по  две  операции.  Не  будет  же  человек,
простояв две операции, еще стоять в очереди за сосисками.
   А у Анны в неделе два присутственных дня. Остальное  время  -  работа
дома. Ну разве ей сложно пойти в магазин  и  приготовить  обед  на  трех
человек? Какая разница: на двух или на трех?
   Гости? Но сейчас же не война и не блокада. Как можно не напоить людей
чаем?

***

   - Олег, нам надо разъехаться, - сказала Анна.
   - Как ты это себе представляешь?
   - Разменяться. Двухкомнатная квартира  меняется  на  однокомнатную  и
комнату.
   - Ты хочешь, чтобы мы жили в комнате?
   - Можешь взять себе однокомнатную.
   - А сама в коммуналку?
   Анне не хотелось в коммуналку, но что делать?
   - Мне трудно, Олег.
   Анна прямо посмотрела сыну в глаза. В его глазах она увидела  Ирочку.
Сын счастлив. А от счастья человек становится герметичным. Чужая боль  в
него не проникает.
   Ее, Анну, употребляют и не любят. Ею просто пользуются.
   Хотелось крикнуть, как Борис Годунов в опере Мусоргского:
   - Я царь еще! Я женщина!

***

   - Отстань от них, - посоветовала Беладонна. - Живи своей жизнью.
   Анна созвонилась с Вершининым и пошла в ресторан.
   Вершинин заказал малосольную форель, икру.  Он  теперь  был  богат  и
широк, как купец, и торопился это продемонстрировать.
   Анна  незаметно  спустила  молнию  на  юбке.  Противоречия  последних
месяцев так распирали Анну изнутри, что  она  расширилась.  Растолстела.
Вершинин ничего не замечал, поскольку был занят только собой. И тогда, и
теперь. Но раньше он  жаловался,  а  теперь  хвастал.  Его  фирма  хочет
продавать финнам вторичное сырье, а на эти  деньги  построить  гостиницу
для иностранцев. Качать твердую валюту. Анна  понимала  и  не  понимала:
финны, гостиница, валюта... Раньше встречались возле метро,  заходили  в
булочную, покупали слойку за восемь копеек.
   Он рассказывал, чем она для него стала. А она слушала, заедая булкой.
Чудесно.
   А теперь белая скатерть. Малосольная форель. Про любовь -  ни  слова.
Только сказал: "У нас появилось новое качество. Мы теперь умеем  ждать".
Появилось новое - ждать, потому что исчезло старое - страсть. Раньше  не
могли дня жить друг без друга, а теперь недели  пролетают  -  и  ничего.
Ослабел магнит. Все очень просто.
   Вершинин перешел от яви к мечтаниям. В мечтах он  хотел  взять  кусок
неосвоенной земли, скажем, Бурятию или Крайний Север, и  произвести  там
экономический эксперимент Страна внутри страны, с другим экономическим и
даже политическим устройством.  Как  остров  инженера  Гарина.  Блестели
глаза. Лучились зубы. Никакого острова ему никто не даст,  это  понятно.
Но какова мечта...
   Вершинин похорошел. Однако раньше он был лучше. Он был ЕЕ, как  Олег.
А теперь Олег у Ирочки, Вершинин у бизнеса  А  что  же  ЕЕ?  Французский
язык: je suis, tu cst, il est. И это все.
   - Значит, у тебя хорошее настроение? - подытожила Анна.
   - Да нет, конечно...
   Сейчас разговор съедет на сумасшедшую жену и двух девочек. Он ведь не
может бросить сумасшедшего, а значит, беспомощного человека, -  А  я  не
сумасшедшая? - спросила Анна.
   - Ты нет. Ты умная. И сильная.
   В этом все дело. Ее не жалко. Никому.
   На горячее принесли осетрину с грибами. Анна ела редкую еду и  думала
о том, что дома - вчерашний суп.
   Мучили угрызения совести.
   Домой вернулась с чувством вины, но  квартира  опять  в  народе,  дым
коромыслом и смех до потолка и выше - на другой этаж.  Жарят  в  духовке
картошку. Рады, что Анны нет дома.
   - Я им не нужна, - сказала Анна Лиде Грановской.
   - Ты им не нужна. Но ты им необходима.

***

   Необходима... На этом можно жить дальше, какое-то время, до тех  пор,
пока не накалится температура до  критического  состояния  и  не  рванет
последним взрывом, от которого летишь и не знаешь - где опустишься.
   - Ирочка, пусть ваши гости снимают обувь в прихожей.
   - А может, у них носки дырявые, - заступилась Ирочка.
   - Как это - дырявые?
   - Ну нет у человека целых носков. На стипендию живут.
   В самом деле, может быть и так: человеку предлагают снять ботинки,  а
он не может.
   - Но у нас ковер, - напомнила Анна.
   - Что вам, ковра жалко? - удивилась Ирочка. - Все равно он дольше нас
с вами проживет.
   "Нас с вами". Не сказала "вас", а взяла с собой в компанию.
   - Ирочка, можно у тебя спросить?
   Ирочка напряглась, как перед ударом.
   - Вы скрыли от меня вашу свадьбу...
   - Олег скрыл, - уточнила Ирочка.
   - Но ты не должна была допустить.
   - Это его отношения с матерью. Почему я должна вмешиваться?
   - Ты тоже будешь мать. И представь себе: твой сын не позовет тебя  на
свадьбу.
   - Почему? - спросила Ирочка.
   - Ну... - Анна поискала слово. - Испугается...
   - Вот именно. - Ирочка одобрила слово. - Надо, чтобы сын  не  пугался
своей матери. Вы ведь любите его для себя. Чтобы ВАМ было хорошо,  а  не
ему.
   Это новость.
   - И мне его очень жаль, - заключила Ирочка.
   Новость номер два. Олег, оказывается, одинок и не понят в своем доме.
Но она, Ирочка, протянула ему руки.
   Их двое, как в вальсе. Кружат по голой планете.
   - Предположим, я плохая мать. Но почему ваших родителей  не  было  на
свадьбе?
   Ирочка не ответила.
   Существуют ли они, эти родители? Или только в принципе? Кто  она?  Из
каких корней? Из какого сада-огорода?
   - Я не слышу, - поторопила Анна.
   - А я молчу.
   Человек если не хочет - может не отвечать; Он же  не  на  суде.  Даже
президенты на пресс-конференции могут промолчать, если  им  не  нравится
вопрос.  Если  он  кажется  им  бестактным.  Но  здесь  не  суд.  И   не
пресс-конференция.
   - Почему ты молчишь?
   Вместо ответа Ирочка вытащила из-под кровати  дорожную  сумку,  молча
побросала туда свои вещи и молча ушла. Захлопнула за собой дверь.
   На все это понадобилось пятнадцать минут времени.
   Последнее, что видела Анна, - зад Ирочки, обтянутый джинсами, похожий
на две фасолины.
   Олег вернулся с работы. Достал с  антресолей  чемодан,  положил  туда
четыре пары обуви, видеомагнитофон, кассеты. Все остальное было на  нем.
На его сборы ушло двадцать пять минут. И там пятнадцать. Всего сорок.
   Сорок минут потребовалось на то, чтобы разрубить конструкцию: мать  -
сын.
   Жизнь разделилась пополам: ДО и ПОСЛЕ.
   Эти две жизни отличались  друг  от  друга,  как  здоровая  собака  от
парализованной. Все то же самое: голова, тело,  лапы  -  только  ток  не
проходит.
   Анна была как будто выключена из сети.  По  утрам  просыпалась,  пила
кофе. Кофе она варила замечательный, но не  чувствовала  аромата.  Какая
разница - что пить, можно и сырую воду. А можно вообще ничего не пить.
   После завтрака по привычке включала кассету Высоцкого. Он заряжал  ее
на работу. Но сейчас Анну укачивали однообразные  хрипловатые  крики.  В
жизни ПОСЛЕ - повышался оценочный критерий. Ничего не нравилось,  никому
не доверялось.
   Выключив магнитофон, Анна садилась за работу.
   Подстрочный перевод - это  полдела.  Он  передает  содержание,  а  не
автора. Надо услышать авторскую интонацию, общую  тональность.  В  мозгу
должен прозвучать звук - скажем, "ля" - камертон данной вещи. И если это
услышишь - тогда есть все: и автор, и таинство  творчества,  и  языковой
код. Анна как бы перемещалась во французского  писателя  -  слышала  его
голос, вбирала энергетику души. Счастливые люди - творцы. У  них  другое
бессмертие. Они не зависят от детей так напрямую.
   В жизни ПОСЛЕ Анна сидела за столом, как чурка  с  глазами.  Пыталась
вникнуть в интонацию, но мозги затянуло липким туманом.
   Да  и  зачем  нужен  этот  перевод?  И  почему  именно  Анна   должна
переводить? Без нее обойдутся. Этих переводчиков как собак нерезаных.
   Язык, кстати, связан с ландшафтом. В  Армении  гористая  местность  и
слова - тоже гористые. Может встретиться  фамилия,  где  пять  согласных
подряд: МКРТЧЯН.
   А  в  Эстонии  равнинная  местность.  Там  такие  слова:  СААРЕМАА...
Северные языки протяжные. К югу ускоряются.  Французский  язык  набирает
скорость, а испанский уже сыплет, как горох на блюдо.
   Но при чем тут Мкртчян, горох? А ни при чем...
   Просто работать не хочется, есть не хочется.  Жить  не  хочется.  Еще
немножко - и превратится в призрак. Все видит, но ни в чем не участвует.
***

   - Ты  должна  была  ее  полюбить.  Взять  на  душу,  -  сказала  Лида
Грановская.
   - С какой такой стати? - не поняла Анна.
   - Если ты любишь сына, а сын Ирочку, ты должна любить то,  что  любит
твой сын.
   - Значит, Ирочку будут любить и я, и Олег, А меня никто. Меня  только
терпеть, зажав нос.
   У Анны выступили на глазах злые самолюбивые слезы.
   Еще полгода назад этой Ирочки не было в природе.
   То есть она где-то была - в Ставрополе или в Мариуполе, так далеко от
их жизни. И вот явилась, проникла в дом, впилась, как энцефалитный клещ,
- отравила, убила, стащила сына.
   Ненависть забила горло. Пришлось  вдохнуть  поглубже,  чтобы  пробить
ненависть.
   Сидели на даче у Лиды Грановской. В окно смотрели  елки  под  тяжелым
снегом. Как обидна, как оскорбительна ненависть, когда под  небом  такая
красота...
   Интересно, а у природы есть  ненависть?  Может  быть,  землетрясения?
Извержения вулканов? Штормы на море?
   Лида Грановская выкладывала в камине дрова.
   .. - У тебя была свекровь? - спросила Беладонна.
   - А что? - не поняла Анна.
   - Интересно, ты как к ней относилась?
   Анна добросовестно вспомнила свою свекровь. Димину  маму.  Когда  они
познакомились - Анне было девятнадцать, а  свекрови  сорок  семь.  Между
ними - двадцать восемь лет. Целая сознательная жизнь. Добролюбов за  это
время успел состояться и умереть. Но при чем тут Добролюбов...  Свекровь
казалась Анне сильно пожилой: на  теле  лишние  куски,  на  лице  лишние
заломы, под глазами мято, будто пергаментную бумагу пожулькали в кулаке,
а потом разгладили ладонью. Анна прослышала: в молодости у свекрови  был
крутой роман с кем-то значительным, она любила, и  ее  любили.  Но  Анне
трудно , было это представить.
   Первое время жили вместе. Свекрова мощно метала свое тело то туда, то
сюда, из комнаты в кухню и обратно;
   Ставила тарелки, выносила  тарелки.  Выражала  какие-то  свои  мысли,
которые вполне могла держать при себе. От этого ничего бы не изменилось.
Анна слушала вполуха, никогда  не  возражала,  не  грубила,  не  приведи
Господь...
   Была равнодушно-вежлива. И это все.
   - Ты ее любила? - спросила Беладонна.
   - Терпела.
   - Ну вот, и тебя терпят. Закон бумеранга. Как ты, так и к тебе.
   - Неужели передается? - с мистическим испугом спросила Анна.
   - А как бы ты думала...
   Лида Грановская обложила дрова газетами.
   - Просто вам не надо было жить вместе. С самого начала,  -  поставила
диагноз Лида. - На Западе вместе не живут.
   - А куда я их дену? У нас двадцать семь метров на троих.  Норма.  Нам
никто ничего не даст.
   - Этот развитой социализм кого хочешь заложит,  -  заключила  Лида  и
поднесла спичку.
   Огонь занялся сразу. В камине весело загудело.
   Разлили по рюмкам яичный ликер. Лида сама приготовила  из  сгущенного
молока, водки и яичных желтков.
   Лида придумывала не только еду, но и напитки.
   Грановский отсутствовал в очередной  загранице.  Последнее  время  он
разъездился. Капиталистический ученый мир  просто  вырывал  его  друг  у
друга. Друзья шутили, что в таможенной карточке в графе  "профессия"  он
писал "вел. уч." - что  значило  "великий  ученый".  Его  так  и  звали.
"Велуч".
   Помимо основной науки,  Велуч  завел  себе  хобби:  сочинять  лозунги
бастующим  -  армянам,  молдаванам,  шахтерам   -   в   зависимости   от
исторического  момента.  Лозунги  были  эмоциональны,  научно-корректны.
Точно и упруго выражали основную мысль.
   Лида выполняла роль фильтра, пропуская через себя  воображение  мужа.
Ненужное и лишнее отбрасывалось.
   Это было своеобразное соавторство. Они любили друг друга  с  восьмого
класса средней школы, в общей сложности тридцать лет. С  любовью  ничего
не делалось, она не переживала кризисы, не хирела, не мелела.  Наверное,
так и должно быть. Проходит что-то другое, не любовь. А настоящая любовь
проходит вместе с человеком.
   Анна смотрела на огонь, и ей хотелось любви. Был бы рядом  человек  -
не страшна никакая Ирочка. Он сидел бы сейчас рядом и смотрел  вместе  с
ней на огонь.
   - А где они паркуются? - спросила Беладонна.
   - Снимают, наверное, - предположила Анна.
   - Почему "наверное"? Ты что, не знаешь? Они не звонят?
   Лида вглядывалась в Анну. Анне было стыдно сознаться в том,  что  сын
бросил ее и не звонит, и если бы она заболела или даже умерла - он узнал
бы об этом с опозданием и от третьих лиц.
   Анна молчала.
   - Все-таки дети сволочи! - подытожила Беладонна.
   - А как мы к своим матерям? - спросила Лида.
   Огонь был привязан к дровам и  устремлялся  вверх,  как  будто  хотел
оторваться от основания. Так и люди - привязаны к корням, а рвутся вверх
и в стороны.
   ...Анна отдавала  матери  маленького  Олега  на  три  летних  месяца.
Выезжали на дачу. Мать батрачила, носила воду из  колодца,  готовила  на
керосинке. И в один из таких месяцев  получила  страшный  диагноз.  Анна
приезжала каждую субботу и спрашивала:
   - Ну как Олег?
   - А ты не хочешь спросить: как я?
   Мать скрывала диагноз. Видимо, не хотела огорчать и  не  рассчитывала
на поддержку. Она прошла эту дорогу одна.
   Родительская любовь не возвращается обратно. Движется в одну сторону.
К детям.
   Мать любила Анну больше всех на свете.  Анна  так  же  любила  своего
сына. Сын будет любить свою  семью,  Анне  останутся  какие-то  ошметки.
Родители - отработанный материал. Природа не заинтересована в  том,  что
отжило и больше не плодоносит. И  надо  обладать  повышенными  душевными
качествами, чтобы любить детей и родителей одинаково.
   У Анны не было этих качеств. Значит, и у Олега нет.
   За  окном  смеркалось.  С  елки  упал   снег,   освобожденная   ветка
закачалась.
   Жизнь справедлива, если подумать. И  человек  получает  возмездие  за
свою вину. Анна получила за мать и за свекровь. От Олега  и  от  Ирочки.
Сработал закон бумеранга.
   - У меня нет детей. Знаете почему?  -  вдруг  спросила  Лида.  -  Мой
прадед был пастухом и изнасиловал дурочку.
   - Какую дурочку?
   - В деревне дурочка" жила. Ее никто не трогал. А он  посмел.  Деревня
его прокляла. На нашем роду проклятие - Значит,  прадед  виноват,  а  ты
должна платить, - скептически заметила Беладонна.
   - Должна, - серьезно сказала Лида. - Кто-то ведь  должен.  Почему  не
я?
   - Ерунда! -  отвергла  Беладонна.  -  Некоторые  всю  жизнь  насилуют
дурочек. И ничего. Живут.
   Дрова распались в крупные угли. Пламя неспешно писало  свои  огненные
письмена. Три женщины смотрели на огонь, как будто пытались прочитать  и
расшифровать главную тайну жизни.
   Так,  наверное,  сидел   в   поле   у   костра   продрогший   молодой
пастух-прадед. А неподалеку бродила молодая спелая дурочка.

***

   Олег Лукашин, хирург городской больницы, шел  к  своей  матери  после
семимесячного перерыва. Семь месяцев.
   За это время может родиться  ребенок.  Живой,  хоть  и  недоношенный.
Говорят, что Наполеон был семимесячным.
   Олег шел к матери пешком - до метро. Спускался  в  метро.  Качался  в
вагоне. Плыл на эскалаторе Выплывал на  земную  твердь  возле  Киевского
вокзала  Ждал  автобуса,  автобус  не  шел.  Такси  в  этом   месте   не
останавливалось. У них за углом была официальная стоянка.  К  стоянке  -
очередь, как митинг неформалов. Проклятое какое-то место.
   Черноволосые люди  продавали  гвоздики.  Цветы  стояли  в  стеклянном
аквариуме, и там горели свечи. Видимо, так защищают  от  холода  хрупкое
временное цветение.
   Все очень просто. Но Лукашину вид свечей и цветов напомнил  церковную
службу. В подмосковной церкви. Батюшка был старый, неряшливый и  грубый.
Застойный батюшка. Поп-бюрократ. А старухи - настоящие. Но при  чем  тут
это?
   Думать связно Лукашин не мог  ни  о  чем.  Какие-то  обрывки  мыслей,
ощущений. Он стоял на привокзальной площади, как голый  нерв,  а  вокруг
творилась грубая жизнь, которая цепляла этот нерв и закручивала.
   Надо бы напиться, но не помогает. Когда напивался  -  кричал  не  про
себя, а громко. Соседи прибегали, грозились милицией.
   ...Она сказала: хочу собаку.
   Хочешь собаку - купим.  Будет  тебе  собака.  Если  бы  он  тогда  не
согласился: "Ну вот еще, зачем нам собака?
   Что сторожить? У нас и дома-то нет".
   Но он сказал: купим.
   Утром выходили из квартиры. Ирочка зацепила  плащом  за  острый  угол
мусоропровода  Плащ  затрещал,  порвался.   Они   остановились.   Вместе
рассматривали  отвисший  лоскут,  похожий   на   собачье   ухо.   Ирочка
расстроилась. Личико стало растерянное. Плащ фирменный, навороченный,  с
примочками - Ирочка им гордилась.
   После Олега плащ был самым престижным в ее жизни.
   Ирочка - обыкновенная женщина.  И  за  это  Олег  ее  любил.  Он  так
соскучился по естественности, обыкновенности.  Все  вокруг  -  личности,
понимаешь... А вся эта личность - не что иное,  как  самоутверждение  за
счет других, и в том числе за его счет, Олега Лукашина. "Смотри, какая я
вся из себя уникальная, а  ты  -  совковый  мэн".  "Совки"  -  от  слова
"советы". Значит, советский мужчина. Ни денег  от  Тебя,  ни  галантного
обхождения, и в совках - бардак.
   А Ирочка - как роса на листке. Как березовый сок из весенней  березы.
Он целовал ее в растерянное личико, утешал. Ирочка была безутешна. Потом
отвлеклась от своего плаща,  включилась  в  поцелуй.  Они  стояли  возле
мусоропровода и пили друг друга до изнеможения.
   - Давай вернемся, - пересохшим голосом сказал Олег. Если бы они тогда
вернулись, не поехали на Птичий рынок - все было бы иначе.
   Но поехали. Купили. Ирочка взяла в руки теплый комочек  и  не  смогла
отказаться.
   - Какая это порода? - спросила Ирочка у хозяина.
   - Дворянин.
   - Дворняжка, - перевел Лукашин. - Давай еще походим, посмотрим.
   - Смотри, какой он дурак. - На лицо Ирочки легло выражение щенка. Они
уже жили одной жизнью.
   Такси искали долго. Сейчас таксисты вообще  с  ума  сошли.  Не  возят
население. Не нужны им трешки и пятерки. Договариваются с  кооператорами
на целый день и получают сразу круглую сумму. Что им народ? Для них люди
- мусор.
   Взяли частника. Милый такой парень. На  свою  маму  похож,  наверное.
Мужская интерпретация женского лица.
   А может быть, если бы дождались такси, все бы обошлось.
   Таксисты - опытные водители.  Таксист  бы  увернулся.  А  частник  не
увернулся. И "рафик" ударил его прямо в лоб.
   Лукашин увидел этот летящий на них "рафик"  -  сердце  сжалось,  душа
сжалась, тело сжалось - до стальной  твердости.  Лукашин  превратился  в
кусок металла.
   Но что-то было до этого. Что-то очень важное. А...
   Ирочка сказала:
   - Смотри, как сверкают купола.
   Частник, милый парень, объяснил:
   - Их недавно позолотили.
   Ирочка сказала:
   - Олег, давай поменяемся, мне отсюда не видно.
   Ирочка с щенком на коленях сидела  сзади.  А  он  возле  шофера.  Она
сказала: "Давай поменяемся".
   Шофер остановил машину. Они поменялись  местами.  Ирочка  села  возле
водителя, а Олег сзади.
   "Рафик" ударил в лоб и убил шофера, милого парня,  похожего  на  свою
маму. Его вырезали автогеном.  Иначе  было  не  достать,  так  заклинило
двери.
   Ирочку он достал сам. Кровь свернулась, была густой и  липкой.  Белые
шелковые волосы в ржавой и липкой субстанции. Люди столпились,  разинули
рты. Что, не видели, как  человек  умирает?  Нате,  смотрите...  Лукашин
тянул рыжие от крови руки.
   Но что-то было перед тем... Что-то очень важное. А...  он  не  должен
был пересаживаться. Когда она сказала: "Давай поменяемся", -  надо  было
ответить: "Да ладно,  сиди,  где  сидишь".  Они  бы  не  остановились  и
проскочили тот по