Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
правильный путь.
Я повернулась и по той же тропке, что привела нас к этому месту,
зашагала вниз. Священник шел за мной.
- Что ты задумала? Разве ты не понимаешь - ты единственная, кто может
спасти его?! Разве не видишь - он любит тебя и бросит ради тебя все?!
Я прибавляла и прибавляла шагу, и ему все труднее было поспевать за
мной. Тем не менее он держался рядом.
- В этот самый миг он делает выбор. Он может принять решение оставить
тебя! Борись за то, что любишь!
Но я не останавливалась. Я спешила как могла, оставляя позади эту
гору, священника, необходимость выбора. Знаю - человек, вприпрыжку
бегущий следом, читает мои мысли и знает, что все попытки вернуть меня -
бесполезны. И все-таки он не отставал, настаивал, приводил новые доводы
- боролся до конца.
И вот мы оказались у того камня, где полчаса назад остановились
передохнуть, В изнеможении я опустилась на землю.
Я ни о чем не думала. Мне хотелось только сбежать отсюда, остаться
одной, спокойно и не торопясь обо всем подумать.
Спустя несколько минут подошел, с трудом переводя дух, и священник.
- Видишь эти горы вокруг? - спросил он. - Им не надо молиться, ибо
они сами - Божья молитва, потому что обрели в мире свое место и
пребывают на нем. Они стояли здесь еще до того, как человек впервые
взглянул на небо, услышал гром и спросил, кто сотворил все это. Мы
рождаемся, страдаем, умираем, а они стоят неколебимо.
Приходит минута, когда мы обязаны задуматься - а нужны ли такие
усилия? Почему бы не уподобиться этим горам - мудрым, древним, нашедшим
себе подходящее место? Стоит ли рисковать всем ради того, чтобы
преобразить полдесятка людей, которые мгновенно забывают все, что
усвоили, и тотчас ввязываются в новую авантюру? Почему бы не подождать,
пока определенное количество обезьян-людей научится тому, чему нужно,
после чего эта наука нечувствительно и безболезненно распространится по
всем остальным островам?
- Вы и вправду так думаете, отец мой?
На несколько мгновений он замолчал, а потом спросил:
- Ты читаешь мысли?
- Нет. Просто если бы вы так думали, то вряд ли избрали бы себе путь
священнослужителя.
- Я часто пытаюсь осознать свою судьбу. И не могу. Я избрал себе удел
воина Божьей рати, а все, что я сделал в жизни, сводится к попытке
объяснить людям, почему существуют на свете нищета, страдание,
несправедливость. Я прошу их быть добрыми христианами, а они меня
спрашивают: "Как могу я веровать в Бога, если в мире столько горя и
муки?"
И я тогда принимаюсь объяснять то, чего объяснить нельзя. Произношу
какие-то слова о Божьем замысле, о войнах, которые ведут ангелы, и о
том, что все мы вовлечены в эту борьбу. Пытаюсь сказать, что, когда в
мире у определенного числа людей появится достаточно веры для того,
чтобы изменить этот сценарий, все прочие люди, где бы, в каком бы уголке
нашей планеты ни жиля они, будут этой переменой облагодетельствованы. Но
мне не верят. И ничего не делают.
- Они - точно такие, как горы, - сказала я. - Горы прекрасны. Тот,
кто приблизится к ним, не сможет отделаться от мысли о величии Творца.
Горы - живое свидетельство той любви, которую питает к нам Господь, но
удел этих гор - всего лишь свидетельствовать о ней.
В отличие от рек, которые движутся и преобразуют пейзаж.
- Да, это так. Но отчего бы нам не стать такими, как они?
- Потому, должно быть, что горам сужден ужас ный удел, - ответила я.
- Они обречены вечно созерцатъ один и тот же пейзаж.
Священник промолчал.
- Я училась для того, чтобы стать горой, - продолжала я. - Всему было
предназначено и определено свое место. Я собиралась поступить на службу,
выйти замуж, внушать религиозную доктрину моих предков моим детям, пусть
даже я в нее больше не верю.
А сегодня я решила все бросить и следовать за человеком, которого
люблю. И хорошо, что я вовремя отказалась от участи горы - долго бы все
равно не выдержала.
- Ты говоришь мудро.
- И сама этому удивляюсь. Раньше я могла только вспоминать детские
годы.
Я встала и двинулась дальше. Священник не пытался нарушить молчание и
не заговаривал со мной до тех пор, пока мы не дошли до шоссе.
Я поцеловала ему руки.
- Я прощаюсь с вами, и на прощанье говорю, что понимаю вас и понимаю
вашу любовь к нему.
Он улыбнулся, благословил меня и сказал:
- И я понимаю твою любовь к нему.
Весь остальной день я шла по долине. Играла в снежки, побывала в
соседнем городке, съела в кафе сэндвич с гусиным паштетом, долго глядела
на мальчишек, гонявших по снегу мяч.
Потом зашла в церковь, зажгла свечу. Закрыла глаза и стала повторять
молитвы, которые выучила накануне. Потом, устремив неподвижный
сосредоточенный взгляд на распятие перед алтарем, начала произносить
лишенные смысла слова. Мало-помалу дар языков снизошел ко мне - это
оказалось легче, чем мне думалось вначале.
Все это могло показаться глупостями - бормотать что-то бессвязное,
произносить слова, ничего не говорящие нашему разуму. Но Святой Дух
вступил в беседу с моей душой, и она слышала то, что должна была
услышать.
Когда же я почувствовала, что очистилась достаточно, то закрыла глаза
и прочла молитву:
"Пресвятая Дева, верни мне веру. Сделай так, чтобы и я сумела стать
орудием Твоего труда. Дай мне возможность обрести постижение через
любовь. Ибо любовь никого не отдаляет от своих мечтаний.
Сделай так, чтобы я стала союзницей и товарищем того, кого люблю.
Помоги ему сделать все, что надлежит ему сделать, и при этом - рядом со
мной".
Уже вечерело, когда я вернулась в Сент-Савен. Автомобиль стоял возле
дома, где мы сняли комнату.
- Где ты была? - спросил он, едва завидев меня.
- Ходила, бродила, молилась, - ответила я. Он крепко обнял меня.
- Был момент, когда на меня напал страх - мне показалось, что ты ушла
насовсем. На этом свете у меня нет ничего дороже, чем ты.
- А для меня - чем ты.
Мы остановились в каком-то городке, немного не доехав до
Сан-Мартин-де-Ункса. Из-за того, что вчера шел снег с дождем, путь через
Пиренеи занял больше времени, чем мы предполагали.
- Нам бы найти какую-нибудь харчевню, - сказал он, выскакивая из
машины. - Умираю с голоду.
Я не шевельнулась.
- Ну что же ты? - он распахнул дверцу.
- Я хочу задать тебе один вопрос. Я не спрашивала тебя об этом со дня
нашей встречи.
Он мигом перестал улыбаться, и меня рассмешила его внезапная
встревоженность.
- Что-нибудь важное?
- Чрезвычайно важное, - ответила я, стараясь быть серьезной. - Итак,
вопрос формулируется следующим образом: "Куда мы направляемся?"
И оба мы расхохотались.
- В Сарагосу, - не скрывая облегчения, ответил он.
Я выскочила из машины, и мы пошли на поиски ресторана, который был бы
открыт в этот поздний ночной час. Казалось, что это дело безнадежное.
"А вот и не безнадежное. Другой со мной больше нет. Чудеса
случаются", - сказала я себе, а вслух произнесла:
- Когда ты должен быть в Барселоне?
Он ничего не ответил, и лицо его оставалось сосредоточенным. "Надо
избегать подобных вопросов, - подумала я. - А то он может подумать,
будто я хочу влезть в его жизнь".
Мы в молчании прошли еще немного, и на площади этого крохотного
городка увидели неоновую вывеску "Ресторан "Эль Соль"".
- Открыто, давай зайдем, - вот и все, что он сказал.
Окруженные красными перцами анчоусы уложены на блюде в форме стрелы,
а рядом - полупрозрачные ломтики овечьего сыра.
На середине стола стоят зажженная свеча и бутылка "Риохи".
- Средневековый погребок, - пояснил паренек-официант.
В этот поздний час в баре никого не было. Он поднялся, подошел к
телефону, а потом вернулся за стол. Мне ужасно хотелось спросить, кому
он звонил, но на этот раз я сумела сдержаться.
- Мы работаем до половины третьего утра, - продолжал официант. - Но,
если вам угодно продолжить после закрытия, можем подать еще ветчины,
сыра, вина, и вы посидите на площади. Вино не даст продрогнуть.
- Да нет, засиживаться мы не можем, - ответил он. - Нам надо к
рассвету быть в Сарагосе.
Паренек вернулся за прилавок. Мы снова наполнили бокалы. Как тогда, в
Бильбао, я почувствовала легкость: это "Риоха" начала оказывать свое
мягкое действие, помогая нам в трудные минуты разговора.
Я сделала еще глоток и сказала:
- Ты устал вести машину, и мы пьем. Лучше бы нам заночевать
где-нибудь здесь. По дороге я видела парадор .
Он кивнул в знак согласия и сказал:
- Погляди-ка вон на тот столик. Японцы называют это шибуми - истинная
сложность простых вещей. Люди запасаются деньгами, приезжают в дорогие
рестораны и считают, что приобщаются к изысканности.
Я выпила еще.
Парадор. Еще одна ночь рядом с ним.
Таинственным образом восстановившаяся девственность.
- Забавно слышать, как семинарист рассуждает об изысканности, -
сказала я, пытаясь отделаться от своих мыслей.
- Отчего же? В семинарии-то я и понял, что чем ближе мы благодаря
нашей вере подходим к Богу, тем проще Он становится. А чем проще Он
становится, тем сильнее Его присутствие.
Его рука скользила по столешнице.
- Христос учился своему предназначению, пиля и строгая дерево, делая
шкафы, кровати, стулья. Он пришел к нам как плотник, чтобы показать: не
важно, что мы делаем, - все что угодно может привести нас к постижению
Божьей любви.
Он вдруг остановился:
- Не хочу говорить об этом. Хочу говорить о другой любви.
Его руки прикоснулись к моему лицу.
Вино облегчало многое для него. И для меня.
- Почему ты замолчал? Почему не хочешь говорить о Боге, о Пречистой
Деве, о духовном мире?
- Я хочу говорить о другой любви, - повторил он. - О любви мужчины и
женщины. В этой любви тоже случаются чудеса.
Я сжала его руки. Может быть, ему открыты великие тайны Богини - но о
любви он знает столько же, сколько и я. Хоть и объездил весь свет.
И ему придется уплатить предложенную цену - сделать первый шаг.
Потому что женщина платит дороже - она отдает себя.
Довольно долго мы сидели так, взявшись за руки. Я видела в его глазах
отблеск древних страхов - они присущи истинной любви как испытания,
которые должны быть пройдены. Я видела в его глазах, что он помнит и о
том, как прошлой ночью я не отдалась ему, и о нашей долгой разлуке, и о
годах, проведенных в монастыре, посвященных поискам мира, где ничего
подобного не происходит.
Я видела в его глазах, что тысячи раз он представлял себе, как это
будет, воображая себе все, что будет окружать нас, все, вплоть до моей
прически, до цвета моей одежды. Я хотела сказать ему "да", сказать
"добро пожаловать", сказать, что сердце мое победило в этом сражении. Я
хотела сказать, как я люблю его, как желаю его в эту минуту.
Однако продолжала молчать. Молчать и словно со стороны, как бывает во
сне, наблюдать за его внутренней борьбой. Я видела, что перед ним стоит
мое "нет", что его тяготит страх потерять меня, память о резких словах,
звучавших в подобные моменты, - ибо все мы проходим через это, и никто
не сумел доселе обойтись без рубцов и шрамов.
Но вот глаза его заискрились. Я поняла, что он сумел одолеть все эти
препоны.
Тогда, высвободив руку, я взяла стакан и поставила его на самый край
стола.
- Упадет, - предупредил он.
- Наверняка. Я хочу, чтобы ты его сбросил.
- Разбить стакан?
Да, разбить стакан. Такое простое на первый взгляд движение - но оно
таит в себе столько страхов, и нам никогда не осознать их до конца. Что
ж такого в том, чтобы хлопнуть об пол дешевый стакан, - ведь каждый из
нас столько раз делал это случайно и нечаянно?
- Разбить стакан? - повторил он. - Но зачем?
- Я могла бы пуститься в объяснения, - ответила я. - Но скажу лишь -
для того, чтобы он разбился.
- Это нужно тебе?
- Разумеется, не мне.
Он глядел на стакан, стоявший на самом краю стола, и явно опасался,
что сейчас стакан свалится.
"Это - ритуал, - хотелось мне сказать. - Это - под запретом. Стаканы
нельзя бить с умыслом. Когда мы сидим в ресторане или у себя дома, мы
стараемся не ставить стаканы на край стола. Наша Вселенная требует,
чтобы мы были осторожны, чтобы стаканы на пол не падали ".
А разобьем по неловкости и нечаянности - увидим: ничего особенного не
произошло. "Не беспокойтесь", - скажет официант, а я ни разу в жизни не
видела, чтобы разбитый стакан ставили в счет. Бить стаканы - обычное
дело, дело житейское, и никому не причиняет вреда - ни нам, ни
ресторану, ни ближнему.
Я толкнула стол. Стакан зашатался, но не упал.
- Осторожно! - воскликнул он.
- Разбей его, - настойчиво повторила я, а про себя подумала:
"Разбей его, соверши этот символический жест. Постарайся понять, что
я разбила в себе кое-что гораздо более важное и ценное, чем стакан, - и
счастлива. Всмотрись в свою душу, где идет борьба, - и разбей его".
Ибо наши родители научили нас бережно относиться к стаканам и к
плоти. Внушили нам, что детские страсти - невозможны, что мы не должны
совлекать с избранной стези человека, решившего стать духовным лицом,
что людям не дано творить чудеса, и что не следует пускаться в путь,
если не знаешь, куда приведет он.
Пожалуйста, разбей стакан - и ты снимешь с нас обоих это заклятие,
освободишь от настырного стремления все объяснить, от мании делать лишь
то, что будет одобрено другими.
- Разбей стакан, - снова произнесла я.
Он пристально взглянул мне в глаза. Потом медленно рука его
скользнула по столешнице, дотронулась до стакана - и резко смахнула его
на пол.
Звон стекла привлек всеобщее внимание. Вместо того чтобы вскрикнуть,
выбранить себя за неловкость или сделать что-нибудь в том же роде, он
молча, с улыбкой смотрел на меня - и я улыбнулась в ответ.
- Ничего страшного! - крикнул нам юный гарсон.
Но он не слышал его. Приподнялся, за волосы притянул к себе мою
голову и прильнул губами к губам.
И я запустила пальцы ему в волосы, обхватила затылок, впилась губами
в его губы, ощущая, как движется у меня во рту его язык. Долго я ждала
этого поцелуя, родившегося возле рек нашего детства, когда мы еще не
сознавали смысла любви. Поцелуя, будто висевшего в воздухе в пору нашего
взросления, странствовавшего по свету вслед за воспоминанием о ладанке,
прятавшегося за стопками книг, которые имели благую цель подготовить
меня к конкурсу. Столько раз исчезал он, этот поцелуй, столько раз
пропадал - и вот наконец мы обрели его. В нем - хоть и длился он минуту
- таились долгие годы исканий, разочарований, несбыточных мечтаний.
Я ответила на поцелуй. Должно быть, немногочисленные посетители бара
смотрели на нас и думали, что ничего необычного не происходит - люди
целуются. Откуда им было знать, что в этот миг поцелуй стал итогом и
суммой всех прожитых мною дней, всей жизни его и любого человека,
который ждет свой путь под солнцем, ищет его и о нем мечтает.
В этот поцелуй вплавились все радостные мгновения моей жизни.
Он стянул с меня одежду и проник в меня - с силой, со страхом, с
желанием. Я почувствовала боль, но она не имела значения. Не имело
значения и острое наслаждение, испытанное мной в этот миг. Я обхватила
его голову, я слушала его стоны и благодарила Бога за то, что он - со
мной и во мне, за то, что заставил меня ощущать все как в первый раз.
Мы любили друг друга всю ночь - и явь любви перемешивалась с грезами
и снами. Я ощущала его присутствие внутри себя и изо всех сил прижимала
его к себе, чтобы удостовериться - все происходит на самом деле, чтобы
не дать ему внезапно уйти, как уходили странствующие рыцари, жившие в
незапамятные времена в этом замке, ныне превращенном в отель. Молчаливые
каменные стены и своды хранили память о девицах, обреченных ждать и
проливать слезы и проводить нескончаемые дни у окошка, вглядываясь в
горизонт, ища в нем знака, предвестия, надежды.
Нет, я никогда не пройду через это, - поклялась я себе. Я никогда не
потеряю его. Он неизменно и вечно пребудет со мной - ибо, вглядываясь в
распятие за алтарем, я внимала Святому Духу, и на всех языках и наречиях
Он говорил мне, что я не совершаю греха.
Я стану его спутницей, его товарищем, мы вместе покорим заново
созданный мир. Мы понесем слово истины о Великой Матери, мы будем
сражаться рядом с архангелом Михаилом, мы вместе испытаем восторги и
муки, сужденные первопроходцам. Мне сказали об этом языки - и я, во
всеоружии возрожденной веры, знала, что они говорят правду.
Четверг, 9 декабря 1993
Я проснулась от прикосновения его рук, легших на мои груди. Уже
совсем светло было за окном, и звонили колокола ближней церкви.
Он поцеловал меня. Его руки вновь скользнули вдоль моего тела.
- Нам пора, - сказал он. - Сегодня кончаются праздники, дороги будут
забиты машинами.
- Я не хочу в Сарагосу, - ответила я. - Я хочу быть там, где будешь
ты. Скоро откроются банки, я сниму деньги со счета, куплю себе кое-что
из одежды.
- Ты же говорила, что денег у тебя мало.
- Хватит. Я должна безжалостно порвать со своим прошлым. Если вернусь
в Сарагосу, начну думать, что наделала глупостей, что скоро экзамены и
что мы вполне можем провести два месяца порознь, пока я их не сдам.
А если сдам, может быть, не захочу уезжать из Сарагосы. Нет-нет, я не
могу вернуться. Надо сжечь мосты - ничего общего не должно остаться
между мной теперешней и той, кем я была.
- Барселона, - сказал он как бы про себя.
- Что?
- Нет, ничего. Продолжим путь.
- Но у тебя - лекция.
- Есть еще два дня, - ответил он, и мне показалось, что голос его
звучит как-то странно. - Отправимся в другой городок. Не хочу ехать
прямо в Барселону.
Я поднялась с кровати. Не хотелось думать ни о чем неприятном - быть
может, ему свойственно после первой ночи любви с кем-то просыпаться не в
духе и становиться от смущения таким церемонным.
Подошла к окну, отдернула штору, поглядела на маленькую улочку. На
балконах соседних домов сушилось белье. Звонили колокола.
- Знаешь что, - сказала я. - Поедем-ка туда, куда ездили в детстве. С
тех пор я там не бывала.
- Где "там"?
- В монастыре Пьедра.
Мы выходим из отеля, а колокола продолжают звонить. Он предлагает
зайти в церковь.
- Мы только тем и занимаемся, - отвечаю я. - Церкви, молитвы,
радения.
- Не правда, - говорит он. - Мы занимались любовью. Трижды
напивались. Бродили по горам. Как следует уравновесили Милосердие и
Строгость.
Чувствую, что сболтнула лишнее. Мне пора привыкать к новой жизни.
- Прости, - говорю я.
- Зайдем ненадолго. Колокола подают нам знак.
Он оказался совершенно прав, но осознать это мне было суждено лишь на
следующий день. Не поняв в полной мере сокрытое значение знака, мы сели
в машину и через четыре часа были у монастыря Пьедра.
Облупленный потолок, а немногочисленные статуи святых - обезглавлены.
Все, кроме одной.
Я оглянулась по сторонам. В былые времена здесь, должно быть,
находили себе приют люди с сильной волей, заботившиеся о том, чтобы
каждый камень сиял чистотой, чтобы на каждой скамье сидел кто-нибудь из
могущественных владык той эпохи.
Но теперь все лежало в руинах. Это в детстве их так легко было
представить замками, где мы играли вместе, где я искала моего волшебного
принца.
На протяжении столетий монахи из обители Пьедра берегли для себя этот
райский уголок. Расположенный в естественной геологической впадине, он
по пра