виде  этого  предмета?  Это  очень  интимный
предмет туалета, который девушка могла снять только в том случае...
   - Только в случае,  если  на  этом  диване  происходил  интимный  акт,  -
драматически воскликнул папа. - Здесь - в моем доме!
   Снова последовала выразительная пауза, я просто не знала, что им сказать.
Все произошло так неожиданно, что у меня не было времени  продумать  тактику
защиты.
   - Позволь задать тебе еще один вопрос, - сказала мама, снова рассматривая
руки. - Что происходит на  этих  ваших  вечеринках?  Ведь  мы  оказали  тебе
доверие, ушли...
   - Мы танцевали и развлекались.
   - И что еще?
   Я сидела на подлокотнике дивана, но тут встала.  Коленки  у  меня  начали
дрожать,  потому  что  я  боялась  слов,  которые   собиралась   произнести.
Собиралась бросить им в лицо - их лицемерие разозлило меня.
   - Естественно,  некоторые  девчонки  спят  с  ребятами,  если  обстановка
позволяет.
   Это простое  заявление  потрясло  моих  родителей.  Но  больше  всего  их
поразило слово "естественно". Папа с мамой окаменели.
   - Хелен,  -  мама  с  трудом  подыскивала  слова.  -  Ты  понимаешь,  что
говоришь?
   - Да, отлично понимаю.
   Папа подошел ко мне. Никогда прежде он не казался мне таким  высоким.  Он
просто возвышался надо мной, как стена.
   - А ты сама? - спросил он. - Ты поступаешь так же?
   Я смотрела прямо в верхнюю пуговицу его жилета. "Надо поднять  глаза",  -
подумала  я,  и  взгляд  медленно  пополз  наверх  через  его  шею,   бритый
подбородок, нос, и уперся в его возмущенные глаза.
   - Да, - ответила я.
   И тут наступил хаос. Комната закрутилась вокруг, мне не хватало  воздуха.
Папа что-то сказал маме, но я  не  расслышала  его  слов.  Через  полчаса  я
обнаружила себя на диване в комнате. Может, я упала в обморок, -  не  помню.
Нелли принесла мне стакан воды, я отпила и закрыла  глаза.  Наступил  Судный
день.
 
Глава 8 
 
   Больше часа я лежала на диване и никак не могла собраться с  мыслями.  Из
столовой слышались голоса - папа и мама разговаривали.  Весь  остальной  дом
погрузился в тишину. Неужели это все сделала я? Казалось, что в доме  кто-то
тяжело болен. Неужели то, что я сказала, значило  так  много?  Ведь  я  была
членом семьи, которого меньше всего принимали во внимание.  Они  никогда  не
пытались понять моих чувств, да  и  не  очень-то  ими  интересовались.  Зато
сейчас они обсуждали меня. Решали, как со мной быть.
   Потом мама пришла и села на краешек дивана. Очевидно, они выработали план
сражения, и мама должна была его начать. Женщине всегда легче понять чувства
девушки - наверное, они пришли именно к этому выводу.
   - Тебе лучше? - спросила она.
   - Да, все в порядке, - ответила я. - Со мной ничего не случилось.
   Мама старалась говорить спокойно.
   Ты уверена? - снова спросила она.
   - В чем?
   - В том, что с тобой ничего не произошло?
   - Да, конечно.
   Снова последовала пауза.
   - Хелен, я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.  Я  твоя  мать,  и  ты
можешь рассказать мне все - все! Я надеюсь, я хочу надеяться, что с тобой не
случилось несчастья из-за того молодого человека, с которым ты...
   - Я не жду ребенка, если это именно то, что ты хочешь знать,  -  ответила
я.
   - Ты уверена? Мне стало противно.
   - Уверена. Если хочешь знать - уверена с сегодняшнего дня.
   Мама встала и посмотрела на дверь столовой.
   - Лучше попроси папу войти, чтобы он перестал  подслушивать  у  двери,  -
заметила я. - Это пошло.
   - Никто и не подслушивает, - обиделась мама. - Если тебе будет так  легче
говорить, то я закрою дверь. - Бедный папа - ему не удалось  услышать  конец
нашего разговора, потому  что  мама  захлопнула  дверь  перед  его  носом  и
продолжила. - Значит, дорогая Хелен, мы знаем, что ты не попала в беду, и то
спасибо. Но ты должна мне рассказать о своих романах.
   - Должна? Почему? Зачем?
   - Надо во всем разобраться. Ведь ты понимаешь, что мы с папой  потрясены,
и, наверное, не забудем этот шок до конца своих дней.
   - Да почему? Я ведь взрослая. Было бы гораздо страннее, если бы я все еще
была девственницей.
   Я знала, что  говорю  грубее  и  резче,  чем  думаю.  Но  это  было  моей
единственной защитой. Какие еще слова можно было  отыскать  в  ответ  на  ее
бестактные вопросы?
   - Скольких мужчин ты знала? - спросила она снова.
   - Я не стану  отвечать  на  этот  вопрос.  Это  никого,  кроме  меня,  не
касается.
   - А когда.., когда это случилось впервые?
   - Давай прекратим разговор, мама. Это допрос. Я не стану тебе отвечать.
   - Почему ты не пришла ко мне, когда поняла, что между  тобой  и  мужчиной
может произойти... Это?
   - Потому что я не верю людям, когда они начинают обсуждать  свои,  а  тем
более твои чувства. Это  во-первых,  а  во-вторых,  -  у  тебя  никогда  нет
времени. Ты всегда занята собственными делами.
   - Что ты хочешь сказать, Хелен? Ты имеешь в виду что-то конкретное?
   - Мама! Я больше не ребенок. Сколько раз это нужно повторять? Я не забыла
ссору, которая была у вас с папой в Тисвильде.  Ты  что,  думаешь,  что  все
проходит просто так, не оставляя никаких следов?
   Она сидела напротив и смотрела мне  в  глаза.  Я  поняла,  что  отступать
некуда. Ни ей, ни мне. Она тоже.
   - И ты знаешь, что мы с папой...
   - Да, знаю. Знаю уже два года. И я знаю, что у тебя есть кое-кто  другой.
И я не виню ни тебя, ни кого бы то ни было. Только ты тоже не должна лезть в
мою жизнь, как я не лезу в твою.
   Она вздрогнула, будто  ее  ударили.  Я  никогда  не  видела  ее  в  таком
состоянии. Мама резко встала и вышла. Я села на диване. На душе у меня  было
отвратительно. "Ты дрянь, - твердила я себе, настоящая дрянь. Берти - просто
ангел в сравнении с тобой. Все, что ты умеешь - причинять людям боль."
   Через некоторое время в комнате появился папа. Он сел на  кресло.  Все  в
тот день походило на дурную пьесу, в которой  актеры  появлялись  на  сцене,
только для того, чтобы произнести свои монологи.
   - Хелен, ты так расстроила свою мать! - объявил он патетически.
   И это было единственное, чего ему не следовало говорить. Теперь  на  меня
падала вина за все горести их жизни.
   - Она плачет, - добавил он. - Ты не должна  была  рассуждать  о  наших  с
мамой отношениях.
   - Я не хотела, - ответила я. - Я не хотела причинить вам боль,  я  только
хотела, чтобы вы прекратили обсуждать меня и мою жизнь.
   - Все не так просто, Хелен. Ты ведь наша дочь, и мы хотим, чтобы ты знала
наше мнение о твоих поступках.
   - Но я-то не интересуюсь вашей точкой  зрения,  -  выкрикнула  я,  сжимая
кулаки.
   - Я полагаю, что теперь ты взрослая девушка, - продолжил папа. - И  я  не
хочу морализировать. Просто я думаю, что ты слишком рано начала  вступать  в
половые связи с мужчинами. Я бы предпочел, чтобы ты пару лет  подождала.  Но
что было - того не воротишь. Но я бы попросил тебя не устраивать в моем доме
оргий...
   Я, едва сдерживая слезы, закричала:
   - Перестань!
   - Нет, не перестану, - веско ответил  отец.  -  Ты  должна  помнить,  что
вступать в интимные отношения с человеком можно только в том случае, если ты
действительно его любишь...
   Я больше не могла себя контролировать, и завопила так, что папа оторопел:
   - Перестань! Сейчас же перестань! Не тебе  об  этом  рассуждать!  Что  ты
знаешь о любви!
   - Хелен, я прошу тебя...
   Я больше его не слушала и, рыдая, выбежала к себе.
   Весь день я пролежала в кровати, всхлипывая. Гордость моя была уязвлена -
я все рассказала родителям, а у них не  хватило  такта  даже  на  то,  чтобы
придержать язык. Теперь я чувствовала себя самым одиноким человеком в  мире.
Мне не осталось ничего, кроме стыда и унижения.
   Больше всего я боялась, что они не остановятся и будут обсуждать все  это
на следующий день, и через день, и  после.  Но  как  ни  странно,  этого  не
случилось. Ни папа, ни мама не возвращались к  истории  моего  грехопадения.
Видимо, они махнули  на  меня  рукой,  а  может,  решили  предоставить  меня
собственному стыду. Впрочем, не исключено, что им  просто  было  все  равно,
потому что каждого волновали свои заботы. Мы говорили о чем  угодно,  только
не о том злополучном субботнем утре. Все делали вид, что его не было вовсе.
 
Глава 9 
 
   Скорее всего, родители не проявляли деликатность, а просто  старались  не
думать, и, соответственно, не говорить об этом неприятном предмете. Так  они
пытались закрыть глаза на любую проблему всегда.  У  меня  не  было  чувства
вины. Хотя, кажется, должно было быть. Единственным результатом всей истории
было то, что мне запретили устраивать вечеринки у нас дома, но саму в  гости
отпускали, как прежде. Не могли же они меня запереть дома, выпуская только в
школу.
   Ко мне вернулись беспокойство и неуверенность, и очень трудно было  вновь
обрести равновесие. Я не могла подолгу оставаться на одном месте. То я вдруг
кидалась вниз, чтобы включить проигрыватель, то пыталась научиться шить,  то
хватала книгу, то бесцельно слонялась по саду, то от  скуки  отправлялась  в
кино, но не всегда могла дождаться конца сеанса. Хотя часто погасший в  зале
свет приносил облегчение - я знала, что меня ждут два часа мечтаний о другом
мире, который появлялся на экране, - тот прекрасный и светлый мир  ничем  не
напоминал о нашей тусклой жизни.  Иногда  мы  с  Вибике,  посмотрев  хороший
фильм, приходили ко мне, забирались с ногами  на  диван  в  моей  комнате  и
начинали плакать, не потому  что  кино  было  грустным,  а  потому  что  нам
хотелось дать волю чувствам.
   - Я просто не могу этого вынести,  -  шептала  Вибике.  -  все,  что  они
говорят друг другу - так красиво, и так искренне. Ты помнишь?..
   И мы снова вспомнили весь фильм.
   К тому времени Вибике  стала  моей  самой  близкой  подругой.  Мы  вместе
возвращались из школы домой, все друг с другом обсуждали и пару раз в неделю
отправлялись вместе в кафе. Там  Вибике  развлекала  меня  одной  и  той  же
сценкой. Она изображала девушку, которая одна  сидит  за  столиком,  пьет  и
курит. Вдруг появляется некий темноволосый парень (испанец или мексиканец  -
в зависимости от настроения) приставляет к  груди  револьвер,  стреляется  и
падает к ее ногам. Смысл был в том, что он застрелился ради нее, но  Вибике,
равнодушно тронув мыском  туфли  бездыханное  тело,  возвращалась  к  своему
стакану, а потом как человек, которого потревожили во время важного дела или
оторвали от серьезных размышлений, бормотала что-то вроде:  "Ну  и  ну"  или
"Гм".
   Я пыталась повторить сценку, но у меня никогда не получалось так здорово,
как у нее. Вибике говорила, что я слишком явно удивляюсь, и  это  получается
неестественно, но я считала, что если в женщине есть что-то человеческое, то
она не может демонстрировать полное равнодушие в такой ситуации.  Тут  мы  с
ней расходились во мнениях.
   Парни-одноклассники предпочитали другие - более опасные развлечения. Я до
сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю их забавы. Одна из них состояла  в  том,
чтобы на спор стоять на  краю  платформы,  когда  мимо  проходит  транзитный
поезд. Выигрывал тот,  кто  становился  ближе  всех  к  краю.  Конечно,  они
выпендривались перед девчонками, а мы впадали в настоящий ужас.
   Другой  игрой  была  езда  на  мотоцикле  у  самого  озера.   Надо   было
остановиться так, чтобы переднее колесо повисло над  обрывистым  берегом.  Я
видела это только один раз, но и его хватило. Пару раз мальчишки не успевали
притормозить и падали прямо в одежде в воду, а там  было  довольно  глубоко.
Потом они усовершенствовали игру - привязывая друг друга к  седлу.  На  моих
глазах один парень по имении Карл Отто упал в озеро, и его еле-еле  выловили
и откачали. Потому что наши балбесы оцепенели от испуга и не сразу бросились
за ним, а потом долго не могли развязать узлы  веревки.  Мотоцикл,  конечно,
выловить не смогли.
   После этой истории  они  придумали  какое-то  другое,  не  менее  опасное
соревнование, но я больше не ходила смотреть на их безумные игры. До сих пор
чувствую ветер проходящего мимо на всей скорости поезда и  ужасно  не  люблю
стоять на крутом берегу.
   Однажды  в  сентябре,  когда  было  еще  очень  тепло,  а  небо  казалось
по-летнему голубым и высоким,  я  набралась  мужества  и  напомнила  мистеру
Брандту про его приглашение. Он  тут  же  подтвердил,  что  будет  рад  меня
видеть, и на следующий день я уже сидела в его кабинете, полном книг,  и  мы
говорили о Шекспире. Обычно он приглашал на чай трех-четырех школьников,  но
в этот раз я была одна.
   - Вы одна из моих лучших учениц, Хелен,  -  сказал  он.  -  Вы  прекрасно
чувствуете поэзию.
   - Спасибо, - ответила я, зная, что краснею. Я  всегда  готовилась  к  его
предмету, как, впрочем, и все девчонки в классе.
   - Вы знаете сонеты Шекспира? - спросил он, прикурив трубку.
   - Не то чтобы...
   - У вас в учебнике есть один. Мы еще не дошли до него,  но  мне  кажется,
что вы достаточно взрослая, чтобы понять его. Прочитать?
   - Да, пожалуйста, - попросила я польщенная.
   Он сел напротив, положил трубку, заглянул мне  в  глаза,  как  будто  еще
сомневался, пойму ли я, а потом начал читать:
 
   Скажи, что я уплатой пренебрег
   За все добро, каким тебе обязан,
   Что я забыл заветный твой порог,
   С которым всеми узами я связан,
   Что я не знал цены твоим часам,
   Безжалостно чужим их отдавая,
   Что позволял безвестным парусам
   Себя нести от милого мне края.
   Все преступления вольности моей
   Ты положи с моей любовью рядом,
   Представь на строгий суд твоих очей,
   Но не казни меня смертельным взглядом.
   Я виноват. Но вся моя вина
   Покажет, как любовь твоя верна.
 
   Потом он опустил книгу и посмотрел на  меня.  Как  странно  было  слышать
любовное стихотворение в таком исполнении, в школе  он  читал  стихи  совсем
по-другому.
   - Правда, очаровательно? - спросил мистер Брандт.
   Меня покорили слова и музыка стиха. И почему отец никогда  не  читал  мне
стихов? Может,  он  думал,  что  я  недостаточно  взрослая,  чтобы  понимать
любовную лирику?
   - Ты думаешь о любви, как о чем-то высоком и чистом, а, Хелен? -  спросил
меня мистер Брандт неожиданно на "ты".
   - Что вы имеете в виду? - удивилась я.
   - Ты тоскуешь по любви, да? Ты ведь понимаешь, что это то, с  чем  нельзя
играть?
   Разговор принял необычный личный  оттенок.  Это  было  совершенно  против
правил.
   - Я об этом не думала, - уклонилась я.
   - Я почти не знаю, что происходит  между  мальчиками  и  девочками  после
школы, - продолжал он. - И в каком-то смысле, меня  это  не  касается.  Хочу
только сказать, что совершить над любовью насилие, обычно значит потерять ее
навсегда.
   Почему он говорил это? Неужели, просто посмотрев на меня,  понял,  что  я
вела себя бездумно и  потеряла  невинность?  Мне  предоставилась  прекрасная
возможность раскрыться. Он должен был понять все. Наконец, передо  мной  был
человек, с которым можно было поговорить! Но момент был уже  упущен.  Пришел
один из ребят, принес сделанные уроки, и мы заговорили о принце  Альберте  и
королеве Виктории, все больше и больше  отдаляясь  от  предмета,  который  я
жаждала обсудить.
   Но все-таки этот день подарил  мне  нечто,  стоящее  размышления.  Мистер
Брандт относился ко мне неравнодушно. Он говорил о насилии в любви  и  драме
потери. И этот сонет... Возможно, я поняла все лучше, чем он думал.
   В тот день я осталась дома одна. Даже Нелли  куда-то  ушла,  и  весь  дом
остался в моем распоряжении. А мне было ужасно одиноко, и я  не  знала,  как
пережить этот бесконечно долгий вечер. Для начала я включила проигрыватель и
принялась дирижировать большим ножом для бумаги,  который  взяла  в  папином
кабинете. Я сняла туфли и ходила из комнаты  в  комнату,  громко  размахивая
руками  и  раздавая  указания  музыкантам,  чувствуя   себя   юным   гением,
выступающим перед тысячами слушателей. Я снова и снова ставила одну и ту  же
пластинку, как будто исполняя произведение на бис. Меня обожала  публика,  я
отказывалась давать автографы,  потому  что  после  концерта  мне  предстоял
потрясающий прием, где я должна  была  появиться  в  белом  платье,  розовых
перчатках и медалью "Гений искусств" (один раз я видела в журнале фотографию
женщины с такой наградой). Все было так красиво и так реально...
   Когда эта игра мне наскучила, я  взяла  из  папиного  кабинета  несколько
красивых бутылок и выстроила их перед собой на спинке дивана, потом  выбрала
одну с самой яркой этикеткой, принесла два бокала и налила их.
   - Это ваш, мистер Брандт, - провозгласила я. - Выпейте и расскажите мне о
себе. Вам удобно тут на диване? Хорошо. Вы пришли открыть мне свое сердце  и
спросить совета.., но сначала - попробуйте.  Это  прекрасный  старый  ликер.
Ваше здоровье!
   Я чокнулась стаканами и выпила, а потом откинулась на кресле.
   - Значит, у  вас  проблемы,  мистер  Брандт,  -  произнесла  я  вслух.  -
Давайте-давайте, будьте откровенны. Не стесняйтесь. Вы несчастны и  мечтаете
о помощи? У  вас  сложности  с  женой?  Нет?  Тогда  что?  Конечно,  вы  все
расскажете, ведь вы так прекрасно формулируете. Вам нечего бояться - вы  тут
один. Боже мой, что вы такое говорите?!  Меня?  Я  произвела  на  вас  такое
впечатление? Нет, не молчите. Как это мило, но я самый обыкновенный человек,
хотя все понимаю... Но, боюсь, я не смогу ответить на ваши чувства,  дорогой
мистер Брандт. Ну-ну, не принимайте так близко к сердцу. Вы  справитесь,  вы
ведь сильный. Любовь всегда причиняет боль и страдания. Давайте еще  выпьем.
За здоровье, мистер Брандт, мой милый  друг!  Я  всегда  буду  вам  сестрой,
обещаю - обещаю от всей души.
   Я выпила еще и встала. Я уже забыла, что на диване сидит  мистер  Брандт,
он уже исчез, и на его месте был Френсис, и мы с ним  тоже  побеседовали.  Я
почти ощущала его. Потом мы целовались, и закончили на полу, на ковре...
   Потом что-то заставило меня расставить везде бокалы -  на  подоконнике  в
гостиной, на столе в столовой, в курительной, в папином кабинете... Куда  бы
я ни приходила, меня ждал полный  стакан.  Я  крутилась  туда-сюда,  и  юбка
красиво колыхалась и взметалась к голове. Все было так  замечательно.  Ликер
возымел свое действие, я становилась  все  более  и  более  пьяной.  Одна  в
большом доме с десятком стаканов и бутылок. Это было довольно забавно. Потом
я уже не могла удерживать равновесие и уселась на пол. Я  посмотрела  сквозь
стакан на знакомую до тошноты комнату и это было последнее, что я увидела  в
тот  вечер.  "За  здоровье!  -  провозгласила  я.  -  Как  здорово  устроить
вечеринку, на которой сам  себе  хозяин  и  гость.  Здоровья  тебе,  старая,
молодая, замечательная девчонка!"
   Потом мне пришлось побежать в туалет, а последние силы ушли на то,  чтобы
отнести стаканы на кухню и помыть их.  Кровать  качалась,  как  карусель,  я
думала про сонет Шекспира и заснула, вспоминая его удивительные слова.
   В следующий раз, когда я пошла к мистеру Брандту, там уже была Вибике. Мы
пили чай с пирожными и болтали о  школе  и  будущем  экзамене.  Моя  подруга
хихикала и строила из  себя  дурочку.  Ее  рыжие  волосы  напоминали  пламя,
разожженное в углу кабинета. А я  вспоминала  свои  реальный  и  вымышленный
разговоры с мистером Брандтом, мечтая, чтобы все повторилось, и боясь этого.
   Учитель на некоторое время вышел из комнаты, а когда вернулся, из кармана
брюк у него торчал кончик носового платка, который был похож на  полу  белой
рубашки. Вибике толкнула меня под столом и  хихикнула.  Это  было  нечестно.
Очарование исчезло навсегда.
 
Глава 10 
 
   Званные обеды у нас дома были довольно забавным развлечением.
   - Это моя дочь Хелен, - говорил папа, когда к нам приходили гости, и  они
с готовностью пожимали мне руку. В голосе отца звучала гордость. Я была  уже
примерно на дюйм выше мамы, а в вечернем платье выглядела на  все  двадцать.
Ко  мне  обращались  как  к