Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
и шляпа. К галстуку приколота записка с
инструкциями. Он сделал пять чертежиков и написал: "Рисунок
соответствует тому, что ты видишь в зеркале. Делай одно за другим".
Первый раз я завязываю его слишком низко, во второй раз все получается
как надо. Остается шляпа. Я старательно надеваю ее на голову, снова
снимаю. Я достаточно разбираюсь в шляпах, чтобы понять, что это
правильный размер, то есть правильный для моей головы в парике, но
напрасно я надеваю и снимаю ее, ничего не получается. Я верчу ее то так,
то эдак, то на один бок, то на другой, задом наперед, - как иногда
актеры в кино, - пытаюсь подражать одному приятелю, который всегда ходит
в шляпах, но результат в зеркале выглядит неубедительно.
В конце концов я отступаюсь и кладу шляпу в картонку. На моих часах -
семь (я их снимаю и кладу в сумочку). Я мою руки, застегиваю и
расстегиваю жилет перед большим зеркалом, засовываю то одну, то другую
руку в карман брюк. В ту минуту, когда я складываю всю бумагу в пакет, я
нахожу ремень.
Он такой же, как тот, что носит он, но немного жестче. Пряжка у него
слева, он начинает медленно разворачиваться, когда я кладу его на
кровать. Я зажимаю его между большим и указательным пальцами, обхватываю
рукой, поглаживаю кожу, снова зажимаю в кулаке... И не перестаю думать о
женщине, запястья которой привязаны к трубе душа, воющей от боли под
ударами этого ремня.
Звонит телефон.
- Я внизу, в гостиной, - говорит он мне. - Спускайся. Ключ от номера
не забудь.
Я опускаю ключ в правый карман пиджака, вынимаю и кладу в правый
карман брюк, потом снова вынимаю и перекладываю в левый карман пиджака.
Надеваю брючный ремень, застегиваю пряжку. Беру Кэмел и спички и думаю,
куда их положить. В конце концов оставляю их в руке. Около лифта со мной
ждет кабину какой-то маленький, лысый мужчина, он, ворча, уходит. Я
смотрю на него и вдруг осознаю, что он не ниже меня. На высоких каблуках
я высокая женщина, а теперь я, пожалуй, маленький мужчина.
В лифте стоит женщина лет сорока. Я остаюсь у двери. Когда мы
останавливаемся на первом этаже, и я уже собираюсь выйти, и вдруг
вспоминаю, что я - мужчина: я сторонюсь и она выходит первой, не
поглядев на меня. "Удивительный ритуал", - думаю я. И в то же время
очень радуюсь: выходит!
Он сидит в углу на диване и делает знак, чтоб я села в кресло
напротив за низкий столик, на котором стоит медная лампа, пустая
пепельница и его стакан с шотландским виски. На нем серый костюм,
похожий на мой. Он разглядывает меня, осматривая обувь, пиджак, узел
галстука, бороду, прическу.
- А шляпа?
- Шляпа? Я не сумела ее как следует надеть. Я вертела ее и так, и
эдак.
Он кривится, потом смеется и выпивает глоток виски; вид у него
восхищенный.
- Не так важно, - говорит он наконец все еще улыбаясь. - Ты очень
хороша. Просто восхитительна. Отставим шляпу. - Он наклоняется ко мне и
берет мои руки в свои, как будто согревает пуки мальчика, который пришел
домой с улицы, где лепил снежную бабу.
- Не нервничай. Не из-за чего нервничать.
Подходит официант. Он заказывает мне вино, а себе еще одно виски, но
позы не меняет: нога на ногу, наклонив торс ко мне и держа мои руки в
своих. Я сижу прямо, напряженно, обуреваемая самыми противоречивыми
чувствами; но разве не так было с того самого дня, как я узнала его? Мне
неловко, я краснею, задыхаюсь, я крайне возбуждена и пьяна, хотя еще
ничего не пила.
Официант совершенно невозмутим. Когда он приносит заказ, я
осмеливаюсь взглянуть на него. Он ничего не замечает.
- Все внутри тебя, понимаешь, - говорит мне сидящий напротив мужчина,
одетый в такой же костюм, как я. - Людям вокруг на все наплевать. Но
меня очень забавляет, что ты так смущаешься.
Мы идем в ресторан, и когда официанта рядом нет, он держит меня за
руки. Мне трудно жевать, еще труднее глотать; я пью в два раза больше,
чем обычно. Потом мы пьем еще что-то в баре, и он кладет руку мне на
бедро.
Когда мы поднимаемся в номер, он подводит меня к зеркалу и обнимает
за плечи. Мы разглядываем себя: двое мужчин, один - высокий и чисто
выбритый, другой - маленький и бородатый; оба в темных костюмах, один в
розовой рубашке, другой - в голубой.
- Сними ремень, - говорит он тихо.
Я повинуюсь, не в состоянии отвести взгляда от зеркала. Не зная, что
делать, я сворачиваю ремень. Он берет его и говорит:
- Влезай на кровать и стань на четвереньки.
Он подходит сзади и расстегивает на мне брюки.
- Спусти их и покажи мне зад.
Я не могу удержаться на локтях. Я стою на коленях, положив голову на
руки, и из моего горла вырываются какие-то звуки, сама не знаю, что
означающие: это не страх, и не желание, точнее, я не могу отличить одно
от другого. Он бьет меня, закрыв мне голову подушкой, чтобы заглушить
мои стоны, потом берет меня как мужчину. Я кричу еще громче, глаза мои
открыты в темноте. Он входит глубоко в меня, потом останавливается.
Укладывает меня на живот, подсовывает под меня правую руку, раздвигает
мне ляжки. Лежа на мне, снимает с мой головы подушку, слушает мои стоны.
Когда я осознаю, что мы дышим в одном ритме, я замолкаю, и он едва-едва
ласкает меня рукой. Скоро я начинаю задыхаться. Когда я кончаю, он снова
закрывает мне голову подушкой и тоже кончает. Потом берет гигиенический
тампон и кладет мне между ягодиц. Когда он его вынимает, тампон весь в
сперме и крови. Прижавшись ко мне, он шепчет:
- У тебя в заднице так тепло, так узко, ты просто себе не
представляешь...
***
Иногда я спрашиваю себя, как может боль настолько возбуждать. Почти в
то же время я ударила палец на ноге об угол письменного стола. С воем я
выскочила хромая в коридор, позвала одну из сотрудниц и добрых минут
двадцать не могла сосредоточиться на работе, настолько острой и
всепоглощающей была боль. Но когда он причинял мне страдания, разница
между болью и наслаждением становилась не такой явной: это были как бы
две стороны медали. Ощущения качественно различные, но одинаково сильные
и приводящие к одному и тому же результату. Боль всегда была прелюдией к
наслаждениям, всегда вела, более или менее длинным путем (это могло
длится часами), к оргазму; она становилась для меня столь же сладостной,
столь же желанной, столь же неотделимой от физической любви, как ласки.
***
В дверь стучат. Половина седьмого, я только что вернулась с работы. Я
оставляю дверь на цепочке и приотворяю ее: это он. В правой руке у него
продуктовая сумка, ручка портфеля зажата между большим и указательным
пальцами, в левой - сверток от Бендела, а во рту - Пост.
Он энергично трясет головой - отчего газета падает на пучок
сельдерея, - чтобы показать мне, что он не хочет, чтобы я ему помогла,
проходит в кухню и ставит на стол сумку с продуктами, а потом бросает
Пост в портфель. Газета падает с глухим стуком. Он смотрит на меня с
важностью и обеими руками церемонно кладет пакет от Бендела на
неубранную кровать.
- После обеда, - говорит он, видя, что я удивлена и сгораю от
любопытства.
- Надеюсь, ты не ходил по улице с газетой в зубах?
- Нет.
Он добавляет:
- Я взял ее в зубы, прежде чем постучать ногой в дверь. Специально,
чтоб тебя удивить, - и строго смотрит на меня сверху вниз.
***
- Ну, показывай, - говорю я, доев салат.
- Подожди. Ты думаешь это что? Сначала съедим омлет?
- Ваше величество уже не знает, что и сготовить! Опять омлет?!
Он качает головой.
- Тебе он покажется восхитительным. И правда, омлет очень... - это
смесь свежих овощей, сыра и жареных шампиньонов, залитая яйцами. Как
только мы с ним покончили, я снова говорю:
- Теперь?
- Нет, в самом деле, - говорит он, - можно подумать, что ты никогда
со мной не обедала. А десерт? Есть еще пахлава.
- Пахлава? После яиц? Какое странное сочетание! Нет, я больше ничего
не хочу.
- Как угодно. Будешь смотреть, как я ем.
Слизав с его пальцев последние капли меда, я причмокиваю.
- Отвратительная. Просто отвратительная. Тебя нужно снова выкупать.
Ты испачкала нос и даже брови. - Он берет салфетку и вытирает мне лицо.
- Хорошо, - говорю я. - Теперь я могу посмотреть, что в пакете от
Бендела?
- Ты еще не видела другого; я его спрятал в продуктовую сумку, и он
раздавил помидоры. Но я хочу сначала выпить кофе. День был тяжелый, и
если я этого не сделаю, то могу заснуть.
Проходит еще полчаса перед тем, как мы идем в гостиную. Я сижу на
подушке у дивана, привязанная цепью к ножке чайного столика. Я жду, пока
он наливает себе кофе, поит меня чаем, моет тарелки и возвращается с
подносом в гостиную.
Вид у него спокойный и радостный; он закуривает сигарету, зевает и
берет Пост.
Я ору:
- ЧТО В ПАКЕТЕ?
Он прикладывает палец к губам и хмурится.
- Тс-с! Глупенькая! В этом доме для того такая дорогая квартплата,
чтобы здесь не селились шумные люди. Старуха Крайслер сейчас же
поднимется, если ты будешь так громко кричать. Я тебе о ней уже говорил.
Она живет ниже этажом в квартире 15Д. Ей нужно, по крайней мере, одну
историю с изнасилованием в неделю. А ей уже дней двенадцать не
попадалось никакой мерзости.
- Ты теперь смеешься над физическими потребностями старых дам? Как же
низко ты пал! Если ты собираешься продолжать, я сейчас опрокину столик.
Он упадет на тебя, и тебе будет очень больно.
Он вздыхает, снимает ноги со стола, выходит и через минуту -
возвращается с торжествующим видом, держа в поднятых над головой руках
по пакету. Он бросает их на пол и становится на колени, чтобы снять с
меня наручники. Потом он почти автоматически растирает мне запястья, это
жест, ставший для него привычным, не имеет ничего общего с состоянием
моих запястий, по большей части, металл их едва касается.
- Ну вот, - говорит он, - теперь я сяду, а ты откроешь пакеты.
Я открываю сначала пакет от Бендела. В нем, завернутые в шесть слоев
тонкой бумаги, лежат пояс из черных кружев с резинками и пара
светло-серых чулок. Мне неудержимо хочется смеяться. Я корчусь от
хохота, потом поднимаю пояс: он смутно напоминает мне не то скелет, не
то летучую мышь. Я одеваю его на голову. Одна резинка качается у меня
перед носом, другая щекочет ухо, а третью я ловлю ртом.
- Боже мой, - стонет он, - до чего же у тебя экзотический вид!
Он захлебывается смехом, свистит, стонет. Нас обоих охватывает
приступ внезапного смеха, как это бывает или с детьми на каникулах, или
при особом, быстро проходящем опьянении, когда не можешь объяснить
соседу смысл шутки, или когда сам не понимаешь какой-нибудь шутки, или
когда не можешь перестать смеяться, даже если тебе уже плохо от смеха.
- Боже мой...
Он трет лицо и стучит кулаком по валикам. Я сняла пояс с головы и
держу на коленях.
- Я осуществил, - говорит он улыбаясь, - свою старую фантазию. Когда
я был подростком... Нет, когда мне было лет одиннадцать, или еще
меньше... Ну, не важно. Меня это всегда возбуждало, и в одиннадцать, и в
пятнадцать, и в двадцать два, и в тридцать два года... Черный пояс с
резниками не в журнале, не в фильме, а на живой женщине! Ни одна из
женщин, с которыми я спал, его не носила, ни одна... Пришлось мне
позаботиться об этом самому.
Он подмигивает мне.
- Хочу посмотреть, на что это похоже в реальной жизни.
Я сказала ему, что пояса никогда не носила, хотя один раз несколько
лет назад хотела себе его купить. Но я себя в черном просто не
представляла, если бы я купила, то розовый или, может быть, белый. Мы
снова оба смеемся. Он описывает мне весьма дотошную продавщицу, которая
его обслуживала. Это была женщина в возрасте наших матерей: дородная,
безупречно одетая, вежливая и равнодушная. Она выложила перед ним весь
ассортимент поясов и показала особенности каждого: у этого -
пристегивающаяся резинка, у того сзади эластичная вставка, еще на одном
- особые зажимы; есть с розетками всех цветов из разных материй на
зажимах и так далее. Все, разумеется, можно стирать в холодной воде.
- Вы выбрали одну из моделей, которые легче всего продаются, сударь,
- сказала она ему.
Он хотел было спросить, какова же другая, но раздумал, когда она
ядовито спросила его:
- Угодно вам что-нибудь еще?
- Посмотрим теперь другую коробку, - радостно говорит он, отодвигая
столик от дивана.
Он сидит, раздвинув ноги, прямо поставив босые ступни на ковер; он
опирается локтями на колени, а подбородком на ладони; волосы его еще не
совсем высохли (он перед самым обедом принял душ) и падают на лоб. На
нем белая хлопковая рубашка с засученными рукавами, расстегнутая на
груди, волосы на груди наверху вьются, а книзу редеют; он натянул старые
шорты.
- Ты знаешь, на кого ты сейчас похож? - спрашиваю я. - На Робинзона
Крузо на острове, который уверен в том, что костюм ему никогда больше
надевать не придется. Ох, как я тебя люблю!
Он хмурится, кусает губы, стараясь скрыть выражение лица: он,
кажется, немного испуган и восхищен. Я так его люблю, что у меня мутится
в глаза. Он ложится на диван, откидывает голову назад на валик,
запускает руки в волосы и говорит старательно ровным голосом, глядя в
потолок:
- Вот так это и должно быть. Мы должны теперь так и продолжать, вот и
все.
Внезапно он поднимается, наклоняется вперед и, тыча в меня пальцем,
орет:
- Открывай другую коробку, шлюха, открывай, подлиза ты и плакса!
Открывай, дерьмо!
- Хорошо, хорошо, сударь, - отвечаю я.
Это коробка для обуви от Шарля Журдана, магазина, в который я никогда
не заходила, благоразумно считая, что моя кредитная карточка в
Блумингдейле и это не дает мне достаточно поводов для соблазна. Я
разворачиваю бумагу и вижу пару серых замшевых туфель, очень элегантных,
на удивительно высоких каблуках.
- Благое небо, я и не знала, что бывают такие высокие каблуки!
Он встает с дивана и садится рядом со мной. Вид у него удрученный.
- Ах, я понимаю, что ты хочешь сказать!
- Что я хочу сказать? Это туфли.
- Конечно, туфли. Но мне кажется, что они тебе не нравятся. Скажи, не
нравятся? Ну, если не считать каблуков?
Я беру в каждую руку по туфле: замша мягкая, как бархат.
- Потрясающие туфли. Конечно, эти заграничные штучки носить трудно,
да и стоят они, должно быть, целое состояние. А так, конечно...
Он пожимает плечами, как будто что-то его смутило.
- Послушай, - говорит он, - я купил их не для того, чтоб ты их
носила. Я хочу сказать, носила на улице.
Он мне показывает вещи от Бендела.
- Это для нас. Для меня. Для нас обоих. Я хотел бы... То есть, я
говорю... Но если они тебе действительно не нравятся...
Мне вдруг кажется, что передо мной совсем молодой парень, который
приглашает меня выпить с ним по рюмке и приготовился к тому, что получит
от ворот поворот. Я таким никогда его не видела.
- Дорогой, - лихорадочно говорю я, - они очень хороши. Ты пощупай
кожу. Конечно, я буду их носить.
- Я очень рад, - отвечает он.
В голосе его еще слышно смущение.
- Я надеялся, что они тебе понравятся.
Голос его становится обычным:
- Надень все это. Быстренько.
Я повинуюсь. Как каждый вечер до сегодняшнего (и это будет последний)
на мне только рубашка, и я быстро надеваю пояс. С чулками немного
сложнее. Туфли мне в самый раз.
- Я взял с собой твои черные, - говорит он. - Я настоял, чтобы они
нашли девушку с тем же размером. Она перемерила девять пар, пока я не
остановился на этой. К счастью, у тебя ходовой размер.
Каблуки настолько высоки, что наши головы почти вровень. Он прижимает
меня к себе, кладет руки на мою грудь, обводит пальцами вокруг сосков.
Глаза его почти ничего не выражают.
В серых радужках я вижу два миниатюрных отражения своего лица. Его
руки спускаются ниже, на живот, к поясу, следуют его контуру, одну за
другой трогают резинки, потом верх чулок. Уже почти стемнело. Он
зажигает лампу за нами.
- Стой на месте, - говорит он мне, а сам садится на диван. - А
теперь, - добавляет он чуть охрипшим голосом, - иди сюда. И не спеши.
Я медленно иду вперед по ковру. Иду мелкими осторожным шажками, мои
руки неловко болтаются. Что-то гудит у меня в ушах, и дыхание мое
становится тяжелее.
- Повернись, - говорит он, когда я уже в нескольких сантиметрах от
дивана.
Я едва слышу его.
- Подними рубашку.
Я поворачиваюсь, держась очень прямо и прижимая подол рубашки к
груди.
- Ты разочарован? - спрашиваю я, и голос мой звучит пронзительно.
- Шутишь? Ты восхитительна, - шепчет он позади меня, - восхитительна,
кошечка.
Я закрываю глаза. Слушаю гул в ушах: каждая частица моего тела хочет,
чтоб до нее дотронулись. Я стараюсь, чтобы у меня разложило уши, зеваю,
трясу головой.
"Прошу тебя, прошу тебя..." - шепчет во мне какой-то голос.
- Стань на четвереньки, - говорит он. - И хорошенько подними рубашку.
Заверни повыше, я хочу видеть твой зад.
Я рассматриваю серый ковер. Он теперь совершенно рядом с моим лицом.
- Иди на четвереньках, - очень тихо говорит он. - До двери.
Я ставлю вперед правую руку, потом правое колено, потом левую руку.
Говорю себе: "Слоны так ходят?" Левое колено. Все это в полном молчании,
которое нарушает вдруг спор за дверью квартиры. Хлопает дверь.
Виолончелист, который живет ниже этажом, начинает играть упражнения, и я
концентрирую внимание на начальных тактах. Я думала, что музыканты
постепенно разогреваются, как жонглеры. Но этот вначале играет увлеченно
и сильно, но за три часа все слабее и слабее. Он лысый и мрачный. Я его
в лифте видела.
- Я больше не могу, - говорю я.
Мое тело как будто съеживается при звуке моего голоса. На секунду я
кладу голову на ковер; когда стоишь, он жестким не кажется, но на самом
деле для кожи неприятен. Высота каблуков мешает мне сесть так, как я
хочу: поджав колени под подбородок и обхватив их руками.
- Что случилось? - ровным голосом спрашивает он.
- Я чувствую себя как идиотка.
Лампа в другом конце комнаты дает недостаточно света, чтоб я могла
рассмотреть выражение его лица. Он закладывает руки за голову и
откидывается на диванные подушки. Я, шатаясь, встаю и говорю:
- Ковер царапает.
Потом сажусь на ближайший стул, скрещиваю руки на поднятой рубашке.
Один рукав спустился, и я его закатываю.
- Похоже, что мы уже были в такой ситуации, - говорит он, не глядя на
меня. - Терпеть не могу собирать чемоданы. А еще больше разбирать.
Последний раз я твой разбирал целую неделю.
Внизу виолончель рычит с такой силой, как будто бы музыкант сошел с
ума.
- Я не понимаю, как ты все время забываешь, что я могу тебя побить? С
тобой каждый раз приходится все начинать сначала. Прежде чем сказать
мне: "Нет, я не хочу это делать", почему ты не думаешь о моем ремне?
Почему ты ночь за ночью забываешь, что это такое? Вечно с тобой
приходится спорить, дерьмовая потаскуха, а кончается тем, что ты делаешь
как я говорю.
Он наклоняется ко мне, откидывает волосы со лба.
- Когда я иду на четвереньках, у меня такое впечатление, что я стала
собакой... Я боюсь, что ты смеешься надо мной.
- Да, ты должна чувствовать себя идиоткой. Какая срань, шлюха! Захочу
посмеяться над тобой, так скажу.
Я молча трясу головой. Он ходит вокруг меня, рассматривая меня
изучающим взором. Я сижу словно каменная на краешке стула, сжав колен
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -