имной части ее тела; и, в-третьих, было  что-то  страшно  возбуждающее  в
том, что тело ее так распутно, хотя и без ее вины, открыто глазам Люка.
   Мелани  отвернулась,  мысленно  желая,  чтобы  Люк  как   можно   быстрее
отправился исполнять работу, которую сам на себя взвалил. Но она  так  и  не
смогла прогнать ощущение, что тело ее испытывает  колоссальное  удовольствие
от взгляда Люка.
   Наконец она собралась опустить свитер, но Люк вдруг обхватил пальцами  ее
запястья.
   Мелани инстинктивно посмотрела вниз и  тут  же  покраснела,  увидев  свою
грудь  -  белую,  с  тонкими  синими  прожилками  и  красными,   разбухшими,
напрягшимися сосками.
   - Люк... - начала было она, но он,  словно  прочитав  ее  мысли,  склонил
голову и медленно, очень медленно заскользил губами по шелковистой коже  меж
двух  холмиков,  все  выше  и  выше  по  мягкому  изгибу,  пока  не   достиг
чувствительного венчика.
   Он отпустил ее запястья, и она обхватила его голову.
   Сердце ее бешено  колотилось,  дыхание  стало  прерывистым,  неровным.  С
каждым  вздохом  усиливалось  головокружение,  а  с  ним   и   неспособность
противостоять затопившим ее чувствам.
   Когда Люк приблизился к напряженному пику  ее  груди,  она  застонала  от
сладкой муки и сжала его плечи. Она понимала, что ведет себя развратно,  что
шокирует его, но ничего не могла с собой поделать.
   Трудно сказать, что бы между ними тогда произошло, не раздайся звук низко
летящего самолета. Единственное, в чем Мелани была уверена, так это  в  том,
что, если бы Люк захотел, он мог бы уложить ее на  сырую  жесткую  землю,  а
тело ее было бы страшно этому радо, хотя он стал бы ее первым мужчиной.
   Но больше всего ее поразило не  то,  что  она  отдалась  желанию  даже  с
большей готовностью, чем Люк - он первым услышал самолет, - а  то,  что  она
сама его к этому подталкивала и скрыто молила, посылая  ему  тысячу  женских
сигналов, о существовании которых до того момента даже и не подозревала.
   - Опыление полей, - заметил Люк, когда она  с  трудом  натянула  на  себя
свитер. - Может, это и к лучшему, -  добавил  он  и,  внимательно  посмотрев
Мелани в глаза, мягко сказал: - Я не знаю, что в  тебе  такого,  от  чего  я
забываю обо всем на свете. Но мне кажется, я начинаю понимать...
   Он оборвал себя на полуслове, улыбка вдруг потухла,  и  его  глаза  стали
холодными и  пустыми.  Мелани  содрогнулась,  чувствуя  себя  отверженной  и
презренной, словно он воздвиг между ними стену.
   - Пойдем в дом. Тебе холодно.
   Голос у него был неестественный, почти враждебный.  Почему?  Из-за  того,
что она так себя повела? Может, его неприятно поразило ее распутство?
   Мелани понуро брела к дому, уже с трудом верилось, что всего  пять  минут
назад он обнимал ее и целовал...
   Она опять содрогнулась.
   Все это против того, во что она верит, и того, как до сих  пор  жила.  Но
стоит Люку притронуться к ней, поцеловать и  обнять,  как  всякая  логика  и
здравый смысл покидают ее, и она превращается в совершенно  незнакомую  себе
женщину.
   Они поднимались по  лестнице.  На  маленькой  площадке  Люк  остановился,
посмотрел в окно на сад и спросил:
   - И что ты собираешься со всем  этим  делать  в  конечном  итоге?  Будешь
ждать, когда цены подскочат до максимума из-за новой дороги, и продашь?
   В  словах  его  была  какая-то  скрытая  ирония  и  даже  горечь.  Мелани
помрачнела.
   Ей так много надо было ему сказать... Но она  никак  не  могла  заставить
себя это сделать. Она боялась насмешек и колкостей. Она понимала,  что  даже
Луиза посчитала бы ее сумасшедшей, а может,  и  просто  дурой,  узнай  о  ее
намерении отказаться от  наследства.  Только  тот,  кто  выстрадал  столько,
сколько выстрадала она, только тот, кто пережил то, что пережила она, поймет
ее потребность передать  обиженным  судьбой  детям  подарок,  свалившийся  с
небес.
   А с нее самой хватит уже и того, что она здесь  поживет,  хоть  ненадолго
сменит обстановку, пообщается с природой. Все это  время  она  ощущала  себя
так, словно сняла этот  дом,  словно  ей  поручили  заботиться  о  нем  ради
несчастных детей, и  она  чувствовала  себя  обязанной  перед  ними  продать
коттедж и землю как можно дороже.
   Она и сама не понимала, почему не может объяснить всего  этого  Люку;  ей
было проще смириться с едва заметным осуждением в его  глазах,  и  пусть  он
думает, что она хитрюга и что на уме у нее одни лишь деньги.
   - Мне не хочется продавать его. Мне нравится здесь, но...
   - Но что? - настаивал Люк.
   Мелани посмотрела на него снизу вверх. Она почти  физически  ощущала  его
напряженное ожидание. Он внимательно следил за выражением  ее  лица,  словно
ответ был чрезвычайно для него важен.
   Он детектив, подумала Мелани. Задавать вопросы - важная часть его работы.
Может, именно поэтому за его вопросами ей слышалось почти раздражение?
   Но  она  все  равно  не  могла  заставить  себя  ответить...   не   могла
объяснить... Она с такой готовностью обнажила перед ним свое тело, а  теперь
надо обнажить еще и душу?
   Ее передернуло, и она отвернулась.
   - Я должна его продать.
   Ей оставалось только надеяться, что Люк больше не  будет  задавать  таких
вопросов.
   - Ну, что скажешь? Мы почти закончили.
   - Мы? - Мелани улыбнулась и посмотрела на Люка. - Это все  ты.  Не  знаю,
как и благодарить.  Просто  чудесно!  Я  даже  не  представляла,  как  будет
красиво.
   Благодарный блеск ее глаз, восхищенный жест, неприкрытая радость выдавали
настоящее восхищение и удивление происшедшими переменами.
   Когда Люк объяснил ей, что намеревается сделать, она с  трудом  себе  это
представила. Но теперь, когда комната была отделана" или почти отделана,  ей
оставалось только подивиться  скудости  своего  собственного  воображения  и
декораторским способностям Люка.
   Не увидь она все это собственными глазами, и не поверила  бы,  что  можно
так изменить комнату.
   Красивые обои в цветочек, купленные в  местном  магазине,  спускались  от
самого потолка до только что установленных и выкрашенных в белое  деревянных
панелей. Под ними Люк наклеил однотонные обои  персикового  цвета.  Так  что
теперь комната не только выглядела чистой и свежей, но  в  ней  появилось  и
какое-то деревенское очарование. Мелани так и подмывало попросить его помочь
ей оклеить и другие комнаты. И не только оклеить.
   Затея с продажей дома нравилась ей все меньше и меньше.
   Люк заметил, что она медленно скользит пальцами по стене, словно грустя и
сожалея, словно...
   - Тебе здесь нужен ковер.
   - Ковер?
   Слова Люка вернули ее к действительности, и она отогнала от себя мечты об
истинно женской спальне - с тщательно подобранной мебелью, с мягким стеганым
покрывалом в тон обоям и занавескам на окнах, с красивым бра у кровати  и  с
ковром, о котором только что сказал Люк.
   Здесь она поставит мебель Луизы. Что  же  до  украшений...  Пожалуй,  она
может позволить себе несколько ярдов ткани, чтобы сшить из нее  какое-нибудь
простенькое покрывальце, а совсем  не  такое  красивое  стеганое  покрывало,
какое она только что себе представляла, это будет  слишком  дорого.  Что  же
касается ковра... Надо будет постараться не  запачкать  половицы,  а  может,
даже купить сюда дешевый палас.
   Она улыбнулась загнанной, грустной улыбкой.
   - Нет... не думаю.
   - Ты хочешь сказать, что результат моей работы не заслуживает ковра?
   Люк  хотел  пошутить,  но  замечание   его   прозвучало   горько,   почти
презрительно.
   Глаза у Мелани расширились, щеки залились краской.
   Меньше всего ей хотелось вызывать к себе жалость и  говорить,  что  ковер
для нее - недопустимая роскошь, но, с другой стороны, она не  хотела,  чтобы
Люк подумал, будто она не оценила по достоинству его работу.
   - Ну что ты! - воскликнула она. - Ты сделал невозможное,  Люк...  Комната
стала совсем другая! Я и представить не могла... - Она застенчиво посмотрела
на него и доверительно произнесла: - Все так хорошо, настолько красиво,  что
сюда действительно нужен ковер, только вот я не могу...
   Она прикусила губу, не желая признаваться в своей бедности  даже  сейчас,
даже после всего, что они вместе пережили.
   Хотя  они  и  сдружились,  хотя  на  протяжении  нескольких  дней  вместе
работали, вместе ели, отдыхали и  смеялись,  а  Люк  рассказывал  ей  разные
случаи из своей работы; хотя она поняла, что у него  острый  ум,  что  он  в
курсе всех важных событий  в  мире,  значит,  он  человек  с  разнообразными
интересами, а вовсе не хлыщ, как ей вначале показалось; хотя он был  добр  и
сочувствовал людям, Мелани все еще не могла  ему  полностью  открыться,  она
чувствовала, что между ними стоит какое-то тайное препятствие. И,  рассказав
ему о себе, о своих мыслях, чувствах и планах, она вступит в  такие  близкие
отношения, поставит себя в такую зависимость, что может об этом пожалеть.
   С того случая в саду он больше не целовал и не обнимал ее, и она  решила,
что, видимо, слишком живо откликнулась тогда на его ласки, слишком  серьезно
восприняла его слова. Она уже начинала опасаться, что он имел в виду  совсем
другое и теперь дает ей это понять, преднамеренно от нее отдаляясь.  Значит,
ему нужен лишь легкий флирт.
   - Что ты не можешь? - спросил Люк. - Ты не можешь себе этого позволить?
   Он старался произнести эти слова непринужденно, но Мелани показалось, что
за ними скрывается что-то серьезное.
   Люк не смотрел ей в глаза, она заметила это. Он был напряжен, словно ждал
удара,  словно  опасался  чего-то...  Но  чего?  Она  с  трудом   проглотила
подкативший к горлу ком. Уж не думает ли он, что  она  попросит  его  купить
ковер?
   Из гордости и боязни того, что дала ему повод  так  думать  о  себе,  она
пожала плечами и ответила как ни в чем не бывало:
   - Нет, дело не в этом. Просто зачем такие расходы,  если  его  все  равно
продавать?
   - Да? А тебе не кажется, что и ремонт тогда ни к чему?
   Она опять пожала плечами, отчаянно стараясь не выдать, как она расстроена
возникшей на ровном месте ссорой.
   - Я просто хочу привести его  в  порядок,  чтобы  он  выглядел  почище  и
поярче. Я и не думала, что это зайдет так далеко.
   - Понятно. Извини, если мое вмешательство  ввело  тебя  в  дополнительные
расходы, - горько заметил он. - Надо было предупредить.
   Мелани горела.
   Прошу тебя, не надо! - хотела воскликнуть она. Я не  хочу  ссориться.  Но
она словно наступила на лед под снегом, когда понимаешь, что уже падаешь, но
ничего не можешь поделать. Ей казалось, что она летит в  страшную  пропасть,
словно лунатик, очнувшийся от сна.
   Неожиданно для себя она ответила так же холодно и сердито:
   - Я пыталась, но ты не захотел меня слушать. Бессмысленно  тратить  время
на дом, который...
   - Согласен, - резко прервал  ее  Люк.  -  Кстати,  я  совсем  забыл  тебе
сказать:  мне  вчера  установили  телефон.  Так  что  больше  не  буду  тебя
беспокоить.
   Мелани отчаянно боролась со слезами, готовыми вот-вот брызнуть из глаз, и
не могла вымолвить ни слова. А он что-то такое говорил о том, что поможет ей
все прибрать, а потом оставит ее в покое.
   В покое? Боже, неужели он не понимает, что он с ней сделал? И что  теперь
до конца своих дней она будет мучиться и жаждать его?  Будет  желать  его...
будет любить его?..
   Каким-то чудом ей удалось скрыть эти чувства. Но когда он  наконец  ушел,
она позволила им взять над собой верх  -  бросилась  на  кровать,  уткнулась
лицом в подушку и плакала до тех пор, пока не выплакала все слезы,  пока  не
почувствовала себя совсем опустошенной.
 
 
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
 
   После такого расставания Мелани не удивилась, что на следующий  день  Люк
не объявился, и она поняла,  что  первое  ее  впечатление  было  правильным:
несмотря на нежность, страсть и произнесенные шепотом  комплименты,  никаких
серьезных чувств она у него не вызвала.
   По крайней мере спальня отремонтирована, посмеялась она над  собой.  Ведь
она ни разу не смогла заставить себя туда войти.
   Она боялась, что, если  откроет  дверь  и  увидит  комнату,  где  провела
столько времени с Люком, сердце у нее разорвется. Дверь в спальню  была  все
время закрыта, и тем не менее каждый раз, когда Мелани  проходила  мимо,  ей
становилось не по себе.
   Она твердила, что все к лучшему, даже хорошо, что ссора положила конец их
отношениям, это в любом случае должно было произойти,  но  логика  не  могла
заставить умолкнуть ее сердце.
   Она не спала по ночам, хотя и изнуряла себя физической работой,  надеясь,
что уснет, едва коснувшись головой подушки. Зато  она  выскребла  весь  дом,
расставила небогатую обстановку, отмыла и высушила ящики старинного  комода,
обклеила их пленкой, купила солнечно-желтую краску, чтобы оживить кухню,  но
отложила это на неопределенное время,  поскольку  едва  она  приближалась  к
банкам с краской, как вспоминала Люка.
   Слезы наворачивались ей на глаза, в горле начинало першить, и такая  боль
и мука наваливались на нее, что она не могла больше ничего делать.
   Так что она  занимала  себя  другими  делами.  Когда,  например,  сильный
весенний дождь не позволял ей работать в саду,  она  мыла  окна,  полировала
мебель,  представляла,  как  отремонтировала  бы  этот  дом,  будь   у   нее
возможности и деньги. И все же, чем бы  она  ни  занималась,  она  не  могла
заглушить голос сердца, к которому  теперь  присоединился  и  голос  разума.
Стоило ей подумать о цвете или о новой обстановке, как она тут же вспоминала
Люка: что бы он посоветовал? Что бы подумал, если был бы рядом?
   Но Люка нет. И чем быстрее она  с  этим  смирится,  тем  быстрее  пройдет
сердечная боль. Все, что ей остается, - понять, что груз  любви  к  Люку  ей
придется нести с собой всю жизнь. Надо принять это как данность, и все.
   О том, чтобы совсем забыть его, выкинуть из сердца, не могло быть и речи.
   Конечно, со временем боль притупится; со временем воспоминания о том, как
он поворачивает голову, как  говорит,  как  улыбается,  перестанут  вызывать
острую боль в сердце, от которой у нее  перехватывает  дыхание.  Но  это  со
временем. А пока... А пока надо терпеть и терпеть.
   К душевной боли она привыкла очень давно. Эта боль уже  стала  частью  ее
характера, как честность и доверчивость.
   В солнечные дни Мелани работала в саду,  держась  подальше  от  примул  и
шиповника. Ей даже рядом было трудно пройти, и вырванные тогда сорняки так и
лежали кучками. Она поймала себя на том, что, когда  ей  все-таки  случалось
проходить мимо того места, где  Люк  целовал  ее  и  ласкал  ее  грудь,  она
непроизвольно отворачивалась, словно боялась примерзнуть к земле  да  так  и
остаться стоять со слезами боли на глазах.
   Она  вскопала  грядку  для  овощей,  нашла  кусты  крыжовника  и  красной
смородины и даже ревень, который рос себе как ни в чем не бывало,  словно  и
не было вокруг него плотной стены сорняков.
   Позже испеку с ним пирог, решила Мелани, но так и не  испекла,  возможно,
потому, что не хотела возиться ради себя  одной,  а  может,  и  потому,  что
аппетит у нее совсем пропал, и однажды она даже вздрогнула,  увидев  себя  в
зеркале. Как же она похудела!
   Неужели это я? - подумала она неуверенно. Изнуренное существо  с  бледным
лицом и огромными глазами, в джинсах по крайней мере на два размера  больше,
чем надо?
   В среду приехал Саймон, муж Луизы, и привез обещанную мебель.
   Луиза позвонила и предупредила, что Саймон уже выехал. Сама она  приехать
не могла, но надеялась вскоре навестить поДругу.
   - Ну, как ремонт? - поинтересовалась она и, когда Мелани сказала, что все
уже закончено, мягко продолжила: - А мастер?
   На этот вопрос следовало бы ответить так же, как и на первый,  но  Мелани
не  набралась  мужества.  Она  постаралась  произнести   как   можно   более
беззаботно.
   - Кто? Люк? Не видела его с тех пор, как  он  закончил  спальню.  У  него
теперь свой телефон.
   Мелани была благодарна подруге за то, что она не стала выспрашивать, хотя
наверняка все поняла.
   - И ты по-прежнему намерена его продавать?
   - Да. В деревне  говорят,  что  решение  о  трассе  будет  принято  через
несколько недель.
   - Ну что же, будем  надеяться  на  лучшее,  -  сказала  Луиза.  -  Может,
получишь уйму денег.
   - Дай Бог, - согласилась Мелани, хотя и понимала, что  в  голосе  ее  нет
того энтузиазма, который хотела услышать Луиза. Она пыталась убедить себя  в
том, что ее долг - получить за дом как можно больше, но с каждым днем ей все
меньше и меньше хотелось с ним расставаться. Временами она, как полная дура,
даже начинала мечтать о том, как будет жить здесь вместе с Люком - в  чистом
и теплом, полном детского смеха, счастья и солнца доме с ухоженным  садиком,
живой оградой и лужайкой, подстриженной  и  зеленой,  со  следами  маленьких
ножек.
   Она понимала, что это глупость, что она сама  себя  разрушает,  причиняет
себе дополнительную боль, что надо забыть Люка и вернуться к прежней  жизни.
Однако,  как  она  ни  пыталась  отогнать  эти  мысли  подальше,   они   все
возвращались и возвращались, не давая ей покоя,  очаровывая  ее,  как  песнь
сирены, обещая наслаждение, но ничего не давая, кроме боли и  напоминания  о
том, что Люку она не нужна.
   После звонка Луизы Мелани стала прислушиваться к звукам,  доносившимся  с
улицы, чтобы не пропустить Саймона.
   Однако дорога была пустынна. Лишь время  от  времени  появлялась  на  ней
деревенская машина или крестьяне, переходившие с одной фермы на другую.
   Мелкий моросящий дождь, начавшийся еще утром, запер  ее  дома.  Чтобы  не
вспоминать Люка, она так тщательно вылизала дом, что делать ей  больше  было
нечего, если не считать, конечно, оклейки и покраски стен.  Но  всякий  раз,
подходя к банкам с краской, она вспоминала Люка и спальню в  мансарде,  куда
она ни разу не зашла, и почти физически ощущала свое одиночество.
   Да и зачем, собственно, тратить время и деньги,  если  она  никогда  жить
здесь не будет и не сможет насладиться плодами своего труда?
   По правде говоря, она просто боялась привязаться к  дому.  Боялась,  что,
когда придет время, она не сможет с ним расстаться.
   Под крышей был большой чердак, куда
   Мелани еще ни разу не поднималась и куда можно было попасть через  люк  в
ее спальне.
   Однако стремянку Мелани давно уже спустила вниз и поставила  в  гараже  -
сразу после того, как Люк закончил ремонт в спальне...
   Она заколебалась, надеясь на то, что скоро приедет Саймрн и  отвлечет  ее
от этих мыслей.
   Когда-то ей нравилось одиночество, но теперь она страшилась  его,  потому
что боялась, что опять начнет вспоминать Люка.
   Думать, вспоминать, мечтать... Кажется,  дождь  перестал!  Значит,  можно
поработать в саду. Она в сомнении остановилась, и ей показалось, что к  дому
подъехала машина.
   Понимая, что это может быть просто деревенский трактор, она тем не  менее
заторопилась на улицу и обрадовалась, увидев тяжело  груженный  микроавтобус
Саймона.
   - Я взял с собой Алана. Ты  не  против?  -  поздоровавшись,  спросил  муж
Луизы. - Это старье такое тяжелое, что я не знал, справлюсь ли один.
   - Конечно, я не против, - заверила его Мелани. - Я вам очень  благодарна.
Вы наверняка проголодались. Может, перекусите, прежде чем начинать?
   - С удовольствием! - согласился Саймон.
   Мелани усмехнулась. Луиза рассказывала ей, что он любит поесть,  и  то  и
дело пугала его диетой, хотя он  вовсе  не  был  толст,  ну,  может,  совсем
чуточку. Но ему это даже к лицу. Он всегда пребывает в отличном расположении
духа и доволен жизнью. С ним приятно и  хорошо.  Он  обращается  с  ней  как
добрый дядюшка, и ей это нравится.
   Алан, как она узнала за ленчем, старинный друг Саймона и не женат.
   - По крайней мере сейчас, -  сказал  он  с  усмешкой.  -  Мне  по  работе
приходилось надолго уезжать за границу. Я понимаю Мойру, ей все это надоело,
и я в частности. Я пытался объяснить, что дел