
облегчали свою  душу,  жалуясь  на  жестокiя  цензурныя  притeсненiя, бывали
литературный  чтенiя,  дeлались рефераты  по самым  разнообразным  научным и
литературным  предметам, разумeется, с  тeм  освeщенiем, которое  недоступно
было тогда  печатному слову, лились пылкiя  рeчи об  освобожденiи  крестьян,
которое казалось нам столь несбыточным идеалом, Н. Я. Данилевскiй выступал с
цeлым  рядом  докладов о соцiализмe,  о  фурьеризмe,  которым он  в ту  пору
особенно  увлекался,  Достоевскiй читал  отрывки  из своих повeстей  "Бeдные
люди" и 162 "Неточка Незванова" и страстно обличал злоупотребленiя помeщиков
крeпостным правом...
     Переходя к Достоевскому, автор говорит, что первое знакомство его с ним
произошло как раз в то время, когда Достоевскiй вошел в славу  своим романом
"Бeдные  люди", разсорился с Бeлинским  и Тургеневым, совершенно оставил  их
литературный кружок и стал посeщать кружки Петрашевскаго и Дурасова.
     Вообще я знал его довольно долго и близко, говорит он. И вот что, между
прочим,  мнe  хочется  сказать.  Никак  не  могу,  напримeр,  согласиться  с
утвержденiем  многих,  будто  Достоевскiй   был  очень   начитанный,  но  не
образованный  человeк.  Я утверждаю, что  он  был не  только начитан,  но  и
образован. В дeтскiе годы он получил прекрасную подготовку в отцовском домe,
вполнe овладeл французским и нeмецким языками,  так что  свободно  читал  на
них;  в   Инженерном  училищe   систематически  и   усердно   изучал,  кромe
общеобразовательных  предметов,  высшую  математику,  физику,  механику;   а
широким дополненiем к его спецiальному образованiю послужила ему его большая
начитанность. Во  всяком случаe можно смeло  сказать,  что  он  был  гораздо
образованнeй многих тогдашних русских литераторов. Лучше многих из  них знал
он и русскiй народ, деревню, гдe  жил  в годы своего дeтства и отрочества, и
вообще был ближе к крестьянам, к их быту, чeм многiе из зажиточных писателей
дворян,  что,  кстати  сказать,  не  мeшало  ему  очень   чувствовать   себя
дворянином,  каковым  он и  был на  самом  дeлe, и кое в чем проявлять даже,
излишнiя барскiя замашки. Не  мало говорили и писали о  той нуждe, в которой
Достоевскiй  будто  бы  находился 163 в молодости. Но нужда эта была  весьма
относительна.  По-моему, не  с дeйствительной  нуждой боролся  он тогда, а с
несоотвeтствiем своих средств  и своих желанiй. Помню,  напримeр, нашу с ним
лагерную  жизнь и тe денежныя  требованiя, которыя он предъявлял своему отцу
на лагерные расходы. Я жил почти рядом с ним, в такой же полотняной палаткe,
как и он, обходился без своего чаю, без своих собственных сапог, без сундука
для  книг, получал на лагерь всего на всего  десять рублей -- и был спокоен,
хотя учился в богатом, аристократическом  заведенiи;  а для Достоевскаго все
это  составляло  несчастiе,  он  никак  не  хотeл  отставать  от  тeх  наших
товарищей, у которых был и  свой чай, и  свои  сапоги,  и свой сундук, траты
которых на лагерь колебались от сотен до тысяч рублей...
     В  этом  первом  томe   мемуаров  Семенова  много  говорится  о  нашем,
Бунинском,  родe,  к которому Семеновы принадлежат  по  женской  линiи, и  в
частности об  Аннe Петровнe Буниной.  Совсeм недавно была и ея  годовщина --
столeтiе  со  времени ея смерти. Годовщина эта тоже никому не вспомнилась, а
меж тeм заслуживала бы и она того. Если принять во вниманiе время, в которое
жила  Бунина,  нельзя  не согласиться с тeми,  которые называли ее  одной из
замeчательных русских женщин. Помимо мемуаров Семенова, свeдeнiя о ней можно
найти еще в одной давней статьe, принадлежавшей Александру Павловичу Чехову.
Теперь, говорит он, имя Буниной встрeчается только в исторiи литературы да и
то потому, может  быть,  что портрет  ея еще донынe висит  в стeнах Академiи
Наук. Но в  свою  пору оно  было очень 164 извeстно, стихи  Буниной читались
образованной  публикой  с большой  охотой,  расходились  быстро  и  высыпали
восторженные отзывы критики. Их хвалил сам Державин,  публично читал Крылов,
ими восторгался Дмитрiев, бывшiй ближайшим другом Буниной. Греч говорил, что
Бунина "занимает отличное мeсто в числe современных писателей и первое между
писательницами Россiи", а Карамзин прибавлял: "Ни  одна  женщина не писала у
нас так сильно, как  Бунина". Императрица Елизавета Алексeевна пожаловала ей
золотую  лиру, осыпанную брильянтами, "для ношенiя в торжественных случаях",
Александр Благословенный назначил ей крупную пожизненную  пенсiю, Россiйская
Академiя Наук  издала собранiе ея сочиненiй. Слава ея кончилась с ея смертью
и всетаки  даже  сам  Бeлинскiй  лестно  вспоминал  ее  в своих литературных
обзорах.
     Отец Анны Петровны был владeльцем  извeстнаго села Урусова, в Рязанской
губернiи. Там и родилась она -- в 1774 году. П. П. Семенов говорит, что отец
дал трем ея  братьям чрезвычайно хорошее по тому времени воспитанiе. Старшiй
принадлежал  к образованнeйшим людям  своего  вeка,  прекрасно  знал  многiе
иностранные языки,  состоял  в  масонской ложe;  младшiе  служили  во флотe,
причем один из них, во  время войны Екатерины  II со шведами, попал в плeн и
был опредeлен шведским  королем в упсальскiй университет, гдe и окончил свое
образованiе.  На долю А. П. выпала впослeдствiи  большая честь --  она стала
членом Россiйской Академiи Наук. А  меж  тeм  первоначальное ея  образованiе
было  болeе  чeм скудно, ибо образованiе  дeвиц считалось тогда 165 ненужной
роскошью. Образованiя она достигла  в силу своей собственной воли и желанiя,
послe  того, как ея старшiй брат стал возить ее в Москву и ввел в круг своих
друзей из литературнаго и вообще просвeщеннаго общества. Тут она встрeтилась
и   сблизилась,  между  прочим,  с  Мерзляковым,  Капнистом,  князем  А.  А.
Шаховским, Воейковым, В. А. Жуковским, В.  Л. Пушкиным. В послeдующее  время
на ея  развитiе имeли  большое влiянiе Н.  П. Новиков и  Карамзин, "которому
больше всего и обязана  она была  в своем правильном и  изящном литературном
языкe".  Она  зачитывалась  "Московским   Журналом",  выходившим   под   его
издательством, потом встрeчалась с ним в обществe, носившем названiе "Бесeды
любителей русскаго слова".  Общество это организовалось в  Петербургe в 1811
году. В нем было 24 дeйствительных и 32 почетных члена, в число которых была
избрана и Анна Петровна. Основателем "Бесeды" был Шишков,  и состояли  в ней
Крылов, Державин, Шаховской,  Капнист, Озеров и даже сам Сперанскiй. Цeль ея
была  -- "противодeйствiе тeм  нововведенiям, которыя вносил  в русскiй язык
Карамзин,   проведенiе  в  жизнь  подражанiя   образцам  славянскаго  языка,
преслeдованiе карамзинскаго  направленiя", -- и весьма курьезно было то, что
и сам Карамзин был ея членом".
     Дальнeйшую судьбу  А. П.  очень измeнила  смерть  ея отца.  Послe  этой
смерти она переeхала жить к  своей сестрe, Марьe Петровнe Семеновой, получив
наслeдство, дававшее ей 600 руб. годового дохода. Она была теперь свободна и
самостоятельна. И, пользуясь этим, прожила очень недолго у Семеновой. В 1802
году зять  ея, Семенов, отправился в Петербург. 166 А. П. упросила его взять
ее с собою и, попав в столицу, отказалась возвращаться назад в деревню. Зять
ея  был  "весьма  фрапирован"  этим,  уговаривал  ее  отказаться  от  своего
намeренiя  --  она  все же от  него не отказалась. В  Петербург она прieхала
будто бы только для  того, чтобы повидаться с своим братом моряком. Когда же
рeшила поселиться в столицe, стал и брат уговаривать ее вернуться в деревню,
но тоже  напрасно.  Затeм Семенов уeхал в деревню, брат вскорe  отправился в
поход, и  она оказалась в  столицe  совсeм  одна. Это было  по тeм  временам
совсeм необычно. Но ее ничуть  не  смутило. Болeе того: она наняла  себe  на
Васильевском островe совсeм отдeльную квартиру, "взяв к себe для услуг нeкую
степенную женщину".
     Добившись своего, она дeятельно  и с изумительной энергiей принялась за
самообразованiе, несмотря на то, что в это время ей шел уже двадцать восьмой
год. Она стала учиться французскому, нeмецкому и англiйскому языкам, физикe,
математикe  и  главным образом  россiйской  словесности.  Успeхи  были очень
быстрые.  Возвратившiйся   из   похода  брат  был  поражен   количеством   и
основательностью прiобрeтенных ею познанiй. Но эти же прiобрeтенiя, обогатив
ея ум, вмeстe с тeм  и  разорили  ее  матерiально:  живя  в  Петербургe, она
истратила весь свой наслeдственный капитал. Положенiе ее становилось ужасно,
она принуждена была  войти  в долги. Но тут брат  поспeшил познакомить  ее с
петербургскими   литераторами,   которым   она   и   показала   свои  первыя
произведенiя. Ее одобрили, ей  помогли печататься.  Первое стихотворенiе ея,
"С приморскаго  берега",  167  появилось в  печати  в  1806  году;  за  этим
послeдовал  цeлый ряд новаго и дал ей такой успeх в публикe, что она собрала
свои стихи и рискнула выпустить отдeльным изданiем,  которое и вышло в  свeт
под  заглавiем  "Неопытная  Муза".  Изданiе  это было  поднесено императрицe
Елизаветe  Алексeевнe  и  было  награждено   сперва  вышеупомянутой  "лирой,
осыпанной бриллiантами", а затeм ежегодной  пенсiей  в  400 рублей в год.  С
этого  времени начинается уже слава Буниной. В 1811 году она выпустила новый
том своих стихотворенiй,  "Сельскiе вечера",  который тоже  разошелся  очень
быстро.  Затeм она напечатала свою "Неопытную Музу"  вторым изданiем, в двух
томах.  Это  изданiе  тоже имeло большой успeх.  А двeнадцатый год принес ей
"высшiе лавры": тут она выступила  с  патрiотическими гимнами, "снискав себe
вящее монаршее благоволенiе и ряд новых милостей". Но это были уже послeднiя
ея  радости:  вскорe послe того у  нея открылся  рак  в груди,  который  всю
остальную жизнь ея превратил в непрерывную цeпь  страданiй и, наконец,  свел
ее в могилу.
     Было сдeлано  все, чтобы спасти ее или хоть облегчить ея участь. И Двор
и  общество,  почитавшее  ее не только за ея  поэтическiя  заслуги, но и  за
высокiя умственныя и нравственныя качества, проявили к ней большое  участiе.
Государь  пожелал,  чтобы  к ней  были  приглашены свeтила  медицины,  лично
заботился о том, чтобы лeченiе ея было обставлено как можно  лучше; для нея,
за счет Двора, нанимались на лeто дачи, безплатно отпускались  лeкарства "из
главной аптеки"; безплатно же посeщали ее и придворные медики. Затeм  рeшено
было 168 прибeгнуть к послeднему средству, в которое тогда весьма вeрили:  к
поeздкe в  Англiю,  особенно славившуюся  в то время своими врачами. Путевыя
издержки  ея принял на себя опять  сам государь,  "провожал ее  Петербург  с
большим  трiумфом". Но  и Англiя не помогла.  А. П. пробыла за  границей два
года и возвратилась оттуда такою  же больной, как  уeхала. Прожила она послe
того еще двeнадцать  лeт, но почти уже не писала, -- только выпустила в 1821
году  полное  собранiе своих сочиненiй в трех книгах, снова награжденное  от
Двора, на этот раз  пожизненной  пенсiей в двe тысячи рублей. Жила  она  эти
послeднiе годы то у родных, в деревнe, то в Липецкe, то на Кавказских водах,
всюду  ища  облегченiя  от   своих  страданiй.  "Рак  в   груди  довел  свое
разрушительное дeло уже до того, что она не могла лежать и проводила большую
часть времени  в единственно возможной для нея позe -- на  колeнях". Так, на
колeнях, и писала она:

        Любить меня иль нeт, жалeть иль не жалeть
        Теперь, о ближнiе! вы можете по волe...

     Послeднiе  дни  свои  она  провела за переводом  проповeдей Блэра и  за
непрестанным  чтенiем  книг  священнаго  писанiя.  Скончалась 4 декабря 1829
года,  в  селe  Денисовкe,  Рязанской  губернiи, у  своего племянника  Д. М.
Бунина.  Тeло ея погребено  в ея  родном селe  Урусовe. На могилe ея,  может
быть, и до сих пор стоит скромный памятник, в свое  время возобновленный  П.
П.  Семеновым-Тянь-Шанским.   В  его  мемуарах  приводится  милая   надпись,
сдeланная ему А. П. на переводe проповeдей Блэра, 169  на книжечкe в красном
сафьяновом переплетe:
     "Дорогому Петинькe Семенову в чаянiи его достославной возмужалости".

     1932